Глава из книги «Моя веселая Англия»

Когда мои дети спросили, что же мне запомнилось больше всего, что понравилось больше всего в Великобритании, я ответила сразу, не задумываясь и однозначно: это был день, когда я никуда не пошла, никуда не поехала, ничего не переводила, а осталась в имении Максвеллов и била баклуши.

Бить баклуши по-английски это значит помогать хозяйке дома Джейн приготовить еду на пятерых наемных рабочих, одну довольно прожорливую гостью и пятерых членов семьи – сыновья хоть и жили в отдельных коттеджах, но исправно приходили в центральную усадьбу на завтрак, ланч, файв-о-клок и обед. Кстати, у них в холле между входом в столовую и кухню (одну из самых симпатичных кухонь, какие я в своей жизни видела) на невысоком столике с гнутыми ножками стоял старинный гонг. И когда дом был полон людей, в него лупили что есть силы за пару минут до начала трапезы. А к вечеру дня, когда я била баклуши, в дом были приглашены гости посмотреть на живую русскую.

Эти соседи-англичане напросились сами. Мы встретили Мэри по дороге домой, и нас друг другу представили. Она была так ошеломлена – и не скрывая изумления, рассматривала меня, как говорящую обезьяну. А сама, к слову, ходила по своему садику в халате, в теплом платке на пояснице и в косынке, кое-как завязанной под подбородком, – ну чисто обычная бабушка из молдавского села. Она трогала мое пальто, рассматривала сапоги, перчатки, сумку и не верила, и спрашивала: нет, ну правда, ты из России?

– Неправда, – отвечала я. – Я из Украины.

Ну и, как многие, тут же спрашивала, а где это и далеко ли находится Сибирь от моего дома.

И вот тогда галантный Роберт предложил:

– А почему бы вам не зайти к нам?

Мэри склонила голову и ответила, как Винни-Пух, что до вторника она абсолютно свободна и они с мужем будут рады.

И Роберт вежливо поклонился и ответил, что его родители, а также их гостья тоже будут счастливы…

А Мэри приветливо сказала…

А Роберт галантно ответил…

Я вертела головой то на одного, то на другого, как будто они играли в теннис. А они совершали ритуальные поклоны: Мэри – Роберт, Роберт – Мэри. Пинг-понг. Понг-пинг!

Я так радовалась выходному дню – словами не передать. Потому что люди, которых я тогда сопровождала, вели себя так, как будто их насильно в Британию привезли. Причем британская сторона приглашала молодых фермеров, а поехали, как всегда, чиновники. В делегацию молодых фермеров в тот раз входил не только весь руководящий состав областного сельхозуправления, но и приближенные к ним люди: главврач, секретарь одного из райкомов партии, начальник станции техобслуживания автомобилей, дочь какого-то Большого Человека и жена брата Большого Человека. Палитра выражения лиц этих «молодых фермеров» была от сурового до кислого, от подозрительного до высокомерного. Меня даже репортер телевидения в Вуллере спросил: а почему ваши молодые фермеры такие немолодые? И мне пришлось выкручиваться, краснея от неловкости. А они стояли, надутые и величественные, с портфелями. «Вот пусть теперь сами», – подумала мстительно я, и как только случилась возможность, осталась.

С самого утра три черно-белых собаки и я пошли относить ланч Джону и его мальчикам в павильоны, где доят коров. Сначала собаки предложили поехать на машине – у них есть своя машина, у собак. Ну то есть собаки дисциплинированно запрыгнули в кузов пикапа, сели на хвосты и ждали, вывалив яркие свои языки, предполагая, что кто-то из нас четверых должен сесть за руль. «А почему я?» – пожала плечами я. «Ну не я же», – обиделась старшая собака. Тогда я предложила пойти пешком, причем словами предложила, помахивая рукой для убедительности и, кстати, по-русски предложила, но собаки поняли, и мы с ними построились в колонну по двое и побрели по дороге, наслаждаясь прозрачным солнечным утром и восхитительными видами.

Никогда, никогда в жизни у меня не было такой прекрасной компании для прогулки. Мы шествовали чинно, не перегавкиваясь, не переругиваясь и не отвлекаясь на запахи и проезжающие мимо машины. Причем собаки, приветливо заглядывая мне в лицо, вели себя как гостеприимные хозяева, и я полностью положилась на их знание маршрута, и рядом с ними была уверена в своей безопасности. По дороге мы встретили семью: родители ехали верхом на лошадях, а девочка – на пони.

– Morning, – приветливо поздоровались всадники.

– Morning, – ответили мы.

