В тот день в нашем маленьком прикарпатском городе был храмовый праздник. И в такие дни у нас никто даже не пошевелится, чтобы чего-нибудь поделать, лишь бы не отдыхать. Наоборот. Всё закрывается – учреждения, конторы, офисы, магазины, мастерские, рынки. Больные не болеют, роженицы не рожают, сапожники не тачают, ткачи не ткут, швеи не шьют. Тихо. Никто тяжелей рюмки ничего не подымет. 

Тут один в храмовый праздник взял в руки лопату червей накопать для рыбалки. Так соседи с ним полгода не разговаривали. И если потом дожди или засуха, на него обижались, говорили, мол, это потому, что ты, Бронька Кордонский, в храм копал. Вот как строго у нас с этим. 

Праздник. Трембиты гудят. Колокола звенят. А как это красиво! Рано утром идут через подвесной мостик «люды» в вышитых сорочках, в шляпах зелёных с перьями, торжественные, величавые и значительные, как пряники. Идут, не торопясь, в церковь святой Параскевы. За «людьмы» шествуют «жиночки» в бусах и платках солнечной яркости, за ручки ведут нарядную детвору. Мальчики одеты как «люды» – важные, высокомерные, в больших шляпах на красных смятых ушах, девочки – как «жиночки», чистенькие, аж светятся, оробевшие, притихшие, в платочках и юбках длинных, в новых туфельках. В полдень гурьбой идут обратно. «Люды» потирают руки в предвкушении хорошего и долгого застолья. А уж вечером отовсюду музыка – скрипки, барабаны, визг и уханье разгулявшихся танцоров.

На следующее утро хозяйки пошустрее рано утром выходят на речку Пистеньку полоскать белье. От этой воды в реке те самые вышитые сорочки, скатерти и рушники становятся белыми-белыми, а вышивка дивная – густой и сочной. Полощут в реке жиночки бельё, иногда и всхлипывая, стыдливо прикрывая платками синячок под глазом, – погуляли. Праздник был. Храм.

Вот именно в такой храмовый праздник дети нашли в лесу по дороге из храма выпавшего из гнезда орлёнка. Орёлика. И куда его? Школа закрыта. Ветлечебница тоже. Понесли к Мишане, Михал Григорьичу, председателю райисполкома. Хороший он парень, этот Мишаня, долгих лет ему жизни. А что? И среди предисполкома у нас замечательные люди встречались. А что Мишаня хороший, так дети к плохому орёлика бы и не понесли.

И что Мишане с ним было делать? Храм. Праздник же. Сколько можно повторять. Отвёз к тёще, на окраину города. У той двор, хозяйство. Поместили орёлика в сарае. И со временем (беркут оказался) нарекли его гордым восточным именем Аятолла. Правда, потом за приветливость и покладистый нрав перекрестили в Толика.

Вот у Мишани семья – золото! Даже тёща редкостная. Она, Мишанина тёща, вообще всякую живность любила разводить. У неё как-то свинья Донна Бейджа, молодая совсем, вдруг кашлять начала. Кашляет и кашляет. Натужно так. Ну прямо как человек. А в городе, как специально, опять праздник. Опять никто не работает. Тем более у ветеринара Оксаны свадьба. С ветеринаром Серафимом. И все ветеринары на эту свадьбу званы. А свинью-то ведь жалко, просто ужас как. И что же? А Мишанина тёща свинью давай травками отпаивать и банки поставила. Решила, что не повредит. Так знаете что?! Все вокруг умирали от смеха (выпили ведь уже – праздник), вся округа у Мишаниной тёщи на заборе висела и на Донну Бейджу смотрела, что она с банками на спине, как бронтозавр какой-нибудь. А потом, когда банки сняли, ходила Донна Бейджа, свинья, в крупный горошек, – 

её даже сосед на видеокамеру снял, кинозвезду-воображалу. Зато кашлять перестала. Так что тёща Мишанина была человеком понимающим и против орёлика не возражала.

Орёл Толик рос с курами. Приятельствовал со всем двором, вступал в пререкания с индюками, наведывался в свинарник к Донне Бейдже и задирал кота, бывалого хулигана Васыля. Души не чаял в Мишане. Поджидал его по вечерам, восседая с петухом на заборе. 

