Одна моя знакомая, назовем ее Б., очень не любит раннего Чаплина. И как она говорит – так она права. 

– Человек провалился в люк, человек мог убиться насмерть. Над чем тут смеяться? Люки закрывать надо. Человек попал в прачечную, и его ошпарили кипятком. Над чем тут смеяться? 

– Прачечные закрывать надо? 

– Хихикаешь? Злая, бессердечная женщина. Я все про тебя знаю. Юморыстка! 

В этом ее «юморыстка» столько гневного презрения, что щеки мои начинают гореть изнутри. И снаружи я тоже, очевидно, краснею, потому что знакомая смягчается и начинает меня увещевать, как целая Армия Спасения одну заблудшую стриптизерку. Мол, я могу еще вступить на путь истинный, отказаться от своих «юморэсок» и пойти работать… Я догадываюсь куда. Она посылает меня в прачечную. Чтобы я отмыла там в процессе стирки чужого белья свою грязную совесть. 

– В крайнем случае, ты можешь писать стишки… – милостиво разрешает мне Б. – У тебя это когда-то получалось довольно мило. 

– Но за стишки совсем не платят… – лепечу я, вся уже совершенно красная-вареная, как будто и в самом деле отстояла смену в старинной прачечной, где котлы с паром, тяжелые утюги и всякое такое. 

– Продалась! – бросает Б. и покидает мою бедную квартирку, куда ее, собственно, совсем и не приглашали. 

Если я продалась, то за копейки. Два раза в неделю я поставляю рассказики в отдел юмора нашей местной газеты. Зарабатываю примерно как прачка. И руки у меня такие же красные. Потому что перед тем как приступить к сочинению чего-нибудь смешного, я бью себя по рукам, приговаривая: «Ляпсь! Ляпсь! Не трожь!»

Смешное – оно же во всех. Так и хочется взять его где-нибудь поближе, чтоб два раза не вставать. Но нельзя обижать (в первую очередь) тех, от кого зависишь. 

«Ляпсь! Не трожь главного редактора! Хоть он сидит у всех на виду! И такой смешной… Ни одной черточки у него не бери! Вот как он глубоко задумывается, смотрит в потолок и чешет свою шкиперскую бородку… Это он ищет, к чему бы придраться. Если не находит, то очень расстраивается. Чувствует себя не у дел...»

В этом тексте он бы точно нашел, к чему придраться. Потому что «красные ручки» – это из анекдота про монгольского (в другом варианте – польского) космонавта, которого на орбите все время били по рукам, чтобы не жал на кнопочки и не дергал рычажки. 

И зачем я это написала? Теперь Монголия вместе с Польшей пойдут на меня войной. Хотя главный редактор куда страшнее. Оставит без работы. Другую найдет. Покультурнее. 

Вычеркиваем. Польшу, Монголию и редактора. 

Юморист – презренная профессия. Изгой общества. Соглядатай, доносчик и предатель. Даже поэтеска какая-нибудь может составить себе хотя бы моральный капитал, если создаст из себя образ трагической и непонятой особы. Так, не растерявшись в момент кризиса, поступила моя знакомая поэтесса Х. И ее теперь из благородного сочувствия кормят в столовой «Украинское бистро», и даже дарят конфеты, которые она вообще-то не любит и носит мне. 

Та-а-ак. Высказалась. Х. мне больше конфет приносить не будет. Вычеркнуть, что ли? 

Или назло оставить. Я, между прочим, тоже трагическая и непонятая. Зато сама многих понимаю. Как тонко я понимаю Чехова! Он, став уже известным писателем, избегал приезжать в Таганрог, где насобирал много типов для рассказов Антоши Чехонте. Весь город обиделся. Ну, теперь-то город им гордится. И отчасти им питается. Туристы приезжают автобусами – посмотреть на домик, где родился Чехов, на лавку, где торговал его папа, и на гимназию, где Антоша учился. 

– Вот карцер под лестницей! – с желчным удовлетворением объявляет экскурсовод. 

Хм, про классы она говорила куда спокойнее. А вот про карцер! И еще и ключами бряцает! 

По ее лицу видно, что она не любит юмора. Но приходится – по долгу службы. А так бы она юного Чехонте в этот карцер посадила. Чтоб в дальнейшем не издевался над простыми честными таганрогцами. 

Зачем я это написала? Вот приеду еще раз в Таганрог – и меня в этот карцер запрут на трое суток. За оскорбление морали. И еще потом скажут, что это шутка. Я же «юморыстка» и должна понимать. Вычеркнуть, что ли? А! Не стану. Я в Таганроге уже была и пока больше не собираюсь. Прощай, Таганрог! 

Да и наш город ко мне настороженно относится. Зачем-то читают юмористическую страничку. И все узнают себя. Напишешь «кокетка средних лет» – сразу четыре кокетки обижаются. Хотя одна из них вовсе не средних лет, а весьма преклонных. Так, еще две кокетки обиделись. Вычеркнуть, что ли? У них такие острые ногти. Так и норовят вцепиться. Предпочтительнее в надежного мужчину, но в отчаянии и мой беззащитный нос им подойдет. 

Вот, лыжный сезон в разгаре. Напишу про лыжников! Как они едут на склоны, а сидят в баре. Невинно. Правда, невинно? Вот только зачем ехать в Куршавель, если в таком же баре с кремовыми шторами можно посидеть и дома? А они ж для этой поездки закупили такое дорогое оборудование… Сидят у камина в уютных вязаных носках и думают: «Мы лыжники… Мы очень крутые лыжники…» Можно было бы позабавиться. Но только там, где лыжи, там и палки. А где палки – там и по башке. Вычеркиваю. 

Чего я это все про палки да про палки? Да вот, есть у меня товарищ по несчастью – тоже юморист. Только он в столичном журнале работает. Говорит, что его уже четыре раза били за клевету. Крупно. Не считая по мелочам. По-моему, это успех. 

Но я боюсь такого успеха. О продавщицах точно писать не буду. Они меня всегда предупреждают, если продукт несвежий. А тут – бац! – и отравят. Справедливая месть. 

Слово «профессор» у меня вообще под запретом. Еще в студенчестве получала по ушам за хихиканье на лекциях. А сейчас тем более могу получить. Они, эти профессора, настолько вознесены над реальностью, что «юморыст» для них заведомо пошляк. Так что ну их, этих профессоров. 

Создам обобщительный образ. Неудачницы или чудака. Блондинку переделаю в шатенку. Лысого – в кучерявого. Вместо Ю. напишу Я. Вместо Я. – Ю. Они все равно одинаковые. Ага, каждый себя узнает, объединятся и придут мне морду бить. Да так, что вот этот вот знакомый юморист позавидует. И тоже побьет. Сидеть, что ли, тихо – как мышь за веником? Или отважиться? Сдаю всех: 

Ю. – на самом деле Витя Киевский. Адрес: Кассовая, дом 48. 

Я. – на самом деле Витя Донской. Адрес: Развилка, дом 9. 

Поэтесса Х. – на самом деле Хатульянц. Адрес: Университетская, 74, кв. 8. 

Лыжник С. – на самом деле лыжница Солодова. Адрес? Вот ей-богу, не знаю. Сейчас в Словении. 

Знакомая Б. – на самом деле Антонина Комирець. Адрес: Камоэнса, 94, кв. 21. Ну ладно, чтобы быть совершенно честной, – квартира 12.

Профессора живут буквально везде. 

Мой адрес? Какой адрес? Я съезжаю. Начну новую честную жизнь. Про любовь писать буду. И чтобы все в конце слились в поцелуе. И умерли в один день. Вот как только слились – так сразу.