А я... Ну что я? Я первый свой пиджак отчетливей помню, чем первые свои ботинки. Он – продолжение моей судьбы. Но еще отчетливей помню теплые стельки в этих ботинках. 

И все-таки самые яркие воспоминания у меня связаны с моим первым пиджаком. Я его и теперь иногда надеваю, хотя куплен он много лет назад. 

Сейчас я – свободный, удавшийся, восторженный, талантливый и прикинутый человек. У меня есть жена, сын, теща, тесть, человек пять их близких и их же дальних родственников. У меня и автомашина есть с двигателем внутреннего сгорания, 1991 года выпуска. На ней я их всех вожу туда, куда они попросят. Но и теперь не имею я склонности преувеличивать свои способности к приобретению новых вещей. Пиджак или еще что-нибудь. Какая-нибудь удачно купленная шапка может затмить все, что было сделано человеком в жизни. Я так об этом думаю. А еще я думаю, что шапка с неистребимым запахом псины важнее человеческой судьбы. Она конкретного человека ставит выше всего остального.

И все-таки – пиджак. Он еще выше. Его подбитые ватой плечи, подкладка с искрой, четырехдырочные пуговицы, внутренний карман для денег и документов. А если мастерски посажена в карман ручка, то это способно оказаться судьбоносней паспорта и всех других документов. Бывало, ручку китайского производства с перышком золотым из внутреннего кармана вытащишь – и давай во все стороны подписывать бумаги и важные государственные документы. 

И все же – пиджак. Он – первым делом. Без пиджака никуда. Ни из дому выйти, ни на работу поехать, ни в оперу, ни в угловую шашлычную сходить. 

А летом? А в июне? 

В июне птицы в кронах и луна над крышами. А ты сидишь с женщиной на лавочке в сквере и осторожно ей на голые плечи пиджак свой набрасываешь. «Простите, можно я вас укрою давней своей пиджачной парой?» И пару раз промахнулся, с влажной земли его поднял и снова набросил. Можно набросить сперва одной женщине, а после – другой. И тут крайне важно, чтобы у человека пиджак был. А то что же набрасывать на обнаженные женские плечи, кроме него? А уж если особенно повезло поехать куда-нибудь в наброшенном на ее обнаженные плечи пиджаке, то потом она сидит на кровати и что-то говорит, говорит, говорит, говорит, а ты, пока она говорит, спишь, спишь, спишь, спишь... 

А что стояло за его первым приобретением – я теперь вряд ли вспомню. Да и вспоминать-то что? Пиджак – он и есть пиджак. Вещь сугубо носильная, для выхода в свет. Это вам, в смысле первого приобретения, не первая шапка или ботинки. Они и с виду пиджак не в силах напомнить, не говоря уж про все остальное. 

Вот в те годы. На улицах – махровый советский социализм. Буйство однопартийной системы. Я где-то хорошие деньги заработал. Мы на северо-западе Караганды кооперативные гаражи строили... или не в Караганде, а где-то еще, где лошади табунами и перекати-поле пустынное. Часть их я потратил на всякую дрянь, вроде пива с солеными баранками, другую часть я ей на содержание трехлетнего мальчика по почте послал, а на все остальные новый пиджак в магазине купил. Я потом его еще лет десять носил, а он все таким же оставался, как будто я его только вчера купил. Я в нем и в командировки ездил, и в тире по жестяным зверушкам стрелял, и под дожди попадал, и в поезде «Москва – Харьков» раз двадцать на верхней полке спал. Вот как-то раз сплю я в поезде на верхней полке, и вдруг меня среди ночи проводник будит: «Ты на чьем пиджаке спишь?» – «На своем. А на чьем надо?» – «А все равно кончай. К Москве подъезжаем...»

Ношу я его и теперь. Он мятый у меня, но поразительно ноский. Подкладка на нем сохранилась, а то, что сверху было, все поистратилось и все пропало в дыму лет прожитых и безвозвратных. Но ручка все та же в правом кармане. В ней что-то есть китайское, как в песне: «Москва – Пекин, Москва – Пекин, Москва – Пекин...» Ну и так далее.