Вы никогда не замечали, что человек с наибольшей охотой руководит тем, в чем меньше всего разбирается? А руководить культурой – это, как сказал бы Холмс, «элементарно, Ватсон». Когда в советские времена номенклатурный человек разваливал уже все – от се­льского хозяйства до производства туалетной бумаги, наверху тяжело вздыхали и бросали его на культуру.

Руководил некогда одесской городской тюрьмой некий товарищ Одиноков. Что можно развалить в тюрьме – непонятно. Но Одинокову удалось. Тем не менее товарищ был ценный, руководящий, и его перевели директором Одесского оперного театра, понимая, что и в очаге культуры когда-то надо навести порядок. Товарищ Одиноков старался, как мог.

А мог он так, что через некоторое время местные остряки стали говорить, что по нему старая работа плачет. Но он продолжал руководить.

– Товарищ директор, – прибегали из режиссерского управления, – надо вечерний спектакль заменять – заболел наш бас Женя Иванов, а второй исполнитель партии Мефистофеля Рихтер на подшефных концертах где-то в Болградском районе, не можем найти.

– Так что, вашего Иванова больше заменить некем?! – негодовал директор. – Вызовите Николая Огренича.

– Так он же не бас, а тенор.

– Уму непостижимо! Ну и молодежь пошла – его государство столько лет в Италии учило, а он, оказывается, всего лишь тенор. Спектакль не отменять, Огренича обязать. Я лично проверю.

Бедный Коля Огренич, одетый в костюм Мефистофеля, простоял два акта в кулисе, ожидая инспекции товарища Одинокова. А на сцене пел в это время кто-то из третьего состава. Это еще счастье, что товарищ Одиноков не смог довести дело до конца, потому что не переваривал оперу, а любил только песню про космонавтов «Заправлены в планшеты космические карты». Ну и слава Богу – хоть что-то любил. Правда, если бы он узнал, что ту песню написал отщепенец и диссидент Владимир Войнович, то, наверное, застрелился бы из именного оружия. А поскольку не знал, то выжил.

А вот случай из жизни уже другого одесского театра. Виктор Плешак написал мюзикл «Рыцарские страсти», приглянувшийся Одесскому театру музыкальной комедии, которым тогда руководил Михаил Водяной. Особых проблем с постановкой практически не было, кроме одной, продиктованной обстоятельствами нашей жизни. 

Режиссер придумал для главного героя веселую хулиганскую серенаду с колбасой. Герой там должен был петь и одновременно жевать. Понятно, что кусок вареной колбасы для этого не подходил. Нужна была палка твердой копченой колбасы. Но такая колбаса поступала только в закрытые райкомовско-обкомовские партийные буфеты. Пришлось лично Михаилу Григорьевичу Водяному договариваться с директором мясокомбината о предоставлении для спектакля одной (прописью) палки колбасы в качестве исходящего (то есть съедаемого) реквизита.

И спектакль полюбил народ. Повалил зритель в театр, чтобы вживую увидеть колбасу, вид которой уже стал забываться. Водили детей как в музей: пусть посмотрят, что ели их деды и прадеды. Это был подлинный праздник, потому что в дни, когда давали «Рыцарские страсти», зал благоухал не каким-то там Диором, а сервелатом. 

Но праздник не может длиться вечно… На одном из спектаклей прямо на первых тактах серенады с колбасой погас свет. Ну на какие-то две минуты – не больше. Но когда снова вспыхнули софиты, оказалось, что серенада с колбасой уже не может быть исполнена полноценно. Серенада еще присутствовала, а вот колбаса таинственно исчезла.

Следствие было долгим, обстоятельным и принципиальным. Однако принципами пришлось поступиться: ни одна из версий исчезновения колбасы не была подтверждена доказательствами. 

Исполнитель главной роли утверждал, что он только на секунду положил палку колбасы на авансцену, чтобы нащупать в кармане спички, – и даже духа от колбасы не осталось. Так появилась первая версия, что реквизит стянул кто-то из первого ряда, учуяв копченый дух. 

Специально приглашенные в дирекцию зрители первого ряда, не сговариваясь, были готовы поклясться, что как раз в этот вечер именно в первом ряду подобрались исключительно святые люди. Но они отчетливо слышали, как в темноте на сцене кто-то вдохновенно жевал. Все-таки и эта версия была шаткой, потому что сжевать всухомятку за две минуты палку колбасы под силу только очень большому (по объему) таланту, наш артист же был весьма щуплым.

