Янкель, инклоц ин барабан

Дым отечества

 

Именно с этим рассказом Марианна Гончарова

 стала победителем первого сезона

Одесской международной литературной премии

им. Исаака Бабеля

 на лучший рассказ (новеллу) на русском языке…

наши искренние поздравления автору!

 

Марианна Гончарова

В нашем приграничном городке издавна в мире и понимании живут румыны и евреи, поляки и украинцы, и русские, и армяне, и татары. Все, кто сюда приезжает, остаётся здесь навеки. Потому что здесь место такое райское. Не знаю, живут ли здесь ангелы, но то, что они здесь частенько прогуливаются, отдыхая от своих забот, – это точно! Люди же у нас – просто чудо! Работать – так работать. Отдыхать – так отдыхать. Свадьбы – всю осень. А то и зимой. И весной. Круглый год свадьбы. А детей! Садиков не хватает! В школах тесно! Крови так перемешались, что никто уже точно и сказать не может, кто какой национальности. А о политике как-то никто и не задумывается. Некогда. Тут один кореец приехал к нам. И затеял организовывать общину корейскую – мол, община нацменшинств, – стал корейские права качать: мол, мы великий народ, корейцы! Сам себя председателем общины назначил, а в общине жена его Ли, специалист по тёртой морковке, и два сына – ой, умру сейчас! – Чук и Гек, симпатичные такие. Круглолицые. Как коряки. Кстати, у нас и коряки есть. Тут одна учительница говорит мамаше на родительском собрании: ваша дочь щурится всё время, ей надо бы зрение проверить, мамаша. А мамаша как возмутится: какое ещё там зрение?! – и с гордостью: «Коряки мы!» Вот так вот можно впросак у нас в городе попасть. 

Ну – вышел наш кореец к мэрии. С флагом и плакатом: мол, дайте помещение для офиса общине корейского народа здесь, у вас, на границе с Румынией, Молдавией, Приднестровьем и прочими окнами в Европу. А на него никто и внимания не стал обращать, все заняты. Только Таджимуратов Таджимурат Таджимуратович, уважаемый наш единственный узбек, мудрый человек, пошли ему его аллах многих дней жизни, подошёл к нему и деликатно пристыдил: и как тебе не стыдно, уважаемый кореец? Люди вон работают все, а ты тут бездельничаешь, давай иди яблоки-семеренки собирай, вон они ветки обламывают своей тяжестью. Ну кореец тот и не прижился у нас. 

Уехал куда-то дальше митинговать. А потом оказалось, что флаг-то у него вовсе и не корейский был. А Бангладеш. Мы все потом месяц озадаченные ходили, – где он его взял, интересно.

Прошёл у нас тут как-то слух, что продают погранзаставу. У нас ведь всё продают: заводы, корабли, танки… Реверансы делают в сторону демократии, воздушные поцелуйчики посылают, а сами тихонько продают, продают, продают… Вот кто-то и сказал вечером в ресторанчике «Извораш» («Ручеёк» по-русски) за пивом: а слышали – заставу продают? Народ у нас хозяйственный, предприимчивый, денежный – побежал интересоваться, а за сколько? С пограничниками или без? И продают ли с заставой кусочек границы? Коридорчик. Маленький такой, сантиметров двадцать, чтоб хватило сгонять в Румынию и назад. На цыпочках – топ-топ-топ легонько, туда и назад. Кусочек в виде бонуса к заставе, нет?

Начальник заставы капитан Бережной как увидел толпу у ворот – заставу в ружьё, стал своему генералу звонить: мол, тут митинг какой-то, революция, непонятно чего хотят… Когда выяснили, разогнали всех по домам. Народ разочарованный ушёл, хотелось им не столько заставу, сколько тропиночку в Румынию прикупить. У многих это давняя была мечта – такую тропку иметь. А всё потому, что когда Молотов и Риббентроп земли как яблочный пирог делили, о людях совсем не думали, семьи разделили так запросто. В Румынии мать осталась, в Украине – дети, или с одной стороны Прута один брат, с другой второй… Как, например, Янкель Козовский и его брат Матвей. Оба прекрасные потомственные музыканты. И отец их был аккордеонист знатный, и дед играл и на трубе, и на сопилке, на свирели, на окарине. А най у него звучал!.. Так сейчас и не играют вовсе. Сам король Румынии Штефан и супруга его приезжали слушать его най… А брат отца Янкеля и Матвея как-то в Ленинграде по случаю играл на саксофоне знаменитому саксофонисту, – знаете, такому бородатому, эффектному, модному тогда. И что? Тот такую мелодию не то что на саксофоне своём золотом, не то что языком, губами и дыханием – он пальцами на фортепиано сыграть не смог! Потому что техника у Козовских была фантастическая, и четверть тона могли! Вот как! Такую вот семью, такой вот семейный оркестр разделили границей и не задумались…

Сейчас-то Янкель совсем старый уже. А бывало – лет двадцать, двадцать пять назад – подъедет на велосипеде к самой границе, выйдет на берег Прута в условленное время, а с другой стороны реки – Матвей. Покричат друг другу:

– Эй! Как дела, Янкель?!

