Нет, какая все-таки странная, на чужой взгляд, наша семья! Мы просто удивительные дураки, – чем очень гордимся. И все это знают. А иначе зачем все как один волокут к нам разных животных: брошенных, или лишних, или найденных где-то? По миру о нас пошла такая слава, что теперь животные даже без помощи человека находят к нам дорогу. Приходят, прилетают, приползают и рвутся прямо в дом, даже не здороваясь, уверенно полагая, что именно здесь они найдут приют, еду и хорошего собеседника. И мы от них никогда не отворачиваемся. 

Дело в том, что наш папа всегда мечтал иметь коня. Иногда он, глядя на коня в журнале, на фотографии, по телевизору, в мультике про трех богатырей, или пропустив рюмочку-другую в теплой компании, вдруг вздыхал тяжко и тогда говорил: «Как я мечтаю иметь коня… Вот был бы у меня ко-о-онь, ох, тогда бы я…» И поскольку коня нам держать абсолютно негде, то мы, пытаясь компенсировать нашему папе отсутствие коня, и забиваем дом всяким симпатичным зверьем, чтобы хоть как-то скрасить его богатырскую кручину.

Однажды пограничники с соседней заставы поздно вечером привезли двухнедельного щенка-сиротку. Мы по очереди вставали к нему ночью, а я так вообще спала, свесив голову вниз, чтобы Чак, – мы его так назвали, – который устроился на коврике рядом с моей кроватью, мог меня видеть и не чувствовал себя брошенным и одиноким. 

Потом дочка Лина в кулачке принесла слепого котенка, завернутого в лист лопуха, – вот это была морока! Кормили его молоком из пипетки, выхаживали, ждали, когда глазки откроет. И сколько радости было, когда однажды утром дети заорали: прозрел! Прозрел! Чак помогал в воспитании котенка активно, грел его по ночам. Кот так и спал потом всю свою жизнь у Чака на животе, зарываясь в длинную шерсть. То есть кошка. Лайма. Котят приносила два раза в год. А в урожайные годы – даже четыре или пять. И всех Лайминых детей приходилось пристраивать в хорошие руки, попутно прослеживая их судьбу и отнимая у тех, кто плохо с ними обращался.

Даня, сын мой, всю зиму как-то воспитывал двух жуков – Шварценеггера-отца и Шварценеггера-джуниора. Они от постоянного тепла, а возможно – и от изумления, не уснули, очень резво возились в своей банке, что-то жизнерадостно закапывая и припрятывая, – словом, вели здоровый, совсем не зимний образ жизни и к весне дали потомство. Даня – его надо знать – заботился о них как о последних жуках, существующих на планете, а в мае выпустил все, что получилось. А чтобы утешить нас, принес домой семью белых крыс – мистера и миссис Грызли, которых выселили из дома его одноклассницы за изобретательность и шкодливость. Уж как я уговаривала Даню отнести их туда, где взял, – нет, там их уже назад категорически не брали, мотивируя отказ сомнительным «взял так взял». И тогда переполнилась моя чаша терпения, и я заявила: «Или я, или эти Грызли с их голыми хвостами!» И вышла на улицу с зонтиком. Потому что шел дождь. Так я и стояла немым укором перед нашими окнами. А из окна на меня со слезами на глазах смотрел мой сын, нежно прижимая к сердцу крысиную парочку. Потом он, конечно, спустился ко мне во двор и признался, что не может сделать выбор, кто ему дороже – я или крысы. Ведь я без него еще смогу протянуть, – хоть в тоске и печали, но просуществовать смогу, – а вот крысы точно погибнут. Ведь он за них в ответе. А крысы в это время нежно теребили своими розовыми, абсолютно человечьими ручками воротник Даниной рубашки, с укором на меня поглядывая хитрыми бесстыжими глазками. 

Супруги Грызли оказались обаятельные и умные. Только вот дома у нас каждый день была невероятная суета: Чак очень не любил мистера и миссис Грызли; кошка, наоборот, их любила и заодно любила наших попугаев, причем любовь эта носила чисто гастрономический характер. Крысы, в свою очередь, норовили съесть все, начиная с обоев на стенах и Даниного пластилина и заканчивая яркими хвостами попугаев. Попугаи же обожали прогуливаться по полу, кланяясь и вальсируя, чем провоцировали охотничьи инстинкты и кошки, и собаки, и семейства Грызли. А в целях самообороны наши птицы больно щипались и клевались. Иногда могли попасть и в глаз. И когда нам надо было уйти из дому, мы сначала отлавливали и распихивали всю эту братию по разным комнатам, углам и клеткам, чтоб они друг на друга не охотились и не ели что ни попадя.