– Хорошая погода для пешей прогулки, – по-свойски заметил отец семейства.

– Прекрасная погода для прогулки верхом, – ответили мы.

– Еще бы, – хвастливо отозвалась леди, – два часа верхом – и вы другой человек. Разве вы не ездите верхом? Попробуйте.

А девочка ничего не сказала, она только улыбалась, и ее шоколадный пони тоже очень смешно выворачивал верхнюю губу и скалил зубы.

Мы, продолжив свой путь, весело помахивая хвостами, прошли мимо дома Мэри, по тропинке пересекли поле и вышли к павильону.

Ух!.. Как павильон на какой-нибудь Всемирной выставке! Блестящая поскрипывающая чистота. Металл везде. Простор и загадочные аппараты.

Коровы – чистые, нарядные, спокойные, как выпускницы частной школы для девушек, приседали в реверансах на соседнем пастбище, молоко по трубам уже ушло куда-то, и его уже увез кто-то на каком-то большом молоковозе. Дальнейшая судьба молока известна только старшему семьи -– Джону, поскольку именно он ведет бухгалтерию.

Спустя много лет, после того как ферма Максвеллов пережила эпидемию коровьего бешенства и они начали все с самого начала, младший сын Джон, окончивший к тому времени колледж, построил небольшой завод по переработке молока. Теперь у Максвеллов есть свой личный бренд – фирменное масло и йогурт, а также фирменное мороженое со вкусом пива – дань кулинарным пристрастиям истинных шотландцев.

Кстати, как-то я сопровождала одного председателя фермерского хозяйства, Гришу Туруна. Ох, что с ним творилось – у него была настоящая истерика, когда он вошел вот в такой павильон: каждая корова подходила на вечернюю дойку к своему месту, где на маленьком дисплее светился номер, в свою очередь выбитый на специальной клипсе на ухе коровы. И Гриша бегал на улицу курить, руки у него дрожали, в глазах блестели слезы, и он, нервно хлопая себя по карманам в поисках зажигалки, заикаясь, с надрывом шептал: «Г-г-где мухи, где з-з-з-з-запах, м-м-м-мухи! М-м-м-м-мухи где?!»

И много чего еще он шептал, в основном, конечно, слова, которые в таких случаях лежат на поверхности, но их я тут цитировать не буду.

А через несколько лет у Гриши уже было шесть таких павильонов. Вот так вот!

А в тот день, когда собаки привели меня домой, мы с Джейн стали возиться на кухне – Джейн варила в кастрюле брюссельскую капусту и еще какие-то овощи, варила долго, как ее учила мама. Писал же американский писатель Кельвин Триллин, что даже сейчас английскую девушку учат варить овощи долго, как минимум полтора месяца, на тот случай, если один из гостей забудет захватить с собой зубы. Потом Джейн это все зеленое мяла в ступке – мяла, мяла, потом кастрюлю с зеленым закрыла пищевой пленкой и удовлетворенно вздохнула: все, обед готов.

Нет-нет, на обед Джейн еще приготовила тушеную говядину и йоркширский пудинг. Это такое эм-м… такое… ну назовем это пирогом. Это, значит, пирог из заварного теста – как основа, которую мы дома печем для эклеров, так? Да, значит, пирог. Из заварного теста, такая лепешка внутри полая… Ну и все. Это и есть легендарный йоркширский пудинг. («Алиса, это пудинг…» – «Ах вот вы какой, пу-у-удинг…») Его поливают мясной подливой, этот пудинг.

Короче, с сомнением покосившись на кастрюльку с зеленым, я энергично взялась за дело и напекла гору блинов, а икру – и черную, и красную – я предусмотрительно привезла с собой. Причем когда я пекла, Максвеллы – солидный отец семейства, трое парней от 25 до 35 лет, которые к обеду вернулись домой, и девочка двадцатилетняя, племянница Джейн, сирота, студентка с фарфоровым личиком, прелестная и тоненькая Кейси, вели себя точно так же, как все мы – моя сестра, мой муж, мой сын, племянница, мой папа – у нас дома, когда мама пекла блины, – то есть забегали в кухню на манящий аппетитный запах и потихоньку таскали с блюда, обжигаясь и хихикая.

Стол в столовой накрыли скатертью такой площади, что ею можно было покрыть футбольное поле. И хотя гостей пришло достаточно много – за столом все поместились и сидели просторно. Атмосфера была непринужденной, манеры – должными, еда – вкусной. С явным превосходством выигрывали мои блины, которые почему-то были объявлены перед подачей моим семейным традиционным национальным блюдом. Хотя это не совсем так. Но я не возражала. Просто фаршированную рыбу, или красный борщ, или плов, или пельмени, или вареники готовить гораздо дольше.

