Подражание Людмиле Петрушевской

Я туда переселилась сразу после бракосочетания моего мужа Толи с женой Коли Аленой, в девичестве Вероникой. Она только что развелась со своим японцем, вернее, с двумя: с одним, и тут же с другим. И мне на моем пятнадцатом месяце беременности пришлось втиснуться в крохотную комнатку, где спать можно было только сидя, а сидеть – стоя.

Фактически в этой коммуналке сейчас проживает всего двадцать-сорок человек, остальные давным-давно разъехались. Кто в имение под Тверь (ночь поездом, час автобусом, далее пешком по заснеженному лесу, красота, 14 км). Кто, например Ломовы, просто в Гоа, чтобы на зависть знакомым нелегально вывезти оттуда уникальный бронзовый загар. Но и там бывшие жильцы на всякий случай сохраняют прописку в этой старой полуразвалившейся квартире, где на входной двери еще можно различить старинную табличку: «Акакий Акаиевичъ Башмачкинъ. Звонить полраза». И тут же я со своим пузом. Полная безнадега!

Правда, баба Нюра клятвенно обещает вот-вот помереть от несчастной любви (это у нас фамильное) и оставить мне в наследство свою полупроходную каморку плюс удобства во дворе, минус сам двор. Но на эту жилплощадь активно претендуют семь ее внучатых племянников от восьми разных отцов. Моя подруга Томка, такая закадычная подколодная тетка, твердит, что надо было оставить одного, самого породистого, а остальных утопить, как котят. Наша кошка Матильда хватается за сердце, и мне приходится отпаивать ее валерьянкой. Тут появляется мой старший сын Костик, копия Толика, но рыжий, как Коля, новый муж Алены-Вероники, тоже тайно влюбленный в Томку (что не удивительно при ее бюсте пятого размера), и требует купить ему айпод, мол, у всех ребят в классе уже давно есть. И это мое дитя, в которое я с трех лет инвестировала все свои чувства и средства, водя на «Жизель» и в планетарий, отказывая себе абсолютно во всем, включая встречи с бас-гитаристом из ансамбля «Сивые молодцы», который однажды зимой отстал от своей рок-группы из-за обледенения то ли взлетной полосы, то ли стюардессы по имени Жанна, за которой тогда ухлестывал, и временно пристроился у меня на подоконнике, но это уже совсем отдельная история. Я сухо объясняю Костику, что родители его соучеников или бизнесмены, или, как пишут в объявлениях, «прекрасные дамы для состоятельных господ», поэтому могут покупать эти айподы хоть ведрами. На что змея-Томка, как бы невзначай задев Костика бедром, советует мне тоже записаться на курсы элитных проституток, мол, там наверняка дают скидку будущим матерям. Бедный мальчик в истерике: «Тогда купи мне собаку – или я выброшусь из окна!» Он опять забывает, что мы живем в полуподвале. Но баба Нюра, на которой я давно уже поставила крест (пока без ограды), вдруг подбрасывает заманчивую идею: выскочить замуж за приличного мужика с кобелем, они оба поднимут такой шум, что вся коммуналка мигом разбежится. Пока я ей объясняю, что ни один кобель не клюнет на мое пузо и что жизнь моя вообще кончена, Томка начинает быстро листать газеты: «Нежная снежинка растает в лучах щедрого солнца...» – не то… «Ласковые девчонки-мальчонки, 24 часа в сутки...», ага, вот: «Одинокий мужчина отдаст в хорошие руки интеллигентного пса и себя». Костик мигом набирает номер, и через час к нам вваливаются красавец мужик, точь-в-точь испанский киноактер Антонио Бандерас, только белобрысый, и его красавец пес породы ньюфаундлер, а по имени Креккер, размером с джип «Чероки». Лже-Бандерас преподносит мне шикарную коробку ирисок, на которые у меня еще с детства аллергия, и заявляет, что он всю жизнь искал именно такую, как я, но при этом почему-то пялится на Томку. Эта крашеная валькирия, рост метр восемьдесят, экспортный вариант, вдруг подхватывает его на руки и – деру! А интеллигентный ньюфаундлер Креккер тут же проглатывает бабушку и тоже делает ноги. 

От всех этих переживаний я на нервной почве рожаю пятерых девочек, точная копия лже-Бандераса, теперь ему уже не отвертеться, свидетелей полным-полно, а на подкуп судьи у него денег вряд ли хватит, разве что в рассрочку, ведь бывают в наше время такие порядочные судьи, которые готовы повременить с оплатой взятки, тем более он такой красавец, в общем, куда ни кинь, нигде мне ничего не светит, а повеситься уже поздно, пятый час, да и нет у меня в хозяйстве ни одной приличной веревки, не говоря уже о мыле и тем более табуретке. Безотказная Матильда, несмотря на свою невероятную интеллигентность и чувствительность аккуратно перегрызает новорожденным пуповины и только потом падает в обморок. Отпоив ее валерьянкой, Костик вызывает «скорую», милицию и правозащитницу Валерию Новодворскую. Конечно же, никто не приезжает. Лишь под утро вваливаются два пьяных жокея на коньках: «С вас десять тысяч за вызов!» Я отдаю им последнюю сотню и коробку ирисок. Жокеи выпивают всю валерьянку в доме и начинают приставать к Костику. Приходится дать им еще одну последнюю сотню (мелочью) и послать воздушный поцелуй в голову.

