Я был в одной газете репортёром. И вот – выборы: в нашем Энске выбирают мэра. Газета ведомственная, крошечный тираж – и тем не менее. Второй срок, нешуточное дело. И газету нашу попросили, значит, в обязательном порядке «тоже поддержать, а то не дружно». 

А мэр у нас… Или как сейчас у них пошло: город­ской он голова. Очевидно, чтоб ни с чем другим не спутали, он – голова. В чём я лично очень сомневаюсь, потому что мэр у нас… Но это позже…

Вхожу, чтоб поддержать. А у него огромный кабинет, огромный стол. Он сидит и молча смотрит прямо. Я подумал: спит. Но я ошибся…

Беру я интервью, минут пятнадцать. Он отвечает как-то так заученно. Наконец я понимаю: человек не размышляет над вопросом, а вспоминает, что ему написано. А вопросы ж, как обычно, повторяются. «Как вы то?..» Он отвечает. «Как вы сё?..»

Нужно «поддержать, а то не дружно». Но фигура, в общем, немудрящая. Он отвечает. И при этом на меня совсем не смотрит. Я стал дёргаться: откуда он меня? Что вот так сразу – и уже не смотрит. А потом ребята: ты расслабься, ты здесь ни при чём, это стиль такой его работы – не смотреть на человека, никогда. Ну, слава Богу! 

Он отвечал заученными фразами. А я наматывал на диктофон его ответы. Казалось, ничего не предвещало…

И вот тут я, понимая, что из него уже не выжать ничего, а если выжать – это уже было, я осмелился ему так извинительно… Голь на выдумку, газета ж наша бедная, фотокора нет у нас по штату. А признаться в этом неудобно. И я ввернул ему уловку о фотографе:

– Иван Петрович! У нас фотограф на сегодня заболел, вы не могли бы?

Иван опешил:

– Я же не умею! – всё ещё не глядя на меня. 

– Не! – я даже испугался. – Вам не нужно! Дайте вашу фотографию – и всё! А мы её, как только… с газетой вместе сразу и вернём!

И представьте – он повёл себя нормально! 

– Ага! – он закивал. – Ага-ага!

И тут же поднырнул к себе под стол. 

А на столе его творилось что-то страшное. Мама дорогая, ну бардак! Говорят: у кого что на столе, у того и в голове. Что у мэра в голове не дай Господь – я узнал об этом, но потом… 

Он полез, и скрылся, и исчез. Он исчез с поверхности стола. Что он там копался, я не знаю. Наконец. Он выныривает с кипой фотографий. Может, килограмм, а может, больше. И прямо сверху – на уже бардак. Глянцевое всё, оно поплыло. На столе вообще уже кошмар…

Начинает он себя искать. И как-то сразу забывает обо мне. Он увлёкся – это было что-то! Да что увлёкся – про­сто разыгрался! Комментирует:

– Ой! (Умиляясь.) Это я с Иван Григорьичем! Так, Иван, ага, уже со мной! Так, это я с Карпенкой… Дровоногов… Стоп, а это? (Он вгляделся.) Ой, та неужели?! Ля, Кучма!.. Ой, а это мы… (И, зардевшись, прыснул в кулачок.) Это в сауне!.. Так, снова Юрь Иваныч! Лидка, ты?!

Кроме Кучмы я никого из вышеперечисленных не знал. Так оно же и не мне адресовалось. При этом бардаке, что на столе, Иван Петрович… разговаривал с собой! 

Я мог уйти – и он бы не заметил. Но, как-никак, я выполнял задание…

– Это все мы на рыбалке, это всё! 

Какое «всё»?! Из снимков разобрал он только часть. Я подумал: сколько это может продолжаться? Продолжается! Это ж может быть до ночи, а потом? А завтра ж интервью уже в печать. 

И только он не думал ни о чём. Несомненно, открываясь новой гранью… 

Я встревожился. Кашлянул ему напомнить о себе. И всё, вспугнул! Он аж подпрыгнул и испуганно уставился, руками заелозил по столу. И что он мне сказал? Вы не поверите!

– Вы хто? – осоловело и нахохливаясь.

Я икнул.

И вот теперь его переизбрали.