Исследователь литературы Просветов пребывал в состоянии эйфории. Книга, на которую он – что скрывать? – возлагал большие надежды, вышла в свет и появилась в продаже. Просветов не находил себе места, он утратил всякое равновесие.

– Это – бомба, – объяснял он родным, – вам трудно понять, что это за бомба. Я разрушил привычные стереотипы, все взорвал, не оставил камня на камне. Не могу представить, что теперь будет.

К неудовольствию жены и детей Просветов потратил треть гонорара на приобретение экземпляров и стал одарять ими знакомых. Самым влиятельным и уважаемым он посылал книгу по почте. Ежедневно выстаивал долгие очереди и порядком приелся тамошним девушкам, уставшим паковать его детище. Но почитаемых адресатов поднабралось великое множество, и у Просветова не было выбора – чтоб приобщить их к своим идеям, нужно было не пожалеть усилий, пожертвовать драгоценным временем, бестрепетно идти на расходы.

Проделав все эти операции, Просветов стал ждать неизбежных откликов. Прошла неделя, другая, третья, молчание непонятно затягивалось. Это удручало Просветова, но он проявлял трезвость и выдержку.

– Естественно, – говорил он родным, – такое переварить не просто, у них из-под ног уходит почва. Тут не отделаешься отпиской, ответ должен соответствовать уровню, с которым они сейчас столкнулись.

Родные с пониманием щурились, солидно покачивали головами и соглашались с этими доводами.

Прошел месяц, за ним и другой. Просветов уже не мог унять беспокойства.

– Шалости почты, – вздыхал он нервно, – непостижимая безответственность. Но я им этого не спущу, я не люблю поощрять безобразия.

Однако на почте его заверили, что все бандероли отправлены в срок.

Просветов решил деликатно узнать, дошла ли книга до адресатов. Он нашел весьма остроумный способ выяснить, как обстоит дело.

Он звонил своим именитым коллегам – Антилобову, Сквознякову, Литаврову, Володарчику, Вепреву, Вениаминскому и другим таким же известным людям, обращаясь к ним с отработанным текстом:

– Получили ли вы, досточтимый друг, книгу, которую я послал вам? Мой интерес отнюдь не случаен – в нашем отделении связи произошел внезапный пожар, и я боюсь за ее судьбу.

Реакция досточтимых друзей повергла Просветова в недоумение. Антилобов, Литавров и Володарчик, а также Вепрев с Вениаминским горестно высказали сочувствие. Сквозняков произнес целую речь о возмутительной халатности в отношении противопожарных мер. Все были искренне опечалены тем, что не получили книги, погибшей, как стало ясно, в огне.

Просветов был разъярен: подтверждались худшие его опасения. Отправленные книги пропали.

– Так я и знал! – сказал он домашним. – Но виновникам придется ответить. 

Спустя два дня он сидел за столом, трудясь над письмом к министру связи. Он тщательно подбирал слова, следя за тем, чтобы корректность не лишала их необходимой энергии. 

В это время зазвонил телефон. Просветов снял трубку с неудовольствием. Он злился, когда его отвлекали, к тому же к эпистолярному творчеству он относился крайне серьезно. Но еще большую досаду он испытал, узнав говорившего. Звонил его коллега Моржов.

Просветов воспринимал Моржова как абсолютного антипода. Сам он ценил в себе искрометность и даже иногда признавался, что был рожден с шампанским в крови. Что же касается Моржова, то он был занудой и буквоедом. Просветов был смелым концептуалистом, Моржов, напротив, – известным схоластом. Когда о нем заходила речь, Просветов замечал не без яда, что мысль, куцая изначально, рождает ограниченность взглядов. 

Ясно, что они находились по разные стороны баррикады. Живя по соседству и встречаясь, они здоровались, но и только. Звонок Моржова был полным сюрпризом. Судя по голосу, тот был растерян.

– Послушайте, – сказал он Просветову, – вы утверждаете, что сгорело наше отделение связи.

Просветов испытал замешательство.

– Я не настаиваю, что сгорело, – выдавил он не без смущения, – я только сказал, что случился пожар.

– Не было никакого пожара, – решительно заявил Моржов. – Я установил это точно.

– Ну что же, – проговорил Просветов, – выходит, я – жертва мистификации.

– Чьей же?

– Не помню.

– Весьма печально. Цепь обрывается, это скверно.

– Что за цепь? – заволновался Просветов.

