Пролог

–  Мышь! Они принесли мне на урок мышь! –  возмущается соседка, учитель биологии. 

–  Белую? –  интересуюсь я. 

–  Да хоть в клеточку! Хоть в линеечку! Мне, женщине, мышь?! 

Фу! Женщина! Если ты женщина, то сиди дома и вышивай крестиком бабочек уродских, которых в природе нет и не может быть –  только на твоих вышитых подушечках. А если ты биолог, то изволь не шарахаться от мышей. Куда же еще их носить, как не на урок биологии? 

На литературу Муму бы принесли. 

Чем питаются вараны? 

Вот когда я была школьницей и училась в городе Кагане (республика Узбекистан), –  у нас был биолог! 

Равшан Хасанович. 

Ему как-то Игорек на урок здоровенного варана приволок. Живого. Типа: ну и как вы будете реагировать? Равшан Хасанович варана у Игорька отобрал, водрузил на стол и стал лекцию читать: 

–  Варан –  семейство пресмыкающихся, подотряд ящериц… Питается варан мы’шами… 

При слове «мы’шами» варан прикусил зубами большой палец нашего учителя. Все замерли. Игорек хихикнул. Равшан Хасанович свободной рукой достал из своего портфеля кусочек люля-кебаба, который приготовил себе на обед, и показал варану. Тот отпустил палец и принялся за кебаб. 

–  При отсутствии мы’шей можно кормить кебаб, шашлык… Фарш мясной можно давать. Рыба. Яйцо. Но лучше отпустить. Дома собака может жить, кошка может жить, ишак может жить. Зачем варан? 

Равшан Хасанович упрятал варана в фанерный ящик, где временно никто не жил, и отдал представителю подотряда ящериц весь свой кебаб. Проводил взглядом исчезающий обед и приступил к намеченной теме урока: «Скорпионы». Для наглядности он извлек из того же портфеля скорпиона в маленькой проволочной клеточке. 

Игорек позеленел от испуга. В классе сделалось очень тихо. Сведения о скорпионах жалили нас непосредственно в нервные узлы.

После урока учитель вывел во двор свой мотоцикл с коляской. Загрузил в коляску ящик с вараном и клеточку со скорпионом. Произнес значительно: «Природа должна жить в природе!» –  и укатил по направлению к пустыне, где он все время кого-то ловил для наглядности. А потом отпускал –  из гуманности. 

При таком учителе в нашем классе мы’шей не боялся никто, даже девочки. Только одна девочка боялась –  Инга, новенькая из Питера. 

Нашествие саранчи

Аня Фатуллаева в нашем классе самая тихая была. Как же не быть тихой: у нее пять братьев, папа и дедушка. Патриархат. И традиции –  почти с прошлого века. Правда, паранджу в школу уже можно не надевать. У них в парандже только бабушка ходит –  и правильно: она похожа на Яман-апа, узбекский вариант Бабы-Яги. Зато папа, дедушка и все пять братьев (даже младший, которому вообще три года) следят, чтобы у Аньки на ногах под школьной формой шаровары, обязательно! Мне шаровары нравятся –  узорчатые такие! Но Анька стесняется. Перед школой она забегает ко мне, снимает шаровары и надевает чулки с поясом. Колготок тогда еще на нашей территории –  ёк, то есть не было. 

Нет, шаровары куда удобнее пояса! Я бы носила. Оригинально. Всем назло. И не перекручиваются, как эти чертовы чулки в резиночку, Яман-апа! 

Я не хочу быть как все. Аня хочет быть как все. Поэтому у нас дома на вешалке есть специальный «Анькин крючок», на который даже мой папа не смеет закинуть свою военную фуражку, которую он обыкновенно притыкивает куда попало. До занятий Аня вешает шаровары на крючок, после занятий снимает –  и топает в свой узбекский дворик. Там виноград, там дастархан под виноградом, там собака-алабай, большая, пастушья –  Аньку пасет. 

–  Папа, поедем в Бухару на базар! –  подъезжаю я. –  Купишь мне шаровары, я к Аньке в гости пойду тогда. 

Папа обещает. 

Ну так вот: эта тихая Анька однажды притащила в школу полный портфель саранчи. Я обзавидовалась. 

–  Аня, Анечка, а на каком уроке выпускать будем? Давай на математике, а то я к контрольной не готова. 

–  Зачем на уроке? –  удивляется Фатуллаева. –  Я шла через парк, а там –  саранча тутовник обсела. Саранча на тутовнике –  плохо, на уроке –  тоже плохо…

Тутовник –  если кто не знает –  это шелковица. Если кто не знает, что такое шелковица, то я с ним и говорить не хочу.

Значит, маленькое облачко саранчи обсело парковый тутовник, а тихая Аня пожалела деревце и всю саранчу с него обобрала. Потом подумала, что у нее во дворе в хозяйстве куры и цесарки, которые съедят, съедят! Не пропадать же добру. Набила живой саранчой портфель и притащила в школу. А тетрадки-учебники под мышкой принесла. «Куры-цесарки голодными не останутся, –  здраво рассудила я. –  А вот двойка по математике мне совсем не улыбается…»

То есть двойка по математике мне как раз улыбалась. Всеми зубами, как Яман-апа. 

Поэтому, как только математичка (вот ее как звали –  не помню) написала на доске «Контрольная ра…», я щелкнула замком Анькиного портфеля и выпустила в класс голодную саранчу. 

А-а-а! У-у-у! О-о-о! 

