Однажды я стояла на сцене филармонии и читала стихи. Китайских поэтов. Древних, подчеркнем, китайских поэтов. В рамках сюиты замечательного нашего композитора Михаила Ш. «Песни весны». Там еще были флейта, вокал и маримба. Маримба – это, чтоб вы знали, многофункциональный ударный инструмент. Там и цимбалы есть такие деревянные, и колокольчики такие металлические… 

Флейта, вокал, ударные – все профессионалы. Одна я – любитель с голосом, трепещущим и замирающим, что та флейта. И записной наш шутник (назовем его Аристид, как его, собственно, и зовут, шутка родителей, наследственное) сидит во втором ряду с букетом роз – и тоже трепещет и замирает. Откуда, откуда мне было знать, что он так обдумывает свой очередной фортель? Он же дня не может без розыгрыша прожить! 

По окончании действа таланты и поклонники собрались в банкетном зале. Аристид подошел ко мне с букетом. Не к флейте, не к вокалу – а именно ко мне! Выбрал жертву. И минуту тишины выбрал. Проникновенно так говорит: 

– Ах, как вы читали! Как вы читали! 

Душа моя раскрылась на похвалу – душа нежная и розовая, как морская раковина. И в эту раковину притворный поклонник с наслаждением плюнул:

– Это самое лучшее из того, что вы написали. 

Гадина! Он ведь знал, что я и сама пописываю стишки. «Моя душа полна любовью страстной, А ты такой холодный, ты бесстрастный…» И вот, значит, лучшее из того, что я написала, – какие-то древние китайцы! 

Я вырвала у него из рук букет, поломала пополам (ладони долго болели от уколов шипов) и шмякнула о его голову. Это еще ладно. Но я разразилась тирадой, прозвучало много несправедливых слов. Да что там несправедливых! Просто неприличных! «Психовище ненормальное» – это было то, что еще можно воспроизвести. В минуту тишины это было ужасно. Всем стало ясно, что я вовсе не трепетная и замирающая, а самая что ни на есть хамка. Оправдываться было стыдно и бессмысленно. Как раз его любимый случай: «Наташа так плакала, а все так смеялись…» Стыд и позор! 

Я переименовала Аристида из Арика в Стыдика и два года с ним не разговаривала. Он не мог перенести потери такой удобной жертвы и оказал мне в несчастный для меня и счастливый для него момент множество мелких и немелких услуг. Был чрезвычайно полезен и почти не шутил. Я забыла про гектар и даже пригласила Стыдика к себе на день рождения. Нельзя наступать два раза на одни и те же грабли! Но некоторые в виде меня этого не понимают. 

* * *

На свой день рождения я приглашаю обычно нескольких литераторов. Двоих мужчин и одну молодую кокетливую женщину, – чтобы литераторам со мной было не скучно. Угораздило меня еще и Арика позвать! Тут уж никому скучно не было. Начали банально: с беседы о поэзии. И рыбных закусок. Вот тут ля-ля-тополя о Бродском, а вот тут – акульи плавники, мидии в собственном сокуи гефилте-фиш. Это ж я для Арика, для Стыдика этого расстаралась. Он же такое любит! Ну и Бродского по совместительству.

А в качестве основного блюда – плов. Я умею. Баранина, рис, морковка, лук. Куркума! Переложила из казана на блюдо. Для понту гранатовыми зернышками посыпала. Красота! Гости переключились с флирта и литературы на еду. Я скромно потупилась в ожидании комплиментов. И тут Стыдик начал ловить свой звездный час! 

– Я знаю! – возопил он. – Это плов! 

И гордо огляделся по сторонам. 

– Ну, плов, – ответила я, начиная предчувствовать худшее. 

– Я читал! – продолжал очерчивать свою арену Стыдик. – Плов едят руками! 

– Это совсем не обяза… 

Но клоун уже натянул клетчатые штаны, приклеил нос и приплясывал: сейчас будут аплодисменты! Стыдик в безумном оживлении принялся перекладывать пригоршни плова из блюда в тарелки гостей. Комки риса, чудесная баранина и гранатовые зерна шлепались на стол, на пол, обсыпали коленки. 

– А еще на свадьбах рисом обсыпают! На счастье! Сейчас…– Аристида крутило и выворачивало. Он чувствовал, что начинается самое смешное. 

Гости тоже это почувствовали, вспомнили что-то очень срочное и разбежались, как тараканы из-под тапка. 

Мы с клоуном остались вдвоем. Я смела плов со стола в блюдо, с сожалением покосилась на баранину и вывалила всю красоту с сиротливыми и бессмысленными теперь гранатовыми зернышками на голову Стыдику:

– На счастье! 

С полу плов слизала собака. 

А Стыдик со мной два года не разговаривал. Ему показалось несмешным добираться домой пешком со счастливым рисом в кучерявой голове. В троллейбус сесть оказалось невозможно: слишком уж аппетитно пахло бараниной. Клоуна могли бы и съесть. 

* * *

Однако, как выяснилось немного позже, Аристида я обсыпала рисом и в самом деле на счастье. Он нашел женщину с чувством юмора! Достойную его женщину. И женился. Я-то думала, что никто этого записного юмориста не вынесет. Но он у нас стал Арье при Дарье. Дарья служила корректором в небольшом частном издательстве и, вычитывая рукописи, безумно хохотала. Особенно почему-то над моими стихами. Прямо закатывалась. Странная женщина. Аристид думал, что она смеется его остротам, и клоунничал изо всех сил. Дарья похохохатывала, Арье острил, – вот так они и поженились. Даже меня пригласили на свадьбу. Как раз два года прошло, как мы не разговаривали. Срок. Пришлось прийти, свидетелей-то больше не нашлось. Со стороны жениха. Все этого юмориста хорошо знали. Кто, кроме меня, будет опять на грабли наступать? Никто! Со стороны невесты из города Поплавцы приехала ее бывшая однокурсница Марусечка с очень воспитанной девочкой Тиночкой. После ЗАГСа вернулись в дом. Свадьба была странная: жених шутил, невеста не к месту хохотала, углубившись в рукописи, свидетельницы приглядывались друг к дружке, подбираясь к разговору о Бродском. Жрать было нечего. Какая еда, если такой юмор! И такой интеллект! Тиночка аккуратно поглядывала на стенные часы и сообщала время:

– Девятнадцать пятнадцать. Девятнадцать двадцать две. 

