Рассказ о Лесике Райгородецком и военной тайне, а также о Рыжей Капе, которая верила в чудеса и неожиданно для всех удачно вышла замуж, но совсем не за Лесика Райгородецкого, хотя многие у нас на это рассчитывали, и потом уехала жить в Германию и работает сейчас в Берлинском цирке. Великаном.

Девушки, надо верить в чудеса. Вот смотрите, что расскажу. 

Вот Капа. В Капе два метра роста, размер обуви сорок три, огненная шевелюра и плечи, как у Тофика Саакяна. Такой есть у нас один Тофик, шашлычник – у него плечи размахом метра полтора. Капа в нашем городе крупная знаменитость. И крупная, и знаменитость. Великий иллюзионист из Германии Йоганн Шлосс на представлении в цирке её, Рыжую Капу, перепиливал напополам, как сервелат. Было, было…

В маленьком городе ведь знаете как? Девушке уже двадцать пять, и весь город волнуется, что она замуж не выходит. А кавалер-то измельчал. И ростом, и щедростью. Клеят девушку на пиво. Или на шоколадный сырок. И говорят о чём? Все разговоры заканчиваются словами: «убил и съел» А Капа девушка хоть и большая, но образованная, чуткая и конфузливая. 

Тут мадам Вайсман, добрейшая женщина... Помните мадам Вайсман? Да-да, та самая мадам Вайсман, у которой в жизни были только две большие любви: лётчики и моряки. Вот она и познакомила Капу с Лесиком Райгородецким. 

И что Лесик? Нет, он абсолютно нормальный. Конечно, трудности восприятия мира есть. Это есть. Трудности, проблемы. Словом, у него с обществом тотальное взаимное непонимание. Лесик не понимает мир. Мир не понимает Лесика…

Случилось, чего все ожидали. Лесика Райгородецкого отчислили из армии, ровно через год после призыва. То есть до статуса полного защитника отечества Лесик не дорос. И поскольку он прослужил всё же половину срока, то скромно, но с гордостью называл себя полузащитником отечества. 

А выгнали его из армии за то, что он пытался сначала купить, а потом продать военную тайну. По сходной цене. Лесик, когда призывался, имел об армии неотчётливое представление. И был абсолютно уверен, что когда придёт срок, после присяги на верность народу, его заведут в отдельную комнату и какой-нибудь значительный генерал наконец-то расскажет ему военную тайну. На ухо. Шёпотом. То есть сдаст её, военную тайну, Лесику на хранение. Нет, ну а как? 

Ну и стал Лесик ждать, готовиться. Вот уже и присяга прошла. Мама Лесика специально приезжала в часть Лесиком погордиться, поплакать. И папа. И братик Сева. Так что было кому присягу на верность давать. Хотя и родители, и Севка Лесику и так поверили бы. Что уж там. Тем более – после присяги в клубе Лесик, такой бравый в форме, в хоре пел песню, где заверял родственников, что, когда поют солдаты, могут спать спокойно не только дети, но и остальные члены семьи. Семья Райгородецких, конечно, немножко засомневалась, потому что кто же может спокойно спать, когда Лесик голосит таким дурным голосом. Это выносливые нервы надо иметь, чтобы спать под такой вокал!..

Ну вот... Столько всего произошло, а тайну ему всё не рассказывают. Лесик стеснялся спросить у товарищей, рассказали им тайну или нет. Стал заглядывать в глаза командирам, подмигивать иногда таинственно: мол, не забыли ли вы, отцы командиры, обо мне, Лесике Райгородецком? Наконец понял, что о нём, конечно, не забыли, – просто ему не доверяют. 

И решил Лесик добыть эту тайну самостоятельно. Если так не дают. Может, ему просто не хватило, призыв-то большой. Ну, словом, решил купить. А поскольку в службе он был уже слегка разочарован, а предприимчивостью страдал с детства – тут же стал искать покупателя на ещё не приобретённую военную тайну. И вечером, попросившись на доклад к командиру, стал помаргиваниями и подмигиваниями намекать, что если ему наконец расскажут военную тайну – его благодарность не будет иметь границ. И что если они вдвоём с командиром это продадут в хорошие и добрые руки, что особо подчеркивал Лесик – именно в добрые руки, то прибыль можно и поделить. Пополам. 

Командир, ужаснувшись возможностям Райгородецкого и безграничности его фантазии, тут же его из армии выгнал. По состоянию здоровья. Якобы зрения. 

Лесик вернулся домой полузащитником. С двумя наградными значками, между прочим. Первый – за то, что не бегал в самоволки. Второй – за то, что девушек не водил. 

Вот этот вот Лесик и пошёл знакомиться с Капиными родителями и то ли по простоте своей, то ли от жадности понёс им в подарок не цветы, например, не коньяк или, на худой конец, конфеты. Этот Лесик торжественно преподнёс им газетный свёрток, где покоилось тело мороженой курицы. С огромными ярко-жёлтыми когтистыми лапами. И судя по жилистости, эти преклонные лапы немало походили на своём веку… То есть откровенно намекнул, что раз Капа у них такая огромная, то нуждается в питании. А тонкости – фрукты, духи, маленький томик стихов с золочёным обрезом – это для нормальных. 

Капа, девушка импульсивная, разгневалась на Лесика и метнула куриную тушку прямо ему в голову, идиоту такому. И если бы он не увернулся, Капины родители уже имели бы в своей благопристойной семье с хорошими традициями судимость за непреднамеренное убийство в состоянии аффекта, где орудием преступления была бы дохлая замороженная курица весьма почтенного возраста. 

