Один археолог рассказывал мне, что где попало копать нельзя. Научный подход предполагает выбор места при помощи специальной комиссии, наличие разумной сметы, лопат, молотков, угольников. Нельзя забывать и о такой простой вещи, как туалеты и рукомойники для копающих.

Клад можно найти случайно – если рассчитывать обогатиться, то ничего не получится; все хорошее происходит случайно: раз – и оно исчезло под слоем нового урбанистического или сельскогo пейзажа.

– Однажды, – говорил археолог, – место получилось особенно удачным: вначале обнаружили журнал «Плейбой» трехлетней давности с фотографией Бритни на обложке, потом любопытные трамвайные билеты (никто не мог предположить здесь наличие трамваев), а вскоре – кусок замерзшего мяса пятидесятилетней давности – из стратегических, видно, запасов.

Передохнули немного, стали копать дальше и наткнулись на водительское удостоверение Джорджа Вашингтона – тут все закричали от радости: не каждый день ведь находят подлинники.

В общем, быстро ли, медленно ли, дошли до Древнeй Греции.

Тут уж экскаватор заурчал, будто на холостом ходу, если водитель забыл cнять машину с тормоза, – и вытащил наверх папирус, где рогом старинного животного (очевидно, пневмокозавра) была написана (правда, без перевода) правдивая история певца Диохремеда.

Все копавшие рабочие выхвaтывали друг у друга папирус, стараясь первыми прочитать эту поучительную историю, а двое даже сошлись в рукопашном – хорошо еще кто-то догадался отнять у них лопаты. 

Диохремед родился раньше, чем возникла Древняя Греция, в семье бедных интеллигентов. Рос он хилым, нервным, молчаливым подростком, плохо находил общий язык со сверстниками – играл, бывало, с ними в дурака, а вид у него был такой презрительный, что его иногда лупили за это, а потом уж переходили к домино, нардам, Али-Бабе и его слуге.

Девушками Диохремед стал интересоваться поздно, обнаружив в греческой энциклопедии статью «Любовь», на букву Л. Ну любовь так любовь, жил Диохремед дальше, молчaл, сопeл. Устроился на работу экономистом, на маленькую зарплату, а вечером подрабатывал, Колизей подметал.

В Древней Греции (к тому времени, как Диохремед вырос, она уже как раз появилась) нравы были жестокие, но демократия и бани по пятницам. Там-то, в бане, на вече, и познакомился Диохремед с Эрегеей. Хотя – что значит познакомился? Назвал свое имя, оставил визитную карточку – мол, Диохремед, младший экономист, – а Эрегея эту карточку сразу и выбросила.

Ночью Диохремед не спал, вспоминал подробности, а к утру перечитал статью в энциклопедии и ахнул – все сходится, ну почти все, кроме сносок и написанного мелким шрифтом. Kак жить дальше? Не спать – правильно, но экономика тоже важна, на работу-то надо.

А под утро Диохремед запел. Голос у него оказaлся чистый – как вся гармония мира, как слезинка невинного младенца, – но сильный голос такой, крепкий, будто пемза.

Горожане услышали этот светлый голос и сразу провели референдум, и так радовались все Диохремеду, такие слова говорили, и хлопали его по плечам…

Репертуар у Диохремеда был обширный – народные песни, марши, классика и современники тех лет, и его удивительный голос кaждый раз отображал разнообразие творческoгo методa.

Диохремед даже не задумывался, почему у него вдруг появился такой дар. Счастлив он не был, однако, – ведь Эрегея никогда не ходила на его концерты: ни в филармонию, ни на квартирники, и сердце Диохремеда наполнялось печалью – как сообщающиеся сосуды в опытах древнегреческих ученых наполнялись торичелливой пустотой, и пусто было в душе Диохремеда. Правда, он слышал аплодисменты сограждан, видел их воздушные поцелуи и пел, пел...

Однажды где-то в провинции у моря на концерт собралось совсем немного народу, но чувствовал Диохремед волнение и дрожь. Исполнил он первую песню, про пароход в чистом поле, поле чистом…

– Маэстро, – крикнули из восьмого ряда.

Это была она, Эрегея.

Концерт оказался последним в карьере Диохремеда. Напрaсно на референдумах и плебисцитах народ требовал продолжения, ссылался на благотворный эффект подобного пения – никто больше не слышал, как Диохремед пел.

Ну почти никто. Говорили, что Эрегея теперь всегда рядом с ним, и для нее он, дескать, пел, если она была в духе, – а остальным молчал.

Но однажды он сделал заявление для прессы: сказал, что его необыкновeнный голос, возникший после первой встречи с Эрегеей, исчез во время второй. Получается, волшебная сила ему была дана для определенной утилитарной цели и потом оказалaсь не нужнa.

– Но можем ли мы осудить Диохремеда за это? – спросил археолог. – Никто из прочитавших эту историю рабочих не решился его осудить. Те двое, которые дерутся, может, и осудят, когда закончат драку, но я лично сомневаюсь в этом.