Вдруг я слышу арию Глюка в переложении для домры и банджо. Думаю, что уже попала на небеса – но это позывные бабушкиного мобильника. Она звонит из чрева Креккера, чтобы напомнить мне, где лежат памперсы и заявление на алименты. Пока я заполняю его, является подруга Томка, без трех передних зубов, но с лже-Бандерасом наперевес. Она швыряет его к моим ногам (кстати, все еще довольно стройным, несмотря ни на что, если, конечно, старое трюмо не врет, как все вокруг меня) и объясняет, что у этого афериста, оказывается, нет никакой недвижимости, кроме остеохондроза. Тот оправдывается, мол, его зовут Фирс, он тезка и потомок того самого чеховского персонажа, которого хозяева, уезжая, забыли в пустом доме, поэтому ему причитаются небольшие отчисления с каждого спектакля «Вишневый сад». Пристыженная Томка начинает кормить моих младенцев своей грудью, объясняя, что она всегда откладывала там молоко на черный день, но я думаю, что это просто повод продемонстрировать свой бюст номер пять.

А вот и бабушка! Она изнутри разрезала брюхо пса маникюрной пилочкой, выбралась наружу и тут же берется готовить обед. Собака воет, Матильда стонет, дети плачут, Фирс и Томка на два голоса поют романс «Я ехала домой...», баба Нюра гремит кастрюлями в такт Глюку из своего мобильника, Костик учит новорожденных сестричек неправильным английским глаголам, чтобы, как вырастут, сразу же свалили отсюда куда-нибудь, хоть на Берег Слоновой Кости... Этот невероятный галдеж разгоняет соседей, квартира вдруг становится огромной и пустой, я понимаю, что никогда из нее не уеду, надо будет только переклеить обои, переставить стены, заменить пол и потолок, покрасить рамы в энергичный оранжевый цвет – и жить, радуясь совмещенному с кухней туалету... Тут Матильда неожиданно окотилась прелестными щенками ньюфаундлера, это к счастью. Я объясняю бабушке, что теперь ей уже вовсе не обязательно умирать, места здесь всем хватит, а ее полупроходную комнату мы непременно сдадим какому-нибудь англичанину, падкому на русскую экзотику – где еще он найдет такие удобства при дворе?!

В довершение всего вдруг отключают свет, зато дают горячую воду! Мы плачем от наслаждения и набираем полную ванну, кастрюли, тазы, чайники, чашки, ложки – чтобы хватило на всю зиму. Какой покой, какая тишина... Никакого кухонного чада, ссор, орущих телевизоров, хлопанья дверей, кашля, стука, крика. В этой коммуналке даже моль летала с ревом и клекотом... Но через час мне становится стыдно, что я здесь живу, как королева, а они все там теснятся в каком-то Гоа. Я обзваниваю бывших соседей и приглашаю их на новоселье. Вновь оживает наша коммуналка на триста персон. Они приносят в подарок какие-то красные пластмассовые бокалы, якобы под венецианское стекло, рубль кило на углу. Но я так рада! Им, себе, всему. Даже бывшему мужу Толе. Он, кажется, уже сообразил, что как женщина, личность и мать я могу дать сто очков вперед его новой мымре со всеми ее бедрами и пудрами. Но не дам. Хватит.

Слово, как всегда, берет Надя Ломова. Еще моложавая, но с толстыми ногами, говорливая, хотя и глуповатая, но румяная, румяная до посинения, есть такие женщины, ни в чем не знают меры.

– Ниночка, – говорит она, – хотя вы в жизни так ничего и не достигли, мы поздравляем вас с приятными переменами.

– Ми-ми-ми... – повторяет эхо.

Я никогда его раньше не слышала в этой коммуналке. Конечно, я киваю, благодарю, чокаюсь со всеми скрипучим венецианским пластиком. Когда они вдоволь наелись, напились и наизгалялись по поводу моего ничтожества, я тихонько сказала ньюфаундлеру: «Креккер, фас!» А сама ушла за занавеску. Нам с Матильдой пора кормить наших малюток. Я еще не знаю о том, что через каких-нибудь десять минут огромный пес догрызет всех моих бывших соседей и, подавившись Томкой, околеет в жутких судорогах. А я, и мои дети, и дети моих детей будем все так же мучаться и страдать – год за годом, том за томом...