Что уже мадам Вайсман им говорила – неизвестно, но последний шанс Лесику дали. Хотя надежды было мало. И он повёл Капу… Не в театр, нет, не в кино, не в ресторан. В цирк. Правда, в немецкий. Из Берлина. Лесик не знал, не ведал, что там Капина судьба. Судьба в чёрном фраке, с ловкими тонкими пальцами и хрустящим громким голосом. А кто знал? Судьба сама такие встречи назначает. Иногда ждёшь-ждёшь, наряжаешься как дура, глазами – «на нос, в угол, на прэдмэт», носишь букетики на груди печально – и что? А ничего. Потом однажды выскочишь в халатике мусор вынести… И тут… 

Да. Ну вот. Пришли в цирк. Эквилибристы, гимнасты, то да сё… Капа уже было вообще уйти собиралась. И вдруг – иллюзионист Шлосс. Весь в блёстках, шикарный, голуби из рукавов, кролики из цилиндра, цветы из карманов. Объявляет – мол, а сейчас, почтенный публика – смертельный номер: если какой-нибудь дэвушка залазить в этот вольшебний сундук, чтоби я перепилил моей вольшебной пилка напополам, а потом сложить заново, и получится красавица ещё больше, чем быль до сундука. Кто? А это был не тот фокус, когда с одной стороны ноги торчат, с другой – голова. Не-е-ет, дорогие мои! Этот старый трюк мы зна-а-аем! Нечего тут нам! Это был фокус, когда надо было целиком в небольшой сундук залезть, спрятаться там, и Шлосс – ну пилить его исступлённо! Стружки по всей арене, от усердия Шлосс весь в испарине. Половинки сундука раздвигают, ужас!.. Это очень был эффектный фокус. Но уже все знали – не дураки, что в зале сидит подсадная девушка, миниатюрная такая, дрессированная, наученная, как в сундук залазить, как там свернуться. И никто не ожидал. Капа. Эх! Была не была! Я! Я хочу!

Полезла на арену Капа дикая. За красотой дура буйная полезла. И ей, главное, шикнули: сиди, всё по сценарию, – это чтоб дети, которые впервые в цирк пришли, поверили, забоялись, – куда ты, Капа! За юбку одёргивают её. Нет: перемахивает упрямо через барьер и прётся прямо на Шлосса как ледокол «Ленин». Попутно опроки-нула спутника своего куриного, полузащитника Лесика, и ещё несколько человек. Шпрехшталмейстера легонько в сторону отодвинула. Взглядом… 

Шлосс обмер. Голову в цилиндре запрокинул вверх на Капу. Он такой и не видел никогда, наверно. Стал вяленько подпихивать Капу ладошками обратно в зал: мол, во-первых, вы и так не в меру прекрасная, а потом – вы же в сундук не поместитесь никак. Ничо-ничо, герр Шлосс, Капа говорит уверенно, не бойтесь, я ноги подберу, и вообще – мне терять нечего. Шлосс прямо опешил, растерялся. А тут и публика требует: да-вай! да-вай!.. 

Как уже Капу туда, в ящик, втискивали, подгибали, подворачивали, поджимали и подвёртывали со всех сторон… Из кулис гимнасты, дрессировщики стали выглядывать. Набежали ассистенты, помощники, три клоуна, две злючие собачки, обезьяна лапундер в кокошнике, карликов целый косяк: во-первых, помочь, во-вторых, посмотреть, как Шлосс выкручиваться будет. Впихнули наконец и закрыли. Сверху даже сели Шлосс с ассистентом, чтоб крышку сундука захлопнуть. А потом ещё и тряпочкой цветной прикрыли для верности. «Почтенний публика», конечно, замерла. Всё, думают, капут Капе в сундуке. Но, согласитесь, всё равно ведь интересно! Затарабанило в оркестре тревожно-лихорадочно. Шлосс дрожащей рукой завозил трусливо своей «вольшебный пилка» по сундуку. Потом раздвинули половинки сундука под тряпочкой, потом сдвинули…

О-о-о-ой!!! Кошмар, что будет!!! В зале уже милиция появилась, понятые уже ручки повытаскивали… Для подписания протокола. Лесик под скамью забился от страха. И не надо ему ни Капы, ни цирка, ни чудес… Ну, все уже поняли: фокус не удался. Но не тут-то! Когда тряпочку откинули, сундук открыли обратно и с трудом извлекли, прямо выковыряли оттуда Капу – и вот же удивление! Мало, что Капа вернулась живой и здоровой, так оказалась она ещё и сказочно прекрасной! Ну такая пригожая! Яркая, румяная, глаза сияют, волосы роскошные по плечам распустились, весёлая. А улыбка! Нежная-нежная, блуждающая, неуловимо загадочная… Ну просто Марья-царевна! Вот. 

Шлосс, – ах, волшебник, ну хитрец! – по-моему, и сам не ожидал такого результата и бросился Капе руки целовать. Целовал-целовал… Целовал-целовал… Сначала ладони, потом кисти, потом локоточки… Уж до плеча дошёл. Все уже прямо устали наблюдать и аплодировать. Габариты же у Капы: целовать – не перецеловать. Капиной площади для поцелуев на год хватит. Так Шлосс увлёкся, так был счастлив – чуть было не забыл, что он ещё на арене. 

А потом Капа вышла за Шлосса замуж. Думаю, из-за сундука. Очень уж красивая она в тот вечер из него вылезла. 

Вот. Так и случилось. Так и бывает. Когда веришь в чудеса, девушки. Так и бывает.