Летать Толик не спешил. А бегал! Не хуже собаки. С бешеной скоростью. Мишаня при­учил его сидеть на руке, одетой в боксёрскую перчатку. Сначала ничего, но потом Толик отяжелел. Не сокол ведь мелкий – беркут, самый большой орёл в птичьем мире. Да ещё вареники наворачивал, винегрет с большим удовольствием. И у свиньи угощался, чем Бог послал. И у домашней птицы. И всё, что Мишанины дети ему приносили. Такой красавец – изогнутый острый клюв, блестящее шоколадное оперенье, цепкие хищные когти и суровый гордый взор, – разбойник получился из Толика хоть куда. Орёл, одно слово – орёл! 

Мишаня выезжал с Толиком за город, в поле, на своем «уазике», подбрасывал орлёнка на руке. Тот чуть болтался в воздухе, лениво-неуклюже водя крыльями, – и всё. Нет, ну что это?! А летать?

– Что ж ты, брат, – возмущался Мишаня, – как тебе не совестно пешком ходить? Ты же, Толик, наше национальное достояние! – убеждал Мишаня орла. – Твой портрет, Толик, изображён на гербах! Ты же царь птиц, Толик! Ты беркут – а с индюками водишься! Со свиньёй дружишь, хоть и с Донной Бейджей…

– Клёк! – огрызался бестолковый Толик. – Подумаешь!

– Ты же символ могущества и власти, Толик, а питаешься винегретом. Тебе не совестно? Ты кровавую пищу должен клевать, Толик! 

– Клёк, – стыдливо опускал голову Толик и продолжал любить то, что ему дают дома.

Прошёл год.

– Летать – это дар Божий, это наслаждение, – с глубоким знанием дела инструктировал Толика Мишаня. 

Он вышагивал по полю, а следом за ним, не отставая, обречённо и уныло тащился Толик. И так они гуляли вдвоем, мирно беседуя о вечном, закинув за спину кто руки, кто крылья.

– Где ж мы тебе пару найдем, если ты не будешь летать и охотиться, – озабоченно чесал затылок Мишаня. – Нам ведь надо приумножать численность беркутов в нашем регионе. Что ты себе думаешь?

– Клёк, – смущался Толик, – так мне ж ещё рано вроде…

– Ведь беркут, Толик, выполняет роль санитара и приносит пользу природе и нам, людям. А человек, Толик, венец природы.

– Клёк, – удивлялся Толик, – а я тогда кто?

– Вот именно! – парировал Мишаня.

Пришлось Мишане, упорному и неутомимому, идти на крайние меры. Поехали они с Толиком на «УАЗе» в «Приют четырёх» – это такая маленькая перевалочная база для охотников и туристов есть у нас, хатка деревянная, одной стеной к скале прилепилась. Мишаня забрался с Толиком на руке на самую верхотуру горы и сбросил его с перчатки прямо вниз. Толик ухнул в пропасть, как мешок с картошкой, но вовремя одумался, – он сообразительный, наш Толик. И взмыл в небо.

– Клёк! Клёк! – ликовал Толик. – Я лечу! Гляди, Мишаня, я лечу!

– Чтоб тебя, – благословлял Толика Мишаня, растроганно покашливая, – наконец-то!

Так Мишаня научил орла летать.

Прошло два года. Держать орла на тёщином подворье становилось небезопасным. И хотя Толик вёл себя миролюбиво, соседи начинали роптать, опасаясь за своих цыплят. А Толик вымахал в такую громадину, что пугал своим видом детей, почтальонов, контролёров и агитаторов. Правда, однажды Толик к всеобщей радости шуганул Косую Грету, да так, что та потеряла свой дар, переданный ей от бабок и прабабок по наследству.