– Судите сами, – сказал Моржов. – Мы с вами живем в ближайшем соседстве и пользуемся одною почтой. И вот, когда я звоню коллегам, которым отсылал свои книги, они отрицают их получение, уверяя меня, что книги сгорели в нашем отделении связи. При этом все они, как один, – и Антилобов, и Володарчик, не говоря уж о Вениаминском и прочих, хорошо вам известных, – дружно ссылаются на вас. Вы тоже, мол, посылали им книги, и все они уничтожены пламенем.

– Повторяю, – сухо сказал Просветов, – тут была очевидная дезинформация.

– Но попробуйте рассуждать последовательно, – задумчиво предложил Моржов. – Вы ввели в заблуждение наших знакомых, те – меня, я – заведующую отделением. Кто же ввел в заблуждение вас?

– Я сказал вам, – Просветов повысил голос, – я не помню и не желаю помнить.

– Но ведь как раз на этом месте цепь загадочно обрывается.

– Ну и черт с ней! – злобно крикнул Просветов.

– Как сказать… – вздохнул Моржов озабоченно, – если все это – чья-то глупая шутка, возникает совсем другая проблема. Скажу вам, что ваше к ней безразличие просто меня обескураживает.

– Что еще за проблема? – спросил Просветов.

– Если не было никакого пожара,– рассудительно заметил Моржов, – наши книги не были сожжены. Так куда ж в этом случае они делись?

– Не знаю я и знать не хочу! – голос Просветова задрожал, в нем возникли теноровые ноты.

– Попытайтесь систематизировать факты, – терпеливо призвал Моржов собеседника. – Ежели книги уцелели, они должны были быть доставлены. Меж тем ни названные мною коллеги, ни Литавров, ни Вепрев, ни Сквозняков наших подарков не получили. Вы чувствуете, что в этом нет логики?

– Книги похищены, – сказал Просветов.

– Ну что же, это уже гипотеза, – сказал Моржов удовлетворенно. – Кем же?

– Каким-то почтовым работником, который работает на сортировке. Прочел, должно быть, обратный адрес и, видимо, имя отправителя вызвало у него интерес.

– Допустим, – сказал Моржов после паузы. – Но возникает другой вопрос. Скажите на милость, зачем сортировщику такое количество моих книг? Пусть даже он мой давний читатель. Ну возьми одну книгу, возьми другую, но я ведь послал их около сотни…

– Кто его знает? – буркнул Просветов. – Могут же быть у него друзья, знакомые, любимые женщины…

– Столько друзей и столько возлюбленных? – искренне изумился Моржов. – И что же, все они проявляют такой активный интерес к весьма специфической проблеме?

Шампанское в знойной крови Просветова с угрожающей быстротой превращалось в полоскание от зубной боли.

– Как видите, – произнес он кисло.

– Поразительно, – выдохнул Моржов. – Но ведь и ваши книги украдены. Скажите, вас это не удивляет?

– Почему же я должен быть удивлен? – взвился Просветов. – Что здесь удивительного?

– Но ведь мы с вами, – напомнил Моржов, – в каком-то смысле антагонисты. Мы стоим на противоположных позициях. И ежели этот работник связи такой мой адепт, на какой же предмет ему понадобились ваши книги?

– А вот понадобились! – отрезал Просветов. – Может быть, захотел их сравнить. Изучить, наконец, мои аргументы. 

– Для этого ему бы хватило, согласитесь, и одного экземпляра. А он их видите сколько свистнул… Опять, выходит, для всей компании? Ну хорошо, я все это выясню. Позвоню вам на следующей неделе.

– Не надо! – заголосил Просветов. – Я вас об этом не прошу! Избавьте меня от ваших расследований! Слышите?! Избавьте, избавьте!

Он с треском швырнул телефонную трубку на дрогнувший под ударом рычаг. С каким-то жестоким сладострастием рвал на мельчайшие кусочки начатое письмо министру. Как раненый барс, метался по комнате. Итак, сославшись на его выдумку, вся эта шайка прохиндеев освободилась от необходимости читать ахинею придурка Моржова. Можно себе представить их счастье. Можно представить и можно понять. Но почему же с такой охотой они подхватили эту приманку, когда дело коснулось его труда? Почему они все, все до единого, не захотели читать его книгу, в которую он вложил все силы, все, что он выносил и постиг? Неужто ж он так им неинтересен и то, что он делает, не нужно? Не нужно никому на земле?

До позднего вечера он сидел в одиночестве, и родные не смели к нему войти.