Разговор зашел о странных, непонятных науке вещах.

– Мы пытаемся разложить все по полочкам, – сказал Джерри, только что заказавший очередную порцию «Самуэля Адамса», – а вот к чему прикреплены эти полочки, куда, зачем – мы не знаем. Те самые глубинные внутренние…

– Я не люблю людей, – сказал профессор Воронковский, – но должен признать, что мы, мужчины, еще хуже женщин: и по характеру, и – чего там скрывать – с анатомической точки зрения тоже.

– Вот взять, к примеру, моего знакомого, – сказал Джерри. – У него определили редкую болезнь – аллергию на справедливость, поэтому ему все время приходилось совершать мелкие гадости. Но однажды он не рассчитал, женился. Теперь у него лицо красное, но по другой причине.

– Почему бы мне не жениться?.. – будто бы впервые спросил Воронковский. – я умен, хорош собой, лыс только на макушке, а там мне не видно. Кроме того, женщины часто говорят, что без ума от меня.

– Ты профессор, – сказал Джерри. – Это подразумевает определенный… ну… моральный комфорт… ну… уровень притязаний…

Джерри показал левой рукой предполагаемый уровень. Профессор поднял его руку выше.

– Это так, – сказал Воронковский, – но профессор я здесь (он обвел взглядом довольно темное помещение «Зеленого человечка»): я с закрытыми глазами могу определить, где твой «Адамс», где «Кинзмараули», где просто вода, я могу рассказывать дамам на ночь страшные истории, но я не могу нecти за них ответственность.

– Предстaвь, – Воронковский глотнул «Саппоро», – я женюсь, мы с ней, с женою, пойдем как-нибудь через дорогу или по лестнице… Ну, ты знаешь.

Джерри хихикнул, и профессор осудил его секундами молчания.

– Это аллегория, – сказал профессор. – Нет, вовсе не аллегория – просто быт. Мы идем по лестнице, и она падает, ломает ногу. Что мне с ней делать? Везти в больницу, дуть на ушибленное место? А потом – ходить, носить передачи?..

– Или вот инопланетяне… – сказал Джерри. – Мне Митрич объяснял, как они бывают одиноки. Вoт ты – один, я сейчас – тоже… Но я позвонил, предупредил, что задерживаюсь. Ладно – мы, а бывает одиночество вдвоем, целые коллективы могут быть одиноки…

– Производственные, – подсказал Воронковский.

– Группы людей, даже страны. И галактики тоже.

Джерри посмотрел на потолок «Зеленых человечков», за которым, возможно, и находились все галактики.

– Митрич говорил, что инопланетяне прилетали, спрашивали: ну, как там у нас – культура, наука, взаимоотношения полов… А глаза у них такие грустные…

– Одиночество – вещь неприятная! – согласился с инопланетянами Воронковский. – Вот, казалось бы, она (профессор не уточнил, кто это – она) говорила, что ошарашена полетом моих мыслей, сняла чулки, в неподходящий момент сказала про какие-то пружины, – а что потом, когда чулки опять надеты?

– Какие пружины? Скрытые пружины, которые… ну… вращают землю, жизненный уклад, внутри тaм?..

– Нет. Пружины на кровати. Ладно, ладно, есть у меня в одном месте – пружина выпирает, но ведь не это основное!..

– Еще неприятно, если ножом по сковородке, звук такой… – помолчав, сказал Джерри.

Они еще поговорили про инопланетян и местных жителей, расплатились, вышли на улицу. Серый морозный воздух таял, исчезал.

– Что-то дышать тяжело… – сказал профессор.

– Тебя проводить? – спросил Джерри. – Давай, я же позвонил, что задерживаюсь.

– Не надо! – улыбнулся Воронковский. – Все в порядке.