Так воспитанная девочка намекала, что пора на поезд. Ей это было крайне важно. У нее на завтра был назначен концерт в музыкальной школе. А она из тех, кто не меняет концерт на клоунаду.

– Девятнадцать тридцать. 

Поезд отходил в двадцать тридцать четыре. Надо было вызывать такси! Срочно! 

Дарья выныривала из рукописей и заливалась смехом:

– Какие вы зануды! Срочно им! Успеете! 

И снова ныряла в свои бумажки.

Арик попрыгивал:

– А куда вы, в самом деле? Доедем! Я вам чемодан донесу! 

Чемодан – это в самом деле аргумент. Марусечка и Тиночка на книжном нашем богатом рынке накупили печатных изданий. Попробуй дотащи до вагона. За такую помощь можно вытерпеть еще пару шуток. Но не больше! Не больше! И куда больше? За окном полил дождь. Это он так смеялся, Арик-Стыдик, и небеса довел. 

– Вызываю такси! – объявила я.

– Ах, где же трубка? – по-петушиному захлопал руками-крылышками Арье. – Выпьем с горя, где же трубка, сердцу будет веселей! 

Ну, пить на этой свадьбе, как и жрать, было нечего. Единственную бутылку шампанского принесла я, и сама же ее и выпила. Потому как молодая была занята рукописями, Марусечка и Тиночка не пили из принципиальных соображений, а Стыдик выпил один бокал, что дало ему право притвориться пьяным и при возгласе «Горько!» (ведь так положено, да?) долго целовать невесту в ухо. Ведь в ухо – это смешно, правда? Он ей это ухо чуть не отгрыз. Так, для смеху. А теперь он спрятал телефонную трубку. И принялся ее искать. На полках, под диваном, на люстре. Ползал по полу и залезал на табуретки, приподнимался на цыпочки, ходил гусиным шагом: 

– Ах, где же трубка? 

Тиночка нажала кнопку на телефонной базе и нашла трубку по звуку за спиной у Дарьи. 

– Как же она там оказалась? – молодые в унисон начали издавать различные смеховые звуки от «ха-ха-ха» до «хю-хю-хю». Только Аристид немного обиделся: такая шутка – и так быстро кончилась! 

– Девятнадцать пятьдесят четыре, – леденеющим голосом сообщила Тиночка. 

Я вызвала такси. Обещали серый «Опель» через семь минут. Арик подхватил дамскую сумочку и зонтик Марусечки и объявил, что он готов. Это должно было быть смешно. Вызвался тащить чемодан, а подхватил сумочку. Зрители рыдают. При ребенке, да еще таком воспитанном, как Тиночка, я не могла повторить свою филармоническую фразу. Молча вцепилась в ручку чемодана и поволокла его к дверям. Тиночка и Маруся побежали за мной, жалобно оглядываясь на сумочку (там были билеты и документы). Из комнаты доносился смех Дарьи и просьбы не спешить и посидеть еще. 

На улице было большое скопление машин на приколе. Сумочку я у Арика выхватила при первом его неловком движении, а с зонтиком не получилось. Клоун раскрыл зонтик над своей головой – это ведь гэг, киношутка: хозяйки мокнут под дождем, а носильщик чемодана (чемодан тоже мокнет) бегает от машины к машине и спрашивает:

– Скажите, пожалуйста, это серый «Опель»?

Звездный час! Еще один звездный час! 

С этим вопросом он тычется и к красному «Феррари», и к зеленому «Запорожцу». 

– Это серый «Опель»? Я вызывал такси! Мне в Париж, по делу, срочно! 

Когда с этим же вопросом он сунулся в черный «бумер» с тонированными стеклами, оттуда вышли двое серьезных пацанов и насовали ему под ребра. Не в первый раз ведь, но шутник был неприятно удивлен. А я – нет. Я выхватила у страдальца зонтик и бросилась наутек. Зонтик был отдан Тиночке, а мы с Марусей подхватили чемодан, погрузили его в багажник обнаруженного «Опеля» и под крики Аристида «Отдайте чемодан!» шлепнулись, все мокрые, как лягушки в болоте, на сиденье. Арье орал нам вслед:

– Чемода-а-ан! Чемода-а-н! 

Со стороны наверняка было похоже, что мы этот чемодан сперли и теперь тикаем. Однако водитель погнал на вокзал со всей возможной скоростью. Он, скорее всего, полагал, что если такие приличные, хоть и промокшие, дамы утащили чемодан у такого придурка, который не может отличить серый «Опель» от зеленого «Запорожца», то так ему, придурку этому, и надо. 

Как ни странно, на поезд мы не опоздали. Потому что Аристид перевел домашние часы на час вперед. И думал, что мы, овцы, слегка испугаемся, а он, волк, от души посмеется. Он же все для этого сделал? Почему же никто не хлопал в ладоши? Жалкие, ничтожные, без чувства юмора совсем. Только Дарья его и понимает. 

* * *

Я опять с Аристидом не разговариваю. Однако второй год истекает. Знаковая цифра. Чувствую, что грядут грабли…