Три поросенка, три брата, три спорщика,
вместе им жить бы, отведать бы борщика, –
нет, разругались и, морды наморщив, как
будто друг другу враги,
кашу себе заварили с заемами,
утром проснулись, рыдая, со стонами,
ведь Меррилл Линч со своими Бернстернами –
встали все с левой ноги. 

Три поросенка, три домовладельца.
Как же им жить и на что им надеяться,
рынка обвал – это вам не безделица,
бьет он в глаза, а не в бровь.
Три поросенка, финансовых гения,
неврастения или неврастения,
дом где поставить, а где – ударение,
спорят со рвением вновь.

Три поросенка, три носа, три полюса,
нет страхового теперь у них полиса,
ждать им, как Анна, нескорого поезда,
ждать ли в пустыне воды,
или, как Вронский, с холодной усмешкою,
рыбой-костяшкой, нешахматной пешкою
крупно сыграть, ни сeкунды не мешкая,
чтоб не случилось беды.
Три поросенка, продукта питания,
волка прогнать не дает воспитание.
Знать, хороши поросята в сметане, а
в жизни метаний не знать –
не удается. Три зверя, три грации
внутренней рады ль они эмиграции?
Волк у дверей говорит: «Папарацци я,
скоро наступит весна,
снова до неба поднимутся акции,
к запахам хлеба, вина и акации,
утихомирятся силы реакции,
вы распахните окно».
Жизнь их – нетолстая, в сущности, книжица.
Перед зубами всеобщего кризиса
три поросенка, три брата, внoвь сблизятся,
примут решенье одно.