– Дела – хорошо! Как мама?!

– Мама скучает, тебя хочет видеть, Янкель, может, приедешь?! Я оплачу. Поиграть бы нам ещё вместе, а?! Янкель?!

– Эх, поиграть бы! Хорошо! Присылай вызов!

– Что?

– Вызов, говорю! Приглашение, говорю, присылай, говорю! 

Ну и потом волокита: пока вызов придёт, пока Янкель все документы соберёт, характеристики подпишет, с этими бумагами в Киев или в Москву едет, чтоб визу открыть, паспорт получить. Потом через месяц опять к Пруту выходит.

– Матве-ей! Матвей! Отказали мне!

– Что?!

– Говорю, от-ка-за-ли мне! Приведи маму к реке на следующей неделе. Маму видеть хочу!

– Что?!

– Маму! Маму приведи сюда!

И через неделю со всеми предосторожностями приводят под руки старенькую маму, Еву Наумовну, к Пруту. А мама плохо видит и плохо слышит уже. Ей одолжили у румынских пограничников бинокль. Она смотрит в бинокль, не понимает, как в него смотреть, видит на том берегу фигурку своего младшего сына, а ни лица рассмотреть не может, ни услышать, а уж обнять – и подавно!

– Янкель! Вот мама пришла! Вот мама!

– Мама! Как ты себя чувствуешь, мама?!

Матвей наклоняется к маме, кричит ей: вон Янкель, мама, спрашивает, как ты себя чувствуешь, мама! Мама что-то отвечает Матвею. Матвей кричит через реку:

– Ма-ма го-во-рит, что хо-ро-шо! Себя! Чувствует! Только по тебе скучает очень!!!

Янкель видит, что мама руками лицо закрыла. 

– Матвей! Матвей! Что мама говорит?! Что она говорит?!

– Пла-ачет она! Мама пла-ачет! Тебя очень видеть хочет. А в бинокль не ви-и-идно! Не видит она в бино-о-окль! Говорит, хочет услышать, как мы с тобой играем! Напоследок услышать хочет!!!

Янкель огорчается, грустит и, конечно, выпивает. Не выпьешь тут… Первое лекарство от огорчения…

Да, наш небольшой многонациональный и вполне респектабельный городок издавна славился и своими пьяницами. Потому что, как вы уже видите, это не какие-нибудь обычные пропойцы, как в других городах. Ну что вы! Наши пьяницы – это очень талантливый народ: музыканты, художники, актёры, зодчие… Пьянство – как бы понятнее объяснить – это часть их одарённой мятущейся натуры. Бывало, выпьет один такой утром – бац! – и проснулся в нём гений! Эх, сейчас бы за работу! Но нет. Выпьет ещё разок – щёлк! – гений икнул и покинул мятущуюся душу. И художник тянет своё бесполезное, ни на что не годное тело в мастерскую при Калиновском рынке, где подвизается оформителем, пишет объявления типа «Карандаши от тараканов! Три на рубль!» Зодчий нанимается на плиточно-мозаичные работы по отделке декоративного фонтана в местном санатории, актёр вместе с такими же изображает толпу зевак на заднем плане, музыкант собирает в чемодан гнилую аппаратуру и едет на халтуру в село Жабье Ивано-Франковской области играть на свадьбе дочери местного участкового. 

Не то наш Янкель. Он, как и все его предки, играет практически на всех инструментах, независимо от количества выпитого. Но так, как он играет на барабанах, не играет никто! Никто! Гарантирую вам.

И каждую субботу, когда инструменты расставлены и все они, музыканты, кое-как накормлены и – конечно! – напоены хозяевами, вот уж который год он слышит одну и ту же фразу от руководителя их группы, старого аккордеониста Миши Караниды (а говорят они, наши музыканты, на такой певучей смеси румынского, идиш и русского, что ни один лингвист не разберёт такой диалект):

– Янкель! Вставай из-за стола уже, Янкель! Пошли работать. Хай! Инклоц ин барабан ши оплякат! (Ударь в барабан и поехали!)

