Мой первый гонорар
Из рассказов папарацци Илюши Магницкого
Случилось это десять лет назад, во время избирательных баталий. А они, как известно, демонстрируют такие выверты, такие аномалии! В общем, довелось мне встретиться с одним…
С одним, однажды… Я сейчас как раз об этом вспоминаю. Так вот, однажды… Вспоминаю с содроганием.
– Магницкий, вызывает Кастельянц!
Главная редакторша, заслуженный работник областного телевидения Анна Ивановна Кастельянц, уверенная в себе старуха, сегодня, кажется, немного не в себе. Она вздыхает и отводит взор:
– Ох, Магницкий, мы хотим вас бросить… В общем так, мы решили бросить вас на Столбина! Как известно, он идет у нас на мэра…
– Столб? На мэра?! – изумился я. От Кастелянши это не укрылось. Известный криминал по кличке Столб, он же Мармутка, он же Челубей, наводящий на аборигенов ужас, вдруг решил податься в городничие?! И я с тоской: – А может, лучше бросите меня уже совсем?!
– А поздно… – мне усталая старуха Кастелянша. – Завтра съемки. Столбин хочет о себе рекламный ролик, жизнь и деятельность…
Что за жизнь – я слышал много раз. Столб амплуа свое презентовал в начальных классах: ростом недомерок, он по трамваям тырил кошельки, на том и вырос…
Я потом дошел своим умом: почему же «бросили» меня? Меня не жалко. Но уже потом…
Отправляемся мы к Столбину вдвоем: я, а следом оператор Вадя Ливык. Входим в этот штаб, точнее, логово. Охраны почему-то… Без охраны. В позе развалясь бесцеремонно сидит его команда. Как из когорты «А теперь Горбатый!». Но Горбатых у нас ловят только в фильмах. Ну а эти предаются совещанию, проговаривая ход пиар-кампании. Увлеченно, нас не замечая. А какие типажи, какие лица! Вадя с непривычки аж зажмурился. Когда мы вникли в эти речи, было поздно: оказалось, мы – невольные свидетели. А таких в живых не оставляют. И пока не засекла нас эта кодла, мы решаем, тут же побледнев: к черту бросить все – и делать ноги. А этот во главе стола – заглавный монстр, Столб, Челубей, Мармутка, как хотите – сидит и наворачивает семгу.
И тут случилось! Он поднял глаза:
– Не понял, ля!
И буквально взглядом растоптал.
Тут вся босота развернулась на меня. Хмуро так уставясь, неприязненно, мол, кто такой? И как посмел я их обеспокоить? А я-то не один, а с оператором, а оператор не один, а с «Бетакамом».
Вдруг они узрели «Бетакам» – и просто обмерли! Неужели их снимали скрытой камерой?! Тишина казалась нам зловещей. О, мы вляпались! А эти обернулись на хозяина: щас нас разорвать или потом? Они ощерились и в нетерпении заерзали…
– Вот! – я залепетал. – Пришли снимать!
Столбин взвился и попер на нас:
– А ну-ка быстро марш отсюдова! «Снимать»!
Мы попятились, но пискнуть я успел:
– Так вы ж хотели о себе рекламный ролик!
– Вот я и говорю: пошли отсюдова! – его оскал, хрестоматийный, как у волка. – Знаете, где это… Ваше место? Идите на… – Ливык жалко попытался оскорбиться. – На улицу идите, вам понятно? И это… Расспросите у народа, что он думает о Столбине хорошего!
И шестерки дружно закивали. Мы были спасены самим Столбом!
Благословленные на творческие поиски, мы тут же напоролись на народ:
– Скажите, что вы думаете о Столбине?
Вроде отвечают то, что думают. И при этом… Ну не думают совсем. Ни о себе и ни о детях – ничего! Потому что режут правду-матку:
– Столбин – он бандит и мафиоза!
Все это с тихим ужасом писалось на кассету: ужас мой, кассета государственная. Даже Вадя мой и тот уже не выдержал:
– Шо они себе такое позволяют?! Они шо, забыли, где находятся?!
Если даже Вадя понимает… Но регион у нас простой и без затей:
– Что мы думаем о Столбине? Пожалуйста! Столбин – это вор и проходимец!
Ошалевшие, мы говорили им:
– Спасибо!..
Так, приставучие, цеплялись мы к народу целый день. Практиковали на Сестер Тулуповых, на Бакинской, на Двенадцатой дивизии… А публика у нас – как сговорилась. Она пила из нас кровь буквально ложками: мафиоза, жулик, рэкетир, – дневной улов был умопомрачительный, – вор, наперсточник и снова мафиоза… Вот что думают о Столбине хорошего!
А под конец нас с Вадей угораздило. Шла старуха, никого не трогала. Я:
– А может, у старухи уточним?
Мы подгребаем:
– Можно, можно? – Оказалось, можно. – Скажите, что вы думаете о Столбине?
И она как припечатала:
– Сатрап!
