Родословная

Его не подбросили, его положили под дверь. Аккуратно, адресно. Рядом – пакетик с овсяной кашей. Пятый этаж, четыре квартиры, но именно у нашей двери он скулил, пытался сесть и заваливался на бок. Глазки черные, правый поменьше, воспаленный, больной.

Все это скороговоркой рассказала мне по телефону Инночка и всхлипнула:

– Брать или не брать?

– Зачем спрашиваешь? Все равно возьмешь.

Имя щенку дали сразу: Снежок. Производные – Снег, Снегуля.

Ветеринары определили возраст: недели три. День рождения – примерно первое апреля. Годится! Порода – никакая. В паспорте – метис. Кто родители? Кто бабушки, дедушки? Каких пород, каких кровей?

Время шло, мелькали дни рождения.

Снежку уже шесть. Никакой дрессировки, никакой школы. Никакого воспитания. Умный, упрямый, чистюля, на прогулке – задиристый, дома – тактичный, застенчивый.

Купили собачью мини-энциклопедию, стали искать корни.

Первым исключили мопса. Он сильно храпит. Снежок спит бесшумно, как бабочка.

Явно не родня ротвейлер: свирепеет, кусает без повода. Снег делает это только по поводу. Чаще просто пугает.

Бассет тоже мимо. Во-первых, многовато кожи. Во-вторых, эту длинную собаку могут одновременно гладить три ребенка. Снежок не разрешает гладить себя даже двоим. Только по одному.

Внешне близок, но отпал волчий шпиц. Он не может жить без дела, должен всегда что-нибудь охранять. Снег – мечтатель, любит расслабиться. Хорошо, что охранять нечего.

Манчестерский терьер, со своей игривостью до старости, больше похож на меня.

Короче, эти все отлетели. И еще многие.

Но корни нашлись! И ветви!

Прежде всего – шпицы. Разные. Кроме волчьего – сумасшедшего охранника. Основа – американский эскимосский шпиц: белый, пушистая шерсть, любит возиться в снегу, звонкий, красивый голос с переливами, бурно радуется появлению хозяина, его друзей.

Другие сходства Снега делают родословную штучной.

Сообразителен, чистоплотен, как такса. Розовое обрамление правого глаза – как у бультерьера. У того, правда, оба глаза поросячьи. Но не все наследуется! «Слезные полосы» (сонки) – как у кавалер-кинг-чарлз-спаниеля. Не устает бегать, как сибирская лайка. Спит в разных комнатах, на разных диванах, под разными кроватями. Нужна большая квартира, как для московской сторожевой. Ростом не вышел? Ну и что? Бывает. Возможно, мать была миниатюрная. Или отец – игрунчик маленького роста...

Суммируем, получаем породу: лайтаксмобульский шпиц-спаниель! 

Сложновато? Называйте просто – Снежок.

Как там наш хвост?

Никто Снежка не учил. Командовали: «Сидеть!», «Лежать!», «Вперед!». Хотел – выполнял, не хотел – улыбался. Сам учился. Пропитывался домом, нашими необязательными особенностями, улицей, где чужие люди, машины, собаки, в том числе злющий Рекс. Сам до всего доходил. И дошел. 

Звоню домой:

– Будьте добры Снега Исааковича! 

– Снежок! – зовет Инна. – Тебя к телефону. 

Снег подбегает, подставляет ухо под трубку.

– Здравствуй, Снегуля! Это я, папа. Как там наш хвост? 

Хвост вертится.

– Наши ушки на макушке? 

Уши настораживаются, как на границе.

– Где наша правая лапа?

Здесь – легкое замешательство, нечеткое знание где право, где лево. Это – от Инны. И все-таки поднимается правая лапа.

– Где наша левая лапа? 

Поднимается левая.

– Пузо будем чесать?

Снег, забыв о трубке, опрокидывается на спину, радостно сучит лапами. Инна чешет ему живот. Обманывать нельзя! 

И снова – трубка к уху.

– Как там с высшим блаженством?

Снег закатывает глаза, потом закрывает их в дреме. Так он может балдеть сколько угодно. 

Я пою:

Ночь светла. Над рекой 

Тихо светит луна...

И тут же встык спрашиваю:

– Снегуля, ты сегодня не встречал Рекса?

Снег подпрыгивает до потолка, с яростным лаем бросается к двери... Концерт окончен.

Это был качественный сдвиг. Проглянуло будущее. Вечером ре­шил закрепить достигнутое.

– Сидеть! – скомандовал я. 

Никакой реакции.

– Голос!

Снег улыбнулся, сделал вид, что не понимает... 

Родственники называют меня «Дедушка Дуров».

Дедушка – да. Дуров – нет. У него была система. И не один только Снежок.

Радикулит

Это у меня наследственное. Отец страдал радикулитом. Нельзя сказать, что я страдаю, но иногда прихватывает.

Как-то схватило прилично. Еле улегся на бок. И вдруг осенило:

– Снег, погрей меня, пожалуйста!

Снежок прыгнул на кровать, прижался к спине всем своим целебным собачьим теплом. Часа полтора не шелохнулся. Только тихонько дышал мне в затылок.

Месяца через три опять прихватило. Снег снова спас.

И еще.

И еще.

Команда упростилась:

– Компресс! 

И – порядок.

Но однажды меня согнуло, а Снега нет дома.

– Он у бабы Мани, – успокоила Инна. – Сейчас позову.

Это рядом, на нашем этаже. Снежок часто туда бегал. Баба Маня его обожала. Она целыми днями вязала перчатки и варежки. Снег любил смотреть, как сверкают-мелькают спицы, как переваливается с боку на бок шерстяной клубок. Лишний раз погрызть косточки тоже любил.

Инна сбегала. Снег влетел в дверь – и сразу к радикулиту. Виновато тявкнул и замер в компрессном положении...

Весной Снежок становился смешным. Линял. Шерсть слезала клочьями. Казалось, худеет вдвое.

Этой весной похудел вчетверо. Но заметно повеселел. Загадочно улыбался, что-то знал, но не говорил.

Я знал: весной берегись. Хоть раз, но скрутит.

И скрутило. А Снег опять у бабы Мани. 

Я разозлился. Сколько можно надоедать старому человеку? Всему есть предел!

– Успокойся. Сейчас придет.

Инна торжественно открыла дверь, и вошел Снежок. В зубах – широкий шерстяной пояс. Радикулитный. Белый. Шерсть – своя! Лайтаксмобульская! Шпиц­спаниельская! Теплей не бывает!

Инна клянется:

– Снежок принес щетку, подставил спину: «Вычесывай! Для папы». 

Баба Маня клянется:

– Снежок принес шерсть, извинился: «Простите, баба Маня. Для папы».

Снег отворачивался, демон­стративно зевал.

Пижонил!