Бесполезные мемуары

«Поссорившись с мужем, я ночью спала на плите…» Это Зоя Эзрохи сочинила, не я. Но как бы про меня. Поэзия быта и поэзия из быта была мне поддержкой во дни раздрая. 

Бормоча эту строчку, я запихивала вещи в авоську. Тогда еще были авоськи. Решила проучить уходом. А зачем он вместо того, чтобы поздравить меня с защитой диплома, стащил две десятки из семейной заначки и пропил их с друзьями? Ну прямо как ребенок! Наверное, обиделся, что я защитила диплом на «отлично», а он – еле-еле на «троечку». Студенческий брак. Мужское самолюбие против девичьей гордости. Гордость во мне била копытом и звала вскачь и прочь. 

Куда скакать? К маме? Чтобы та перепугалась? А бабушка точно начнет: «А я тебе говорила...» А я ж все равно помирюсь, любовь еще не остыла, Дура я, хоть и отличница. 

Перебрав все варианты вплоть до ночевать на вокзале, звоню подруге, Ленусе моей безотказной. 

Ленуся почему-то даже радуется: 

– Да! Конечно! Приезжай, а то мне скучно будет! 

Оказывается, ее муж Петя уехал в командировку, мама – отдыхать. И она как раз перебирается с фокстерьером Чипом, он же Никифор, к маме на квартиру. 

– И, кстати, тебе ближе добраться не до меня, а до мамы, – заботится обо мне Ленуся. – Приезжай к полудню. Я оставлю тебе ключи и деньги. 

– Деньги? 

– Должен прийти сантехник. А мне на работу. А мама сказала… 

Ну, что говорят мамы, я знаю. Словом, свалила общение с сантехником на дочку, а дочка – на меня. Решительно так: 

– Откроешь, покажешь фронт работ. И деньги покажешь. Но пока все не сделает – не отдавай. 

Я сложила вещички, показательно бросив пару легких блузочек, что должны были напоминать о моих безвозвратно утерянных воздушности и беззащитности, на спинку стула, и опустилась на тот же стул. Нужно было трагическим взглядом обвести на прощанье покинутое без тепла и ласки жилище. 

И тут совершенно неожиданно на мою голову сваливается однокурсница и говорит:

– Да-а-а... Тебе хорошо-о-о... 

– Мне? 

Удивительно, когда мне явно плохо, все утверждают, что мне хорошо. Поэтому бери лопату и иди копай. Я, доверчивая, иду и копаю. 

– Мне? Мне? Это мне – хорошо? 

– Ага, именно тебе. Ты диплом защитила. А мой руководитель сказал, что надо еще шестнадцать страниц допечатать. Я за твоей машинкой посижу? 

Да! Компьютеров тогда не было. И пишущие машинки – не у всех. Мне папа подарил. «Москву». Именно «Москву». Потому что «Эрика» берет четыре копии – и этого достаточно… чтобы загреметь сами знаете куда. 

Я покорно открываю чехол машинки и заправляю туда чистый лист бумаги. 

Оля-дипломница начинает тыкать в клавиши. Одним пальцем. Разыскивая буквы. Я тоже печатала не ахти, но поняла, что такими темпами она к завтраму необходимые страницы не сдаст. 

– Берем машинку и едем к Лене! Там я тебе напечатаю! 

Оля берет машинку и запас бумаги, я – авоську с барахольцем. Едем.

Лена не удивилась. Лена сказала:

– Ну, чтоб сантехника была в порядке! Да и еще: придет мальчик-мулат, возьмет Чипа выгулять. Он любит, а мама не разрешает. Собака тоже не против. Так что – выдайте. Вам одной заботой будет меньше. 

И умотала на работу. 

Я села печатать. Оля варила борщ. 

Пришел мальчик-мулат. Собаку выдать? Выдали. 

Выгулял, привел. Сказал: «Спасибо!» Мы тоже сказали: «Спасибо!» 

Явился сантехник. Чип лает. Я, оторвавшись от машинки, никак не соображу, как открыть замок. Визитер несколько встревоженно просит через дверь: 

– Девочка, убери собаку!

 У Чипа был очень грозный голос, хоть песик и небольшой. 

– Не уходите! Только не уходите! Меня мама убьет! – играю я роль девочки. – А собачка маленькая! 

Открываю наконец дверь. Беру Чипа на поводок, предъявляю труженику унитаза собаку, деньги и фронт работ. 

– Я думал, тут большая собака и маленькая девочка, а тут все наоборот. 

– Тут две девочки, и мы очень заняты, извините. 

Сантехнику было лет сорок. И оставьте эти ваши россказни о вечно пьяных. Ну, может, пива выпил, так это не считается. Однако меня припахал: нужно было помогать крутить какой-то металлический трос. Во время кручения троса происходило некоторое сближение тел. Сантехник пытался ущипнуть меня хоть за что-нибудь, я визжала. Он отбрехивался: 

– Да меня уже в женскую баню пускать можно! 

– Вы вполне еще ого-го! – утешала я его, отпихиваясь. – Но вот придет Ленуся, вы поймете, на кого надо обращать внимание. 

Добродушный мастер стал поглядывать на дверь. Он представлял себе Ленусю. 

Но сначала пришел шоколадный мальчик, опять забрал собаку. 

Я попечатала на машинке, покрутила трос, опять попечатала (уже под Олину диктовку), помогла Оле лепить котлеты... Сварилась картошка, пришел мальчик, привел собаку. 

Одновременно пришла Ленуся, накрыла стол (добавила мамины соленья), приняла фронт работ, усадила мальчика и сантехника за стол. Ну и мы тоже, измотанные взаимопомощью, пообедали. 

Периодически кто-то из «девочек» (Ленуся тоже) выбегал к пишущей машинке. Сантехник был ошарашен: «Шамашедший дом!» Ленуся с ее зрелой женской красотой (она была нас лет на пять старше) поразила его воображение. 

Так или иначе, шестнадцать страниц были напечатаны в страшной суматохе. Но Оля диплом защитила, сантехника была починена. Мама осталась довольна. 

Через два дня я вернулась к раскаявшемуся (и доставшему где-то деньги) мужу. Это я зря. Потянулись серые семейные будни. Никакой суматохи. 

Позднее сантехник пришел к Ленусе в костюме, галстуке и с букетом. Свататься. Одновременно вернулся Петя.

А что было потом – я не знаю. Или знаю? 

Десять лет спустя встретила Ленусю с сантехником в филармонии. 

Как? Разве я не сказала, что Лена работает концертмейстером? 

Вот и пиши мемуары с такой памятью…