Конец цитаты. Дальше – тишина. Я тогда не знал такого слова. А порылся в словаре – сатрап нашелся! И, похоже, Столбин – это он!..
Что же завтра мы предъявим кандидату в мэры: сатрапа? проходимца? душегуба? Если даже Вадя уже сник…
А завтра в полдень мне идти докладываться…
Эта ночь по всем статьям была бессонной: что мне делать, как мне дальше быть? И тут мне в голову нагрянула идея. Не скажу, чтоб гениальная, – а впрочем… Когда-то вычитал, теперь оно сочувственно всплыло, что в народе три процента… в общем, ясно… Скажу смелее: просто сумасшедших, у которых все наоборот. В силу их повернутой натуры. А значит, если эти про Столба мне «вор, бандит» – сумасшедшие мне сделают подарок.
Но где их взять? Отправиться в дурдом? А вдруг откроется?
И уж тогда нам Столб на всю катушку…
И я решил: искать их буду в городе – людей неадекватного посола.
Но мне ж везет. Где вы, люди небанального мышления?!
До полудня оставалось полчаса. Я и Вадя, оглушенные провалом, прозябали на ступеньках Короленки и глазели на толпу у наших ног, уже скорее по инерции, формально. Она текла практически нормальная. Так терял я веру в человечество.
И вдруг! И вдруг я встрепенулся и ожил! Я поначалу даже не увидел. А почувствовал. Там, на противоположной стороне. Как ниспосланное свыше. Господи, идет мое спасение! И точно. Оно фланирует в районе «Детской кухни».
Кривой, косой, надеюсь, что пришибленный. Конечно! Его походка, все в нем выдавало! На плечах он гордо нес свой скорбный груз, свою головочку. Беззаветно радовался жизни. И сам с собою вхолостую разговаривал. Ой, пусть и нам хоть что-нибудь достанется! Я прямо-таки возбудился не на шутку и тут же, вдохновенно побледнев:
– Подсекаем! – чтоб не упустить.
И мы рванули поперек машин. Орошая воздух матюгом, нам сигналят, нам свистят, нам тормозят. А нам – чтоб только он не растворился в толчее. И мы успели! Перегородив ему движение, Вадя зорко поглядел в видоискатель. И мне дает отмашку:
– Так, работаем!
Душа колотится, как просится наружу. И голосом, дрожащим от волнения, я задаю коронный свой вопрос:
– Скажите, что вы думаете о Столбине?
И, представьте:
– Лятуйте! – он с ходу.
Ах, у тебя еще и это?! Здравствуй, брат!.. И тут, прищурив левый глаз, мой протеже, глядя прямо в Вадин объектив:
– Ой, ссяс вылесис оцюда псиська?! – с дефектом во всю челюсть. – Интелесно!
Да, мне выбирать не приходилось:
– Конечно, птичка, мы без птички не работаем! И, возможно, даже не одна…
Я ведь должен потакать ему во всем. И тогда за весь народ он мне ответит! Не дав ему расслабиться, я снова:
– Скажите, что вы думаете о Столбине? – так вкрадчиво, чтоб только не спугнуть его безумие.
А этот «псиська», до него уже дошло – и… Его счастье распирает: с ним советуются, без него не могут обойтись. Глазенки засверкали, подбоченился… Ах, мой родимый человечек, ну, давай!
– Штоблин? – уточнил мой визави и, положив себе на плечико головку, так блаженно, кротко улыбнулся. Нет, это будет посильнее, чем дефект! – Штоблин? – он прищурил правый глаз – ну, типа думает. И наконец меня проинформировал: – Штоблин – наш цюлювекь, лябоцяя коттячка!
Ой ты, Боже, лучше и не скажешь! Это был неслыханный прорыв: глас народа, только трехпроцентного! Она правильно была бессонной, эта ночь…
Ливык, тихо:
– Переведи, что он сказал?
И я ему едва ли не пропел:
– Столбин – наш человек, рабочая косточка!
Это был синхронный перевод! А интервьюируемому:
– Храни вас Бог за вашу доброту!
И по-русски низко поклонился.
Вадя, отвернувшись, тихо сплюнул…
– Эй, а псиська? – сумасшедший Божьей милостью. – Де зе псиська, ви зе обессяли?! – и пытливо дернул за рукав.
Я, с досадой:
– Птичка… Да, конечно!
А мне же нужно срочно доложиться… Ливык, как коллега, выручает:
– Птичка? Вон же полетела, погляди!
– Де-де-де? – доверчивый такой.
– Та вон же, вон!
Ничего, естественно, не видя, мой питомец бурно замахал:
– До циданя, псиська, до циданя!
Сентиментальный, я едва ли не заплакал…
И вот я в логове народного избранника. Ровно полдень, я к нему успел. Но что это? У входа тут охранник. Я в нетерпении представился. «Минутку!»…
Столб один, из своры – никого. Я еще подумал: если что, чтоб со мной уже он без свидетелей… Он сидит, весь в семгу погруженный (как она ему еще не надоела?!), страшно сумрачный:
– Ну что там обо мне там? Не клевещут?
