Лиля проработала семь лет в проектном институте и поняла, что мужчин – мало и они хороши в исполнении артистов Рыбникова и Штирлица, в качестве трезвого водопроводчика из ЖЭКа, на плакате, который носят на демонстрациях – «Слава советским женщинам», где они находятся на втором плане, в галстуках и костюмах и приветливо, хотя неестественно улыбаются, хороши как безответственные, но не злобные автобусные попутчики, как податливые смежники из соседнего отдела, легко согласовывающие пересечения сетей, а вот в реальной, настоящей жизни большей частью молчат, зубы чистят формально, не выветривая запах изо рта, не любят ходить к родителям и вообще никуда и чуть что – храпят.

Профорг института, правда, был человек положительный, выделил ей как-то путевку в дом отдыха, уважительно пожал руку – но соседкой по комнате Лиле досталась пьющая баба, которая по сложной временной системе, как бы в нескольких пространственных координатах, водила к себе непересекающихся мужиков, и Лиля уходила гулять в зимний лес – бывало, что и поздним вечером уходила, но ни звери, ни люди на нее там не нападали. У профорга были жена и друг Иван Кузьмич из Лилиного отдела.

Кое у каких Лилиных подруг были мужья, у Ирки так вообще ангел, и приходить к ним в гости было приятно, но когда Лиля с ангелом оставалась на короткое время один на один, то он замолкал и начинал чихать. Получалась какая-то подозрительная аллергия.

На работе Лиля была на хорошем счету. Она могла начертить ровную линию на плане, точно подсчитать ее длину при помощи линейки, потом нарисовать еще несколько линий и тоже все подсчитать правильно; обед приносила с собой, но еда не была пахучей, как у некоторых, и сослуживцы из-за нее не чихали, а к единственному на всю комнату – пятнадцать человек – телефонному аппарату ее звали редко, и Лиля, не занимая таким образом линию, давала возможность во время работы спокойно беседовать другим. Ну, или неспокойно: пятнадцать человек все-таки.

Иногда Лиле казалось, что наступила пора решительных действий, и она шла в кино или в театр с Иркой и ее ангелом, или только с Иркой, или даже одна – но в фойе к ней почти никто не подходил. Если и подходили, то ненадолго. Был случай – на три месяца, но родители, храп, зубная щетка на полу, странные привычки кидать сапоги, один за другим, в стены соседям или сморкаться без платка у телевизора во время арии Мефистофеля из оперы «Фауст», которую они все же оба любили – все это, и многое другое свело на нет усилия по созданию радостной, легкой атмосферы в доме. В другой раз оказалось не три месяца даже, а два.

Еще один мужчина, как выяснилось, интересовался мужчинами же, но ему нужна была жилплощадь, о чем он прямо Лиле и сказал, еще в театре.

– Спасибо, – почему-то сказала Лиля. – У меня аллергия.

– У тебя очень высокие требования, – ругалась на нее Ирка.

– Да какие там требования, одни просьбы. Ну, сапог не кидать, здороваться с родителями, не сморкаться, погладить вначале... 

– Ты что, гладить их заставляешь? – удивилась Ирка.

– Я не про утюг, – покраснела Лиля.

Соседи считали ее одновременно распутной и слишком застенчивой, ругали ее в разговорах между собой и за то, и за это, не понимая, как все может совмещаться в одном человеке, не понимали и ругали еще сильнее. 

Пятнадцать человек на работе тоже, бывало, спорили между собой – в основном женщины все-таки, не ангелы – но не все сразу спорили, а группами – по двое, по трое, изредка – впятером. Линии на плане получались тогда не ровные, а прерывистые, приходилось переделывать.

Когда Ивана Кузьмича провожали на пенсию, то все выпили, растрогались. Вот же, столько лет прожили вместе – на работе разве не жизнь? – вот и прожили, привыкли, все друг про друга узнали: внук Ивана Кузьмича на скрипке играет, к дочке зять вернулся, прощенья попросил, и много чего еще, а все равно Иван Кузьмич был чужой. А вот когда уходил – стало ясно, что был свой. Уже когда собрали ватман со сдвинутых столов и вымыли посуду, Иван Куьмич поцеловал Лилю в щеку, и она его тоже поцеловала.

На место Ивана Кузьмича взяли молодого специалиста Костика, бестолкового, но старательного.

– Ничего, выучится – не хуже того стукача будет, – услышала Лиля.

Как же так, это Иван Кузьмич – стукач?

– Понемногу стучал, для порядка только. Но он не злобный. Это же он на профорга надавил, чтобы тебе путевку дали, не знала разве?

Костик поддавался обучению медленно. Он много думал о девушках – молодой еще, младше Лили на семь лет – и советовался с ней, старался понять непонятное их поведение. Она могла бы ему помочь – все же женщина.

Лиля стала редко приносить еду из дома – они с Костиком ходили вместе в столовую – не в институтскую, где все, а довольно далеко.

– Ты смотри, – улыбались Лиле, – знаешь ведь, что полагается за растление малолетних.

– Очень глупо, – говорила Лиля.

Однажды в той дальней столовой очень уж удачно получились котлеты, и Лиля с Костиком взяли пополам дополнительную порцию, принялись делить, да и советы в тот день Лиля дала особенно полезные, и погода была хорошая – и особенно в этот момент Костик понял, что да, все же женщина Лиля, и положил ей руку на плечо, и пригласил на выходной в парк культуры.

– Соглашайся, чего там, – посоветовала Ирка. – Возраст тут ни при чем. Вес там, национальность. Мой-то ангел на самом деле знаешь кто? Я уж не говорю, что в паспорте у него написано.

Гулять по парку с Костиком оказалось весело. Он дурачился и пересказывал в лицах содержание книги «Жизнь животных», которую Лиля тоже читала, и ей понравилось. Они зашли в тир. Костик взял ружье, но стрелять не стал, а поцеловал Лилю. Это было приятно, не хуже, чем тогда, на прощании с Иваном Кузьмичом. 

В следующее воскресенье, после кино, они пришли к Лиле домой. Все соседи стояли у дверей и задумчиво молчали. Когда дверь закрылась, Лиля подумала: «Ладно уж, пусть швырнет свои ботинки», но Костик снял их тихо и аккуратно поставил у стенки.