Янкель даёт мелкую рассыпчатую дробь на барабане, и оркестр начинает свой рабочий вечер, переходящий в ночь, а нередко – и в серое утро.

Как-то Янкель окончательно рассорился с женой, с мамой жены и с тётей жены тоже рассорился. Причину ссоры стороны рассматривали по-разному. Жена, мама жены и тётя жены ссорились с Янкелем из-за его пьянства и нежелания подсуетиться и ехать в Румынию к брату Матвею на постоянное жительство. Янкель же считал, что они, – все эти ведьмы, эти кобры, – что они попросту антисемитки. По линии тёти. Потому что по своей линии они всё же немножко Шустеры и немножко Цибермановские. А тётя у них – да! Онопенко Оксана! Хоть и по мужу Шустер.

– Антисемиты! Антисемиты вы! – кричал Янкель.

– Как ты такое можешь говорить?! Что ты за слова говоришь?! Мне! В моём возрасте! В моём доме! – возмущалась мама жены Янкеля. – Янкель, ты бессовестный, Янкель. Что это за такие слова?! Чтоб этого больше не было! Чтоб ноги этих слов в моём доме не было! И твоей ноги тоже! Чтоб!

– Очень надо мне. Очень надо мне мои ноги в вашу хату! Очень мне надо!!! – дразнился Янкель. – И вообще, ваша дочь Неля распущенная, как я не знаю! Она курит! Поняли вы, мама?

– Ну и что?! – парировала мама жены Янкеля. – Не знаю, не знаю! Курит… Я тебе отдавала приличную девочку. Двадцать лет. Шестьдесят килограмм. Высшее образование. Без вэ пэ. А что ты с ней сделал за эти годы? Её же не узнать! Вот – уже курит. Что ты сделал с моей девочкой, я тебя спрашиваю, что она уже курит?!

Тут вступала жена Янкеля Неля: 

– Все нормальные люди давно куда-нибудь уехали. Я не прошу Америку, я не прошу Израиль, – я хочу к Матвею в Румынию. Что мы тут видим? Пустые прилавки? А в Румынии – кофточки. В Румынии – еда. В Румынии – обувь, в Румынии – всё! Ты столько зарабатываешь на своих халтурах, если бы ты всё не пропивал со своими подлыми друзьями, мы бы уже давно жили в Бухаресте!

Сколько Янкель ездил в Киев, покоряясь жене своей меркантильной, сколько собирал характеристики, справки, что он не иждивенец, что он работает учителем в музыкальной школе по классу духовых инструментов… Даже взял в колхозе справку, что работает руководителем хора-ланки. О! Хор-ланка. То есть хор-звено. Вот кошмар. Это такую моду придумали райкомы на местах, чтоб были хоры-ланки. Это вот как: есть, например, звено колхозниц, работает на огородной бригаде, работает очень тяжело, в любую погоду, пропалывает или собирает, например, свёклу или кукурузу. А надо ещё чтоб они в свободное время пели в вышитых сорочках и венках с лентами. В девичьих венках. В пятьдесят лет. С золотыми фиксами во рту. Наталки-полтавки… Но надо! Надо чтоб пели «Вербовую дощечку» или «Полем-полем край села…» Нет, ну кому охота петь после такого тяжкого дня, когда ещё дома полно забот: дети, корова, свиньи, куры, сад, огород… Ну и набирали в такие хоры, чтоб угодить райкому, кого придётся, бывало и старшеклассники покрупнее габаритами в таких хорах пели. Однажды мы чуть от смеха не лопнули, когда Виталий Уласюк в таком вот хоре по поручению комсомольской организации пел. Один мужчина на всю ланку. Наш Виталий Уласюк, – кстати, впоследствии, через десяток лет после участия в хоре-ланке, он стал лауреатом государственной премии в области прикладной математики, – пел под видом слесаря тракторной бригады. Недавно встреча его класса была, хотели ему хор-ланку напомнить, так он телеграмму прислал загадочную «Мысленно вами симпозиуме Японии».

Да. Так вот Янкель и взял такую вот справку, как бы доказывая свою благонадёжность и лояльность по отношению к существующему строю. А его опять не выпускают. Совсем он закручинился. Просто запил, проще говоря. И на команду Миши Караниды «Янкель, инклоц ин барабан!» без энтузиазма реагировал. И даже играть стал хуже. Хотя играть мог в любом состоянии. А всё почему? К маме хотел. Хотел к маме. Понимаете? Вот вы понимаете, а почему же тогдашние власти не понимали? Не понимали, как взрослый, небритый, толстый грустный дядька остро скучает по маме. А тут опять Матвей заорал на берегу Прута: мол, маме совсем худо! Худо! Хочет, чтоб мы сыграли напоследок!