– Все в порядке, хвалит вас народ…
– Хвалит… А ну-ка ставь кассету, поглядим!
Расторопный, я ему вставляю. На экране засветился мой герой. И сразу начинает свое соло:
– Штоблин? – и уставился на Вадю.
Я же трепещу. Чтобы только он сказал, что он сказал… Хотя мы записали, что сказал. Но я же мнительный такой: а вдруг не скажет?! Ну же, миленький, меня не подведи!
И этот миленький:
– Штоблин? – положил головку на плечо, ну, типа думает…
Столб буквально вперился в экран. И этот мой – какой он молодец! Повторяет слово в слово то же самое:
– Штоблин, – говорит, – наш цюлювекь, – и: – лябоцяя, – вворачивает, – коттячка!
Столб, настороженно:
– Переведи, о чем он это мне?
Я декламирую победную реляцию:
– Столбин (то есть он) – наш человек! И рабочая, – вворачиваю, – косточка!
До него доходит наконец:
– Это я-то косточка рабочая?!
Я на всякий случай ужаснулся. И вдруг он ка-ак заржет! Как ненормальный.
– Это я-то, это я-то?! Ставь еще!
И мой спаситель появляется на бис.
– Переведи! – кричит мне Столб.
– Перевожу!..
Он буквально корчился от смеха, с зафиксированным ежиком волос. Он так смеялся, что уже рыдал:
– Еще! Переводи!
– Перевожу!..
Как заправский диск-жокей, как угорелый, я кассету перематывал назад, я жал на «Play» – и снова возникал моя находка.
Он – Столб-Мармутка-Челубей в одном лице – от смеха натурально умирал:
– Ой, больше не могу! – и все же мог. – Ставь еще, еще! – он ненасытный.
А этот – что ему? Не привыкать. Свою речь озвучил десять раз. И даже не забыл спросить про птичку. Я десять раз трудился переводчиком. Как переводчик я уже осип – ему все мало! Столб, обессилевший, как маленький ребенок:
– А ну, еще разок!.. Ой, не могу-у!..
Кажется, он смехом захлебнулся. Я начал перематывать по новой. А обернулся – Столб как улетучился! Прямо вместе с семгой в организме.
Вдруг шорохи неясные и всхлипы… Что случилось?! Клиент смеялся до изнеможения и, блея… Этой «косточкой» сраженный наповал, он соскользнул к себе под стол. И уже оттуда:
– И-и-и! – продолжал тихонечко скулить.
Я ужаснулся: под столом такие люди! Я опять присутствовал при том, при чем свидетелей в живых не оставляют. Щас меня пристрелят. О, и точно! Врывается охранник:
– Ты шо стоишь, – он напустился, – помогай! Шеф хохочет на полу, еще застудится!
И вдвоем, как эти бурлаки, Столба мы извлекали на поверхность. А Столб – мужчина видный, в смысле грузный, и, набитый семгой под завязку, он казался просто неподъемным. Столб срывался, падал, мы тянули. Передыхали. Впрягались снова. И при всем при этом Столб не унимался: «рабочей косточкой» он был еще пять раз!
Наконец Столба мы извлекли. Усадили в кресло, зафиксировали. Пришел в себя, хотя
и ослабел: чтоб смеяться, сил уже, увы… Охранник деликатно ускользнул. А Столб, переходя к повестке дня:
– Ну наконец меня здесь оценили! – и мечтательно: – Наверное, я стану мэром, ой (и предчувствие его не подвело)… А знаешь, я в тебе не сомневался! Да, ты настоящий журналист! – и проникновенно сжал мою конечность.
И вдруг… Я почувствовал, что между нами что-то есть. Да, что-то пробежало между нами, а если быть точней – прошелестело. Я отдернул руку. В ней лежали, будто ниоткуда… Ах ты ужас – это доллары, их сто! Одной бумажкой! А тогда же это были деньги!..
А меня ж еще учили, на курсах молодого репортера нас натаскивали: взяток – чтоб ни за какие деньги нам не брать! Это первый путь к дискредитации профессии. Нас оберегали от падения. И, ученик довольно простодушный, я воспринял это близко к сердцу...
Я взвился как ошпаренный, как этот:
– Нет, – я вскрикнул, – взяток нам нельзя! – всем видом выражая «ни за что!». – Потому что нас еще учили!..
Он даже растерялся, этот Столб:
– А-а… А это, между прочим, и не взятка!
– А за что?!
– За твой тяжелый труд!
– И не просите! – я настроен был отчаянно решительно.
– За работу, а точнее – за работы… Ты меня волок из-под стола? Погрузочно-разгрузочные, ясно?! – и закивал мне поощрительно: бери!
А я и верно чуть не надорвался.
Оказалось… Нас никто не видит? Нас никто. Оказалось, я такой же, как и все:
– Тогда ну что ж…
И это был мой первый гонорар!