Не любили её в городе. Между нами, непростая была старушонка, зловредная. Её побаивались и старались с ней не ссориться, чтоб порчу не навела. Целыми днями Косая Грета бегала по городку, юркая, маленькая, жилистая, с острыми мелкими глазками, глядящими в разные стороны света, ругалась и ссорилась со всеми. И плевала. Порядочная змея была эта Косая Грета. Где плюнула, там жди неприятностей. А вы думали? У нас в Карпатах столько намешано, не разберешься: колдуны, ворожки, духи, голоса, змеи летучие, опришки – ой, столько тайн, только ходи, слушай, смотри и записывай! Так Косая Грета каждое утро из своей Чёртории – село такое есть в горах, Чёртория (а я что говорила!), – чесала в город, как на работу. Плеваться. А вечером – назад. И не заявишь же на неё в милицию, что она бегает и плюётся.

И вот Мишаня как-то едет в «Приют четырёх» Толика выгуливать и учить охотиться на мелких грызунов и животных побольше, а по дороге бойко семенит Косая Грета, руками размахивает, раскраснелась, крепенькая такая, энергичная, полная сил. Мишаня, добрая душа, пересадил Толика назад и остановил машину:

– Садитесь, жиночка. Подвезу.

Косая Грета шустро запрыгнула, а бестолковый Толик, любопытный, не может же тихо сидеть. Через её плечо перегнулся и своей башкой Косой Грете в лицо:

– Клёк? – спрашивает. – Как дела, бабка?

Та как сиганет из машины в открытую дверь – хорошо, машина ещё скорость не набрала, – и ну улепётывать в обратную сторону, как заяц какой-нибудь, только её и видели. И всё. 

С тех пор всем на удивление притихла Косая Грета. В храм стала похаживать, бродячих кошек и собак подкармливать. Ну Толик! Ну орёл!

После этого случая многим мысль приходила в голову Толика портрет на герб города поместить. В профиль. 

А тут подоспела третья Толикова весна. И когда она достигла пика, эта чаровница легкомысленная, и ароматы согретых солнцем цветущих деревьев и трав кого угодно уже могли свести с ума, она, эта весна, наконец задела и чистую душу нашего Толика.

Ездили они с Мишаней в лес. Мишаня отпускал Толика – лети! Куда-куда… Туда, Толик! Туда, где за тучей белеет гора, Толик… Думал Мишаня: уж улетит так улетит. Сейчас точно не пропадёт. Лети, брат, куда глаза глядят! Толик взлетал, и зоркие его глаза с самой высоты видели только крышу удирающего в город Мишаниного «уазика». Толик легко догонял и перегонял «уазик» и, прилетая раньше Мишани домой, мирно встречал его, сидя безмятежно, как и прежде, на заборе рядом с петухом.

И однажды Мишаня с Толиком наконец увидели её, зависшую над пропастью как на ниточке, распахнувшую мощные искрящиеся крылья, – её, юную орлицу-беркута. Затрепетало сердце потрясённого Толика. Ещё бы! Страшно он был в себе не уверен, чувствовал себя эдаким увальнем, вскормлённым в неволе. Но Мишаня – настоящий друг Мишаня – внушал ему:

– Ты что, Толик?! Ты же орёл! Не дрейфь, Толик, давай!.. Женщины, они ведь как, – рассуждал Мишаня, из-под ладони наблюдая за полётом орлицы, – они песни разные любят. Льва Лещенко, например…

– Клёк! – возмутился Толик.

– Ну или кто кого, – не­определённо согласился Мишаня. – Разные женщины любят разные песни. Ты ж птица, Толик, спой ей что-нибудь своё, давай!

Два дня подряд ездили Мишаня с Толиком ухаживать за молодой орлицей-беркутом. А на третий день рано утром Толик улетел. Сам. И больше не возвращался. 

Мишаня и вся его семья, и даже тёща Мишанина, затосковали. Мишаня ездил в «Приют четырёх». Но орлов там уже не увидел. И понимал, что Толику хорошо, что Толик счастлив, но душа всё равно была не на месте. Привык.

Да… Беркуты – птицы загадочные, гордые и мудрые. А ещё верные. Любят раз и навсегда. Потому что понимают, что их свободная, пронизанная синими горными ветрами орлиная любовь делает их, беркутов, бессмертными. Так что тут выбирать надо: или вареники с винегретом каждый день, или вечность. Тут уж кто что выберет.