После обеда, как и полагается, все уселись в каминной, камин, естественно, был зажжен, подали чай, кофе, пирог с малиной, мужчинам предложили сигары – ф-фу! – и пошел разговор.

Говорят, что основная тема американцев – geographical links – спрашивают, откуда вы. Потом они интересуются, далеко ли это от Москвы, и вне зависимости от твоего ответа, что да, очень далеко, с радостью делятся:

– О-о-о-о, брат дяди моей жены когда-то ухаживал за девушкой, которая тоже жила в Москве. Но они расстались, потому что в Москве очень холодно, а брат дяди моей жены – теплолюбивый. Теперь он живет в Австралии.

Насчет американцев в это можно поверить. Не раз в этом убеждалась. А вот в то, что основная тема разговора англичан – погода, не верьте.

– Мэриэнн, а вы агент Кей Джи Би? – спросила Противная Мэри.

– Нет, – ответила я и обиделась. – Я даже не знаю, где находится офис.

– Ну так ведь не обязательно знать, где находится офис, у вас же агенты надевают резиновые длинные плащи, берут в руки корзинки с яблоками и встречаются на мостах, в метро, на явочных квартирах…

– А хотите, мы покажем вам, где находятся наши ракетные инстолейшнз? – подмигнул мне муж Противной Мэри, Противный Джордж, – для вашей работы… Вас повысят в звании…

– Все вы там коммунисты, – безапелляционно отмахнулась лапкой Противная Мэри, – у вас ядерное оружие.

Я так расстроилась, как будто меня обвинили в том, что ядерные боеголовки ждут своего часа прямо у меня дома на балконе.

Я ужасно обиделась, и мне захотелось домой к маме.

Между прочим, когда мне плохо, или мне не по себе, или я болею, я всегда хочу к маме, и сейчас тоже, хотя сама уже мама и уже – ой! – даже бабушка.

– Не обижайся, Мэриэнн, – успокаивала меня шотландка Джейн после ухода Противных Мэри и Джорджа, – что с них взять, они ведь англичане.

– Да ладно, не волнуйся, они хорошие ребята и никому не скажут, что ты работаешь на Кей Джи Би, – пошутил кто-то из Максвеллов.

На следующий вечер, когда я приехала с работы домой, я обнаружила в просторной кухне корзину.

– Вот, – хитро улыбаясь, Джейн протянула мне открытку с алым толстым смеющимся сердцем: «Простите нас! Виной всему ваша пеппер-водка». (Пеппер-водкой они назвали нашу перцовку, привезенную мной в подарок, с перчиком внутри, которой они угощались до и после обеда. Во время трапезы пить крепкий алкоголь у Максвеллов не принято.)

А в корзине спал Чак. Потрясающей красоты и обаяния душистый теплый щенок бодер-колли, черный с белым подбородком, с толстыми многообещающими лапами. Малыш раскрыл сизые бессмысленные сонные глаза, и я влюбилась раз и навсегда. Я взяла его под пузо, придерживая второй рукой под попу, а он счастливо тявкнул, задрал морду и облизал мне нос.

Он, как и подобает порядочному собачьему ребенку, имел отменный аппетит, любил всех вокруг и от избытка радости повизгивал и писал везде, куда мог достать.

Тогда я не смогла его вывезти, потому что еще какое-то время мне пришлось работать и жить в других английских городах, и возить с собой малыша Чака не было возможности. И потом мне не хватило бы моего переводческого гонорара на специальную, обязательную тогда по правилам перевозки животных клетку, на обследование щенка у ветврача, обязательные прививки и двухнедельное его содержание в карантине в аэропорту.

Чак остался жить у Максвеллов, и в каждом письме Джейн, или Роберт, или Кейси обязательно присылали его фотографию и отпечаток лапки. Отпечаток становился от письма к письму все больше и солиднее. Чак вырос настоящим другом и помощником и даже стал чемпионом среди собак-пастухов на больших традиционных соревнованиях. Максвеллы писали, что он, сообразительный и чуткий, понимал команды, поданные не только голосом, свистом, жестом, но еще и взглядом, и даже мысленно.

На одной фотографии, которую мне прислали Максвеллы, полный достоинства, с медалями на ошейнике, гордый красавец Чак во время награждения улыбался. Причем улыбался по-настоящему. Как могут улыбаться только самые добрые, любящие, благородные существа – собаки, лошади, дельфины… И мои родители.