– Что?! Что?!

– Я ей наигрываю на скрипке, но она говорит: не то, не то… Хочет, чтоб с тобой!

– Ладно! – решил Янкель. – Ладно. В следующее воскресенье вывози маму к Пруту, лишь бы ветра не было.

– Что ты задумал, Янкель?! Не вздумай переплывать, Янкель! Тебя погранцы захапают, и мы не сможем выходить к тебе сюда на берег Прута, нас же не пропустят больше!

– Та не-ет! – досадливо отмахнулся Янкель. – Та не буду я плыть! Я – другое!

– Что?!

– Ничего! Короче, вывози маму! Всё!

Хорошие люди музыканты, правильные люди. Вот где была настоящая дружба народов, вот где была солидарность. Вот где был мир, труд и май! Все и так знали положение Янкеля, и его жену – антисемитку по тёте, и его тёщу, и то, что не выпускают Янкеля к брату в Румынию, и то, что Еве Наумовне стало совсем худо. Уж кого они там, на погранзаставе, уговорили, кого подкупили – не знаю, но в следующее воскресенье на берегу Прута, прямо на границе, выстроился оркестр. 

Там были чуть ли не все музыканты, зарегистрированные, чтоб их не считали тунеядцами, в ОМА (Объединении музыкальных ансамблей). Молдаване, евреи, цыгане, украинцы, русские, поляки, немцы… да кто там был ещё – всех не перечислишь. Многие из них, кстати, пожертвовали халтурами – воскресенье же – и потеряли при этом кучу денег. Но кто там считал! Главное, что Ева Наумовна хотела послушать музыку в исполнении своего сына Янкеля, а это важнее, чем какие-то там сто рублей. Выставили аппаратуру, дорогущую по тем временам, не дешевле автомобиля, не пожалели, лучшую привезли – и установили на берегу Прута. К какой-то машине подключили. Где достали? Ну, словом, все помогали. Даже пограничники с нашей стороны. И знаете – даже Бог постарался, вник: ветер дул 

как раз с нашей стороны Прута на румынскую.

Ждать пришлось недолго. Вот и машина к Пруту подъехала, аккуратно высадили Еву Наумовну, кресло ей поставили раскладное, а Матвей вытащил скрипку из футляра, помахал приветственно музыкантам на нашем берегу.

Ну разве смогу я описать привычными словами всё, что было потом? Разве можно словами описать музыку? Или настроение? Или состояние? Разве можно описать то счастье и радость по обе стороны Прута? Это надо было там присутствовать. Нет, это слушать надо было. Как Миша Каранида дал команду: «Янкель! Ну?! Хай! Инклоц ин барабан ши оплякат!!!» – и заиграл этот импровизированный оркестр для мамы Янкеля. 

Как же они играли! И «Дойну», и «Фрейлакс», и танец польских кавалеров «Краковяк», и «Рула-тирула», и «Мейделе, мейделе». Матвей, весело пританцовывая, подыгрывал из Румынии. А кто-то смотрел на ту сторону в бинокль и комментировал:

– Смеётся! Ева Наумовна смеётся!

– Ева Наумовна плачет, слёзы вытирает!

– Ева Наумовна руками! Руками танцует! Танцует руками и плечами, Янкель! И головой танцует, Янкель, под музыку! И смеётся! И плачет, Янкель!!!

А Янкель знай наяривал, лупил по барабанам и подпрыгивал под музыку, чтобы угодить своей маме, танцующей руками на той стороне, в Румынии… 

 

Вот такая вот история. Давным-давно ушла мама Янкеля и Матвея в другой мир. Теперь Янкель спокойно может съездить к брату в Румынию, – по новым законам это очень легко и можно поехать в любое время. И Матвей сюда к нам приезжал, с музыкантами встречался, играли вместе… Понравилось ему тут у нас. У нас ведь очень хорошо. Рай практически. Все люди, живущие здесь, уверены, что даже если ангелы тут и не живут, то, отдыхая от своих забот, частенько прогуливаются…

 

Фонтан рубрик

«Одесский банк юмора» Новый одесский рассказ Под сенью струй Соло на бис! Фонтанчик

«эФка» от Леонида Левицкого

fontan-ef-moto.jpg

Книжный киоск «Фонтана»

«Фонтан» в соцсетях

  • Facebook – анонсы номеров и материалов, афоризмы и миниатюры, карикатуры
  • Google+ – анонсы номеров
  • YouTube – видеоархив

 

 

Авторы