По субботам Александр Николаевич отправлялся на рыбалку. Попадались ему обычно отборные бычки – на лотке у тети Вали, располагавшейся со своим уловом аккурат у пивного ларька. Бычки ловились уже вялеными, готовыми к употреблению – и грех было не употребить их тут же под пиво и солидный мужской разговор.

Жена же Александра Николаевича, Наталья Викторовна, весь субботний день крутилась, как винт в мясорубке: убирала квартиру, стряпала и выводила собаку в парк на двухчасовую прогулку. К вечеру, в свете проделанной работы, она преисполнялась чувством собственного достоинства. И все это чувство, как из ведра, выливала на голову блудного мужа, возвращавшегося обычно часам к восьми.

– Опять целый день проваландался, бездельник? Я и на рынок сбегала, и с Греточкой погуляла, и ковры выбила – от тебя, гад, не дождешься! А ты? Опять целый день на пиво убил! Ничтожество! – высказывала Наталья Викторовна претензии к мужу, наливая ему наваристого борща. Муж пьяненько улыбался и, по-детски вывернув ладошки, разводил руками, что означало: «А вот такое я дерьмо!»

Тем не менее супруге казалось, что если Александру Николаевичу удастся осознать глубину разрыва между своим убожеством и деятельной жизнью Натальи Викторовны, то он найдет в себе силы измениться и перестанет тратить свои лучшие годы на утопление вяленых бычков в пиве. Сознательной женщине были даже не чужды угрызения совести.

– Я погрязла в быту, в мелочевке, – сокрушалась она. – Духовней надо быть. Духовней! Надо наполнить жизнь смыслом! Тогда и муж расправит крылья!

Теперь в субботний вечер Наталья Викторовна обрушивала на Александра Николаевича новый перечень своих заслуг.

– Я была в библиотеке! Участвовала в конкурсе «Знаешь ли ты свой край?» Три недели к нему готовилась – вот выиграла двухтомник донецкого поэта Лихолета! А теперь в клубе интеллектуалов – вечер Куприна! Послушай, как упоителен финал «Гранатового браслета»: «Да святится имя твое!»...

Александру Николаевичу по фигу были все упоительные финалы – он по-прежнему пьяненько улыбался и разводил ладошками. Но Наталья Викторовна уже не могла остановиться на своем пути к духовности. А противопоставление своих несомненных заслуг ничтожеству мужа сделалось для нее своеобразным допингом. Она готовилась к субботним вечерам, как в былое комсомольское время к докладам на областной конференции, – чуть ли не перед зеркалом репетировала. Ждала мужа в засаде у двери и, чуть заслышав неверное царапанье ключа в замке, выстреливала пулеметной очередью сравнений и упреков:

– Я в филармонии была! Грига слушала! А ты опять под пивнушкой ошиваешься! Я в философский клуб записалась, Ш-попенгауэра (на этом слове неофитка культуры чуть запнулась) читаю, а ты уже даже в «Перець» не заглядываешь, совсем опустился! Меня в женский клуб пригласили, лекцию читать – «Нелегкий путь к духовности», а ты...

«Я-я-я... Ты-ты-ты...» – это стучало в мозгу хмельного супруга, как припев идиотской песенки. И достучалось. Он наконец расправил крылья. Вернее, распустил руки – все с той же пьяненькой ухмылкой толкнул жену в грудь ладонью с нелепо растопыренными пальцами.

– Я так и знала! – захлебнулась торжествующим плачем Наталья Викторовна. – Чем ты можешь доказать, что ты мужчина? Только подняв руку на слабую женщину! Ничтожество! Ничтожество!

Истерика закончилась тем, что супруги заснули в объятиях друг друга – так обессилевшие борцы на ковре замирают, не в силах ни победить, ни разомкнуть кольца удушающих рук.

Но с утра борьба разгорелась с новой силой.

Честолюбивая женщина решила бесповоротно уничтожить мужа. Побить его рублем. Или гривней? Короче, возвыситься над ним окончательно – то есть материально. Ей удалось состояться в одной из тех фирм, которые ловят вас на улице, поздравляют с несуществующим праздником и навязывают фантастическую суперщетку-автомат за фантастические же деньги. Еще бы! Наталья Викторовна ничего так хорошо не умела, как взахлеб перечислять достоинства! Свои – или товара, не все ли равно. Вскоре ее перевели в тим-менеджеры, потом еще выше, – и теперь она могла поглядывать с высоты не только на мужа, но и на мужчин вообще. А мужу теперь она вместо многочисленных упреков называла всего лишь две цифры: своего заработка в неделю – и его за квартал. Деньги – единственное неоспоримое утешение тех, кто обойден любовью. Так полагала Наталья Викторовна, так полагаю и я – мы ведь с ней полные тезки: и имя у нас одинаковое, и отчество, и даже фамилия. А Александр Николаевич ничего не полагал, он просто втягивал голову в плечи и мычал что-то неразборчивое, поскольку давно уже заменил пиво суррогатной водкой. Толку от такого мужа не было никакого – ни денег, ни утешения. Одно расстройство.

– Если ваша прошлая привязанность тормозит вас на пути к совершенству, откажитесь от привязанности! – такой лозунг выдвинула в женском клубе заезжая феминистка. И Наталья Викторовна выставила чемодан никчемушника на лестницу. 

Теперь ее ничто не тормозило. Никто не нарушал примитивным мычанием ее медитаций, никто не озонировал атмосферу чистенькой квартирки несвежими носками. Вместо наваристого борща можно было экономно и с пользой для здоровья обойтись свекольным салатиком. Она стала брать в библиотеке журнал «Искусство кино» и записалась в бассейн на восемнадцать сорок пять по средам и пятницам. Жить стало лучше, жить стало веселее.

Александр Николаевич, оглядевшись, обнаружил себя на окраине города во флигельке у неопрятной старушки. Пиво в окраинном ларьке разбавляли почему-то гораздо меньше, чем в центре, а бычки тети Гали совершенно не отличались от бычков тети Вали. Поселковый самогон оказался вообще выше всяких похвал. Отщепенец наконец-то обрел себя.

А вот на экс-супругу по субботам стали накатывать странные приступы. Часов около восьми вечера она наливала бокал драй-мартини, ставила перед собой фотографию Александра Николаевича в съехавшем набок галстуке и начинала вычитывать: 

– Ничтожество ты, ничтожество! Небось, совсем спился, трусишься весь? А я вот премию от фирмы получила – пятьдесят баксов и именную щетку! И Рождество встречать буду в Анталии! И городская женская газета наконец-то напечатала мои стихи «Памяти Рериха»! А ты...

Ее постепенно отпускало, и улыбка торжества кривила испачканные дорогой помадой губы.

В это же время на Александра Николаевича нападала икота. Он дурашливо улыбался и пытался прикрыть рот ладонью.

– Ишь ты! Видать, кто-то тебя, Санек, вспоминает! – намекали ему дружки.

– Да нет! Кому бы меня вспоминать! – искренне возражал он. – Я всегда икаю, когда выпью...