Саранча –  это такой кузнечик с трещащими крыльями. Как затрещала! Тр-р!!! Как разлетелась! Фр-р!!! Девчонки сразу стали в обморок падать –  лучше в обмороке лежать, чем писать контрольную. Мальчишки принялись за этим «фр-р! тр-р!» гоняться. Им тоже контрольная ни к чему. Математичка орет, как голодная курица:

–  Ко-о?! Ко-о?! 

Это в переводе означает: «Кто-о? Кто-о?» 

Анька трясется, я ликую. 

Тут в класс директор –  шасть! Директор у нас жесткий человек был –  чисто тебе последний эмир бухарский Саид Алимхан. Обвел всех тиранским своим взглядом и как рявкнет:

–  Кто?!

От этого взгляда-голоса саранча попадала на пол и сначала притворилась мертвой, а потом –  не поверите –  и вправду сдохла.

Чувствую: Анька меня сейчас сдаст без дальнейших пыток, потому как она не Мальчиш-Кибальчиш, нет. И гореть мне синим пламенем, и не поедем мы с папой в Бухару, и не купим на восточном базаре узорчатые шаровары, все равно мне на попе неделю не сидеть –  какие уж тут шаровары…

И тут в классе –  как Тимур из сказки «Тимур и Зухра», как Фархад из сказки «Фархад и Ширин», как народный герой Ходжа Насреддин, в тот самый момент, когда спасения нет, –  объявился герой нашей школы и шербет моего сердца Равшан Хасанович. Приложил руку к груди и принялся объяснять Саиду Алимхану, что это он –  он, наш герой! –  принес саранчу в школу для наглядности, но недоглядел. Потом учитель перешел на узбекский и, очевидно, предложил эмиру выкуп, потому как директор удалился с Равшаном Хасановичем под сень учительской и… 

Прозвенел звонок. 

Анька подмела саранчу веничком в кучку, причем мстительно отвергла мою помощь, и во что-то весь этот дохлый куриный корм запаковала. 

Она не хотела со мной разговаривать, а мне хоть бы что! Ничего, все равно придет за шароварами. А я не отдам! Пока не помирится. 

Внутренне подхихикивая, я собралась домой. Мне казалось, что вид у меня вполне невинный. Зря казалось. В коридоре мне преградил путь Равшан Хасанович. 

–  Ты! –  сказал он.

–  Черепашка, –  сказала я. И предъявила ему черепашку из кармана форменного фартука. –  Мальчишки во дворе мучили. Мы с папой отобрали. Это вам. Вернуть в природу. 

Мой герой принял подношение, но был непреклонен:

–  Математика! –  сказал он.

И запер меня на полтора часа в химическом кабинете, где пахло купоросом и не было никаких животных, даже мух. Скука, скука…

От скуки я открыла учебник математики и за полтора часа выучила столько правил и перерешала столько задач, что сделалась неустрашимой и неуязвимой.

По контрольной я получила пятерку, и папа взял меня на базар в Бухару и купил шаровары. Анька Фатуллаева меня простила и пригласила в гости. Ее патриархат был очень доволен скромностью русской подруги. Мне подарили птенца цесарки. Я хотела передарить птенца Равшану Хасановичу, но он сказал мне, что цесарки в пустыне не живут. Так что праправнучки этой цесарки до сих пор живут у меня и несутся, как заводные.

Можете мне не верить. 

Можете мне не верить… 

Можете мне не верить, но если бы все учителя были такими, как Равшан Хасанович, я бы выросла умной, красивой и доброй.

Только все не могут.

Можете мне не верить, но по городу моего детства бродили не только петухи да гуси, но огромные пастушьи собаки и печальные ослики с клоунскими голосами.

Можете мне не верить, но однажды в наш город забрел из пустыни дикий верблюд. Он пошатался по улицам, добрался до школы, подошел к окну наше­-

го класса и заглянул внутрь. И мы стали кормить его своими школьными завтраками –  хлебом и помидорами, персиками и инжиром. Сначала я, потом Игорек, потом Анька Фатуллаева, а потом даже Инга из Питера, которая к тому времени уже не боялась мы’шей. 

Шел урок –  не скажу какой. Не хочу никого обижать. Я стольких в своей жизни обидела, хватит уже. Но только учительница была очень противная. При виде такого безобразия как верблюд она сразу стала кричать. Так и кричала:

–  Безобразие! Безобразие! Верблюд! 

На себя бы посмотрела…

Верблюд на нее посмотрел. А она схватила Игорькову тюбетейку (правда, эта тюбетейка был сначала Борьки Рахманова, но Игорек у него тюбетейку выменял на своего папы военную фуражку, –  дурак, все равно возвращать придется) и давай верблюда охаживать –  по морде, по морде! 

Ну верблюд в учительницу и плюнул. Через окно.

Вообще-то это надо знать: что верблюды плюются, если их разозлить. То ли она забыла, то ли ей было наплевать. Только у верблюда слюны больше. 

Учительница вся в пене, в слюнявной бороде, как дядька в парикмахерской, которого бреют, –  а мы хохочем. И другие учителя хохочут. Уборщица вместе со шваброй трясется. Медсестра –  и та хохотать стала, пока не сообразила, что именно ей, медсестре, эту учительницу приводить в чувство.

А учительница эта, как только отдышалась, сразу стала вопить:

–  Кто привел в класс верблюда?! Кто привел в класс верблюда? 

И посмотрела на меня.

А директор посмотрел на Равшана Хасановича. 

А Равшан Хасанович не стал ничего объяснять. И мотоцикл свой во двор не вывел. Он посмотрел на верблюда. И ушел вместе с верблюдом навсегда в пустыню.

А мы все в школе остались как оплеванные.

Можете мне не верить, но говорят, что Равшан Хасанович стал в пустыне вождем дикого Всего.

Эпилог

Учитель, возьмите меня к себе, пожалуйста!