Наталья Николаевна была в душе светской львицей. Примерно мадам Рекамье. 

Кто сейчас знает про мадам Рекамье? Ту самую, что собирала салоны, где, как жуки на ниточке, жужжали философы, комарами тонко кусали политики, банкир почесывал позолоченное брюхо. Мягко порхал вечно влюбленный поэт – бабочка-бражник. И всеми этими насекомыми на ниточках управляла прекрасная дама – со своей кушетки. На этой кушетке она позировала художнику Жан-Луи Давиду. Портрет теперь в Лувре. 

Наталья Николаевна повесила портрет мадам на стенку – копию, конечно! Наталья Николаевна потребовала, чтобы все называли ее Натали – и сосед-столяр тоже! За две бутылки водки она уговорила мастеровитого соседа переделать ее продавленный диванчик в знаменитое ложе «ампир» – с гнутыми ножками и кучерявой спинкой. И всем стала рассказывать, что мебель досталась ей от прабабушки-француженки, маркизы или графини, подробнее нельзя – это тайна. 

У мадам Рекамье было много тайн – что и привлекало в ее дом сливки общества. Наталья Николаевна тоже решила собрать сливки. И не просто вульгарно пожрать-выпить, а для светско-философской беседы с эротическим оттенком. 

«Суаре» – вот как это называлось. Суаре у Натали. 

Ну, тайна для всех гостей была одна: мясо будет? Отбивная, бифштекс, шашлык на сковородке? Или опять изысканный кресс-салат со шнитт-луком? 

Натали чувствовала себя обольстительной, но не обольщалась. Она вытряхнула кошелек и приготовила пулярку под соусом бешамель де Валуа. А что пулярка это курочка «Наша Ряба» – пусть это будет еще одной тайной...

Натали ощущала себя волнительно. Ей очень не хотелось, чтобы два друга-прораба – Серега и Жека – свели тему суаре к вульгарным шлакоблокам и установке унитазов. Но – если говорить по-французски – ферто ке? Что делать, делать-то что? Водку приносят только они. А без водки какая философия? Тем более психология... 

Когда гости выпили и закусили – пулярка пришлась по вкусу! – Натали с замиранием сердца начала беседу. 

– Вы помните царицу Клеопатру? Юноши покупали у нее ценою жизни – ночь одну! Как это? Вот подумалось: а зачем эта царица бросала юношей со скалы? Или куда там она их бросала... Чтобы не доставались больше никому? Шутила так? Хотела остаться в веках? Чтобы поддержать имидж? Или?..

– И правда, чего это я? – ляпнула Оленька, косясь на своего старого мужа. – Чего это я? Ценою жизни – ночь одну? Я тебя и без этого люблю. 

И погладила по кошельку. 

Начало интеллигентной ди­скуссии показалось интеллигентной Натали неинтеллигентным. Она бросила взгляд на сотрудника краеведческого музея Тазика. Образованный человек... 

Тазик – его настоящая восточная фамилия была труднопроизносимой – продемон­стрировал образованность не без акцента: 

– Со скалы бросала выдуманная Лермонтовым распутная Тамара. Ибо, – на слове «ибо» он поднял вверх палец, продемонстрировав артистические руки, – в истории эта царица – просветительница Грузии! И жена Давида Строителя! Да! А Клеопатра только башки рубить этим парням велела...

– Она была гуманистка... – всхлипнула робкая и невостребованная Анечка. – Она так делала, чтобы украсить сильными впечатлениями их короткую жизнь.

В короткой жизни Анечки недоставало сильных впечатлений. Суарейщики (или суарешники?) не сказали этого вслух – просто обменялись взглядами и четвертьулыбками. 

Пожилая Карина Львовна, заведующая архивом, вздох­нула: 

– Чего уж тут не понять! Чтоб потом юноши не рассказывали своим юным и пре­красным новым возлюбленным, что они намного лучше и краше, чем та старая грымза. Ну и вообще чтоб не трепались, мало ли еще чего там могло оказаться...

– Ну как у царицы Савской, например, кривые ноги, – благосклонно улыбнулась Натали, вытягивая вдоль кушетки свои хилые, но еще вполне стройные ножки. 

– Потому что среди мужиков ни одной Шехерезады не нашлось. А женщины любят ушами, как известно, – вызывающе оглядела всех безнадежно непризнанная поэтесса Х. Она всем говорила слова, а сама ни от кого слов так и не дождалась. 

Сексопатолог Алик, заезжий гость из Москвы, толкал свое: 

– Один вариант не учтен: возможно, понимание неизбежной смерти действовало на любовников и как мощный афродизиак, и как растормаживающий фактор.

– То есть? – кажется, колесики суаре завертелись. 

– А вдруг царица была так требовательна, что просто гиперсексуальный мальчик ей не годился, надо было что-то поинтереснее?

Экономист Пепик оторвался от калькулятора: 

– Как их приканчивали утром – дело вообще десятое! Яд хороший – штука дорогая, посему как дешевле, так жизни и лишали.

– Нет уж! Просто дурачков на слабо брали! – подскочил нежный юноша Колебакин. 

Он имел право – его все время пытались взять на слабо. И таки получалось. 

Включился отмалчивавшийся в углу политик:

– Э-э-э... Если речь идет о Тамаре... Я думаю, она из политиче­ских соображений. Народ дикий (все сплошь, даже женщины и дети – мужские шовинисты), вольнолюбивый и не особо вообще покорный, а тут еще будет ходить сопляк какой-нибудь и говорить: «Царица? Да ... я вашу царицу!» Недопустимо.

Экономист Пепик гнул свое: 

– А куда их было девать? Собирать в гарем, а потом выбирать из уже пользованных? Скучно. К тому же их кормить надо. А отпускать – не царское дело. 

И тут к дискуссии подключились отмалчивавшиеся строители:

– Да никого она не сбрасывала! Просто жила она где? В замке, на скале. Утром мальчик выходил из спальни к обрыву пописать, а ножки после ночи слабые, ветерок дунул – он и кувырк. Царица в печали. А никуда не денешься – приходилось нового в гости звать. А наутро и этот – того. И так всю жизнь... А сортир специально из-за мужиков заводить – много чести... Да и не особо его попереносишь, на скале-то. Ну вот разве если... 

Суаре плавно перетекло в обсуждение коммунальных проблем. Наконец-то тема стала животрепещущей. Установка унитазов и смена ржавых труб интересовала всех.

Слово взяли прорабы Серега и Жека. Они потребовали карандаш и перо, но вовсе не для того, чтобы набросать сентиментальный пейзаж и любовный стишок в альбом мадам Рекамье. Да! Натали заказала альбом! В бархатном переплете, 

с листами старинно-благородной бумаги верже. И поэтесса Х. даже приготовила прелестное восьмистишие. Три дня перебирала рифмы, плакала, сморкалась... Наконец снеслась – и сердце ее сладко замерло в предвкушении того, как она заскользит перышком по странице, а все будут шептаться: «Экспромт! Экспромт!» 

Но до экспромта дело не дошло. Драгоценная бумага верже заполнялась чертежами. Блистательные инженерные решения рождались прямо на глазах! Даже для самой дикой коммунальной квартиры находился вариант установки отдельного санузла – правда, он немного нависал над... ну, скажем так, обрывом. 

Альбом растерзали на глазах изумленной Натали:

– На память! На память о вашем непревзойденном су­аре! 

Гости разошлись счастливые. 

Прелестная Натали мыла посуду в резиновых перчатках, украшенных валансьенскими кружевами, и бормотала про себя:

– Ужасный век! Ужасные сердца!