Так Грызли и остались у нас жить и жили долго и счастливо. А умерли, между прочим, в один день. Потому что переели. Не надо было у попугаев корм воровать и заедать редкими цветами из вазонов, как будто их не кормили! 

Да, можно вспомнить тут и о хомячихе с травмированной психикой – в одной семье воем пылесоса ее довели. А к нам принесли потому, что у нас место тихое, а у хомячихи – невроз. И мы при ней говорили шепотом. При громких звуках она начинала пищать и бегать туда-сюда как заведенная. И кусаться больно. 

А о тех, кто просто приходит к дому, чтобы мы их покормили, я не говорю. Собаки, коты, красавица-ящерица, два ежика. А совсем недавно щенок у нас поселился, подобранный дочерью. Породы «щенок-из-под-куста», крохотный и лизучий. Дали ему имя Молодежь.

Ну вот. И не мудрено, что позвонил нам в августе знакомый. Говорит: возьмите кота на воспитание. Хороший, ладный кот. Укомплектованный – шерстка блестящая, хвост опять же и лапы. Четыре штуки. Есть урчальник. Встроенный. И два букета усов. Форматный такой кот, практически тигр. Живет на озере. Поезжайте познакомьтесь, а то зиму он там не переживет.

Дети взвыли: «Ма-а-амочка! Не переживе-о-о-от!»

Конечно, мы поехали на это озеро. Только подъехали, огромный черный кот с громким мявом и воем бросился нам навстречу. Как будто устал ждать – и вот наконец до-ждался. Он лихо вскарабкался по моим джинсам и свитеру прямо на плечо и замурлыкал. Шерстка у кота оказалась чистой, промытой, блестящей, – потом мы поняли, почему. Когда кот доверился нам полностью, он продемонстрировал свой главный аттракцион: разогнался, завис на мгновенье над водой, с шумом плюхнулся в озеро и поплыл, высокомерно задрав к небу мушкетерские усы. Поплавал, пошлепал лапами по воде, подцепил рыбку, приволок ее к берегу и аккуратно уложил у моих ног: получите! Положил и сел рядом, прищурив зеленые глаза и не переставая урчать. Послушав наши удивленные и восхищенные возгласы, прыгнул в воду опять, поплавал медленно, изящно, плавно раздвигая воду лапами, явно получая наслаждение. Вылез на берег и присел на ярко-зеленой траве, тщательно отряхивая каждую лапку по очереди и вылизываясь. Потом картинно пригладил усы, прогнулся тугим блестящим тельцем и радостно замурлыкал, щурясь на заходящее солнце. 

Кот предлагал дружить. Мы ему очень понравились, и он из кожи вон лез, чтобы понравиться нам. Но что-то в нем, в этом коте, было не так: слишком легко он нас переигрывал. Вроде и морда у него такая добрая, не свирепая совсем, и намерения самые гостеприимные – ластился, мурлыкал, рыбой угостил; но смотрел он на нас несколько свысока и с легким презрением. 

Собственно, выбора у нас не было. Кот все решил за нас. Он спокойно забрался в машину, улегся привольно и, тщательно умывшись, терпеливо переждал наши бесполезные препирания с детьми. 

Вот так мы и повезли его домой. 

– Давайте назовем его каким-нибудь гордым армянским именем, – предложил сын Даня.

– Каким? – подхватила дискуссию дочь Лина.

Заметьте, учитывая странность нашей семьи, – никто не спросил: почему армянским, а не именем какой-нибудь другой гордой нации? Нет.

– Каким же? – Лина, нетерпеливо.

– Давайте назовем его Гамлетом.

Кот встрепенулся и перелез к Дане на колени. 

Гамлет так Гамлет. Теперь у кота было гордое армянское имя.

– Надо будет познакомить его с правилами нашей семьи, – важно заметил папа из-за руля. 

Еще бы! Конечно, познакомим. У нас ведь в семье одно правило – никаких правил. Главное – не обижать ближнего своего и делиться всякой радостью. 

Как бы не так! Дома любезность кота как будто водой смыло. Оказалось, что смысл жизни его и наш (то есть детей, собаки Чака, попугаев, щенка Молодежи, паука Еремея, – короче, всей нашей семьи) не совпали. Мы все жили потому, что жизнь – игра и праздник. Гамлет жил для того, чтобы есть, спать и копить. Если он не ел, то спал, а если не ел и не спал – значит, занимался накопительством. Время от времени наши с ним пути в доме пересекались, то в прихожей, то на кухне. Кот, не обращая на меня никакого внимания, по обыкновению озабоченно и деловито, как громадный лохматый муравей, волок что-то в зубах и прятал к себе в корзину под матрасик, на котором спал: кость, стянутую из миски Чака, мячик Молодежи, старую соску-пустышку. Даня клялся, что однажды видел, как кот тащил к себе в угол ершик для мытья посуды и мои тунисские браслеты ручной работы, таинственно исчезнувшие из шкатулки. 