Но когда на следующем спектакле опять погас свет, и опять в начале серенады с колбасой, появилась третья версия – о сговоре с отягченным колбасой умыслом. Дирекция поняла, что спектакль не может идти в такой редакции, ибо в труппе театра – тоже люди, пусть не святые, но голодные, которые не в силах видеть, как у них на глазах съедается палка копченой колбасы. Пришлось искать не такое достоверное и, главное, не такое дефицитное сценическое решение.

«Дефцит», как говорил герой Райкина, был для нас вещью посильнее «Фауста» Гете. Добывать его приходилось правдами и неправдами. 

Я с этим тесно столкнулся, учась в московском ГИТИСе. Дима Крылов, известный благодаря своей прекрасной передаче «Непутевые заметки», был тогда курсом старше и, в силу своего доброго нрава, опекал нас. А надо сказать, что раз в пять лет безалаберная Москва становилась внутренне собранной и настороженной: надвигался очередной съезд партии. На Манежной площади перекрывалось движение транспорта, потому что там дежурили черные «Волги» (каждому депутату по «волгарю»). А в гостинице «Россия» перекрывались все входы, ибо там жили избранники народа, и ни к чему народу видеть, как они живут.

И вот в такой обостренно торжественный момент Дима Крылов вдруг не вошел, а ворвался в нашу аудиторию.

– Ребята, там такое!.. – только и смог выдавить он из себя. – Но я нашел тайный ход через нижние подвалы.

Обожаю тайны, особенно про подземелья. Дима благодаря своим многообразным талантам как раз устроился режиссером в концертный зал «Россия», который, как известно, расположен в здании одноименной гостиницы. Охрана съезда была уверена в том, что зал с гостиницей не соприкасается. Но если Дима Крылов впоследствии нашел ход, как запросто попадать то в Таиланд, то в Люксембург для съемок «Непутевых заметок», то найти лазейку в партийный рай было для него делом плевым.

– Многих провести не смогу, максимум одного. Остальные скидываются и делают ходокам заказы.

Оказывается, в гостиничные буфеты «России» завезли все, что была способна собрать Россия (уже не гостиница, а страна). Причем о количестве килограммов в одни руки речь не шла.

Жребий, кому быть ходоком, тянули дрожащими руками, и моя рука не дрогнула. И вот мы с Димой с фонариками в зубах (потому что в руках вместительные сумки) спустились в чрево «России», долго петляли, зато когда достигли цели...

Что вам сказать, в первом же буфете я увидел все, о чем мог только мечтать советский человек: консервированные ананасы из обреченно дружественной Болгарии, швейцарский сыр со слезой из Польши, эту слезу утиравшей, и даже растворимый кофе из Бразилии, где от него тошнило даже обезьян. Но для нас это был сон наяву. 

Очнулся я от Диминого шипения:

– Все в меру – не больше двух банок!

С видом советских разведчиков, попавших в логово врага, мы вальяжно стали выбирать товар. Буфетчица, не привычно хамовитая, а подчеркнуто вежливая, сама предлагала те или иные изыски. Умилило, что тут же появились двое молодых людей со значками гостиничной службы сервиса, которые стали помогать все аккуратно складывать в сумки. Врать не буду – было приятно хоть раз в жизни почувствовать себя ее хозяевами. 

Рассчитавшись, мы уже собрались снова спуститься в лабиринт подземелий, но молодые люди из службы сервиса подхватили сумки и понесли их к парадному выходу.

Правда, за ближайшей же колонной услужливый сервис вдруг остановился и перешел на шепот:

– Ребята, вы чужие, мы всех наших в лицо знаем. Извините, вы откуда?

Дима Крылов сориентировался в ситуации быстрее:

– Мы артисты – концерт готовим для депутатов. Номер будет называться «Оригинальный дуэт».

– Ах, таланты! – обрадовалась служба сервиса. – Только номер не пройдет. Пошли.

Мы поняли, что пропали. 

Нас завели в комнату, где сидел немолодой тип в явно немалом чине. Диалог его со службой сервиса был лаконичен и, похоже, привычен.

– Кто такие?

– Артисты.

– Сколько?

– Сто два рубля семнадцать копеек.

Продукты из сумок были изъяты, и – невероятно! – нам были тут же возвращены 102 рубля 17 копеек. Нам предложили больше так не делать, в чем мы тут же с энтузиазмом поклялись. После этого, счастливые от неожиданно подаренной свободы, мы покинули парадный подъезд «России». 

Но одно нам все-таки показалось странным: у нас не спросили документов. И только теперь я понял – почему. Нет, это не было торжеством демократии в дни съезда. Просто в службе сервиса служили такие же, как и мы, советские люди, которым тоже было заказано подходить к тем буфетам. Видимо, такие, как мы, ходоки за продуктами и давали шанс тем служивым людям все-таки попробовать дефицит из конфиската...