* * * 

Все же в столице много удивительного. Сегодня в вагоне метро встретил двух девиц. Одна большая, а вторая маленькая. Обе в черных штанах и футболках, в татуировках и устрашающем макияже. Ну, макияжем и татуировками меня не удивишь, но вот на маленькой девице был ошейник с металлическими кружками, а к ошейнику была прикреплена довольно внушительная длинная цепь. А уж конец этой цепи был намотан на руку девицы, которая побольше. Я, конечно, на всякий случай отошел подальше, – кто ж знает, что у этой цепной девицы на уме. Меня лет восемь назад укусила собака, тоже маленькая, – так мне этих противостолбнячных уколов вкатили по самое не могу. Больно мне надо наступать на те же грабли! Потом-то уже, когда я протискивался к выходу перед своей станцией, слышал, как они между собой говорили про Мураками и про то, что Толик – козел. Его пригласили как человека, а он не пришел. Водка, конечно, не пропала, но вечер был испорчен... Так сразу Толик и козел. Я бы тоже не пришел. Я бы даже пошел в противоположную сторону. Может, и побежал бы.

* * * 

Позавчера вечером, около станции метро «Аэропорт», мне встретились две жизнерадостные девицы. Не то чтобы я с ними столкнулся нос к носу – они проплыли метра на полтора выше меня, поскольку ехали верхом на двух статных гнедых конях. Ехали, болтали и смеялись. А как поравнялись со мной, так одна мне оттуда, сверху, и сказала: «Мужчина, подайте на овес коню». Конь при этом смутился, отвернул морду и покраснел. А я пошел дальше, поскольку не умею подбрасывать то, что нужно подавать. Да и нужно ли...

* * * 

В переходе на «Третьяковской» стоит необъятная баба с картонкой «Подайте на билет». Недели три, а то и четыре стоит. Ей подают, наверное. Иначе б не стояла. Я так думаю, что она собирает на билет Москва – Сатурн. Отстала от зонда Кассини-Гюйгенс. Злые люди украли в буфете космодрома скафандр и полную сумку продуктов в тюбиках. Вот она и побирается. Не возвращаться же в Кострому. Впрочем, может, я и загнул насчет Сатурна. Уж так прямо и Сатурн... Обычный круиз по Средиземному морю недели на две. Да, точно круиз. Я когда с ней поравнялся – она глаза отвернула и в сторону стала смотреть. Я-то подумал Бог весть что – и ошибся! А оказывается, у нее чуть пониже спины, на стульчике, лежит журнал глянцевый с белой яхтой на картинке. Посмотрит она на нее, посмотрит... и снова побирается с неистовой силою.

* * * 

На перегоне между Третьяковской и Бабушкинской целовались юноша и девушка. То есть де-юре они целовались, а де-факто девушка, которая была на полторы огромных головы выше юноши и шире его в плечах, не говоря о груди, так целовала своего избранника, что многие в вагоне забеспокоились: не задохнется ли? Но юноша, видимо, был живучий. Когда девушка раскрыла рот, и он смог вытащить обратно свои распухшие губы, подбородок, нос и, кажется, левое ухо, – он еще смог улыбнуться, помахать всем рукой и выйти из вагона без посторонней помощи своей девушки. Поскольку мы с товарищем стояли в непосредственной близости от эпицентра, то тоже вышли. На всякий случай.

* * * 

Утром на Войковской в вагон ввалился рыбак. Во всей своей рыбацкой сбруе: в многодневной щетине, в резиновых сапогах, доходивших ему до подбородка, с огромным коловоротом на плече, ящиком для снастей. На изможденном рыбалкой лице у него можно было прочитать буквально по складам все события этой удивительной ночи с седьмого марта на четырнадцатое. 

Одним словом – рыбак, каких много. Других я и не видал никогда. Стоило ли о нем рассказывать? Не стоило, конечно, если бы он в свободной руке не держал огромный букет мучительно белых роз. Что же такое надо было не поймать, чтобы возвращаться домой с букетом? А может, он и поймал, но оказалось...

* * * 

Сам-то я не видел, и мне не рассказывали, но ходят слухи, что на одной из тонких веток московского метро... 

Тут надобно пояснить, что такое тонкие ветки. Ну, с толстыми все понятно: это те, по которым мы ездим на службу и домой. А вот тонкие – это те, по которым ездят те, у которых не принято спрашивать. Едут они туда, куда надо. Но это тема отдельного разговора, который лучше молчать в тряпочку. 

Так вот: на этой самой ветке, где-то в районе... в котором надо – в том и районе, на одной или другой станции есть шлюз. Или два. Вы спросите – зачем? Лучше бы вы не спрашивали, чтобы потом вам не снилось. Но я вам отвечу: Москва – порт шести морей. Все, конечно, с детства знают, что пяти. Ну да. Пяти толстых морей и одного тонкого, по которому плавают те, у которых. Едет себе, едет обычный поезд метро от какого-нибудь Медведково до... все равно куда. Свернул куда надо, заехал в шлюз, задраил окна – и через пять минут уже плывет со скоростью двадцать узлов в нужном и архиважном направлении. А через сутки так и вовсе всплывает состав на Канарах или ложится в дрейф на перископной глубине у берегов Калифорнии, а к нему на селекторное совещание приплывают... да мало ли кто может приплыть. Камбала, к примеру, может. Или акула. 

Но этого, конечно, никто не видел. И я вам все это рассказываю не потому, что я знаком с этой камбалой лично или дальний ее родственник. А потому что стоял я сегодня на платформе одной из станций рано-рано утром. Еще и не рассвело даже. И вдруг диктор объявляет, что на прибывший поезд посадки не производить. Так часто бывает. Ничего особенного. А вот когда прибыл поезд, то тут я и увидел, что машинист – с аквалангом за плечами и в ластах. Сам-то он мне ничего не сказал. Там люди проверенные. Но по глазам его под маской я понял, что девки длинноногие в купальниках во втором вагоне не просто так собрались в феврале месяце и водный велосипед «Майбах» в третьем вагоне с двуглавым орлом на сиденье тоже недаром. А уж про удочки, бредни и три ящика водки в четвертом вагоне и младенец догадался бы. А во всем остальном – поезд как поезд. Только надписи на дверях не «Осторожно: двери закрываются», а «Осторожно: враг подслушивает». 

Впрочем, ничего я толком и не подслушал. На водный велосипед засмотрелся. Да и поезд стоял на станции всего ничего.