С одной стороны, это было даже удобно. Теперь все пропажи в доме – у нас всегда что-нибудь терялось: ключи, носки, зажигалки, карандаши, – можно было свалить на кота. А с другой стороны, мы опасались, что кот научит плохому остальных членов семьи. Заглянуть под матрасик не было никакой возможности – Гамлет отчаянно защищал наворованное добро. В наказание за любопытство мы все ходили с поцарапанными руками, а собаки – со шрамами на носах. А кот бродил по дому, как сторож по территории кондитерской фабрики, по-хозяйски поглядывая, где что плохо лежит, чтоб стянуть это и положить, чтоб лежало хорошо. Спал он тяжело, как смертельно уставший пожилой комбайнер в разгар страды. Вздыхал. Стонал. Бормотал свои кошачьи непристойности, сетуя на превратности. Рычал. Ворочался. А иногда и хихикал. 

Была у Гамлета страсть, о которой надо сказать особо: лежать на телевизоре. Там уж он вклю-

чал свой урчальник во всю мощь. В остальное же время ходил с неприступным угрюмым видом. Ласкаться не лез, считал это лишним. И еще, что нас потрясало в нем больше всего: он хмыкал. Вот развалится на телевизоре, бьет хвостом по экрану, прямо Брюсу Виллису по голове, и водит за тобой глазами, подперев голову лапой, наблюдает исподтишка, прищурившись. А потом встречается с тобой взглядом – и как хмыкнет скептически, вот так: «Хмык!» – покачивая головой. Мы все замираем в испуге, а он голову отвернет: мол, а что я – я ничего!..

Ужас просто! Мы к этому хмыканью никак привыкнуть не могли. Услышим вдруг над миской с едой это «хмык» – и тогда я бегу бегом посмотреть. А он понюхает, и если рыба несвежая – есть не станет, хмыкнет опять же и отойдет лениво, с мордой насупленной. Просто не знали, что и думать. И как ему угодить. А собаки раздражались на его хмыканье – не передать! Рявкали на кота, подвывали, нам жалуясь, скулили, а кот на них свысока: «Хмык!» И собаки – а-а-а-ах! Во-о-от! Опя-а-ать хмыкает! Хмыкает!!!

Хмыкал Гамлет и в ванной. Учитывая его уникальные способности, мы каждый день набирали ему полную ванну воды. Он хмыкал и хмыкал. Плавал с неохотой: разгуляться ему в ванной было негде, рыба в ванной тоже не водилась, да еще нервничал из-за того, что корзина с матрасиком оказывалась вне поля его зрения. Он мог что-то заподозрить, и тогда мокрый сигал из ванны, несся на кухню с ворчливой бранью, чтобы удостовериться в целости своего добра, нажитого нечестным путем.

Так мы и сосуществовали. Гамлет жил сам по себе, никогда не участвовал в наших общих семейных играх, трапезах и прогулках, и у него были какие-то свои виды на будущее. Дети даже предлагали его к родителям моим переселить, подальше от собак и всяческих соблазнов. Тем более, у родителей все на своих местах всегда лежит и воровать коту будет сложно. Но пока мы вели переговоры о передаче кота на новое место жительства, выпал снег. И кот вдруг исчез. Никто его не выпускал, да и он особо не рвался из дому, а тут вдруг пропал. 

Мы запаниковали. Опросили всех домашних, соседей во дворе. Никто кота не видел. Вместе с Гамлетом, как оказалось, исчезло все добро из-под его матрасика. И еще – что самое фантастическое! – с пропажей кота обнаружилось, что из дома пропали большой пакет витаминизированного корма для со­бак, папирус с изображением египетской свя­щенной черной кошки, старинная фарфоровая чашка нашего дедушки с пальмами и надписью «Дорогому Борису от Риммы Фаенгольд, а также и мои родители», замороженная курица, книга Сабанеева «Жизнь и ловля пресноводных рыб» и звук у телевизора.

На следующее утро мы поехали на озеро. Долго искать не пришлось. На свежем снегу отпечатались следы кошачьих лапок: от заброшенной времянки, где летом жил сторож, они вели к воде. Оттуда, почти с середины озера, было слышно фырканье и шлепанье – кот ловил рыбу. Завидев нас, он не вышел на берег, а только презрительно хмыкнул.

Иногда я думаю, что вместо всего этого зоопарка, который сейчас живет у нас в доме, рядом с домом, на крыше, в подвале, и тех, кого мы ездим кормить, – лучше бы все-таки купили мы нашему папе его коня. По крайней мере, хлопот, а иногда и слез в семье было бы гораздо меньше…