Знаменитый администратор Одесской филармонии Фима Козик был человек внешне благопристойный и благополучный. За это его много раз вызывали к следователю.

– Гражданин Козик! – строго спрашивал следователь. – Откуда у вас при вашей зарплате квартира, машина и дача?

– Вы же знаете, гражданин следователь, – скромно отвечал Козик, – я подрабатываю по ночам...

– Да знаем! – отмахивался следователь. – Двадцать раз уже наши сотрудники вместе с понятыми приходили ночью к вам на квартиру – и всегда одна и та же картина: вы стоите на кухне и гладите электрическим утюгом огромную простыню.

– Да...

– И что, вы хотите сказать, что это вы таким образом подрабатываете?!

– Именно таким.

– Нет, подождите, – кипятился следователь. – Так, может быть, это вы чужие простыни гладите по ночам за большие деньги?

– Ну что вы, гражданин следователь, разве я не знаю, что по нашим социалистическим законам это называется «нетрудовая деятельность» и строго запрещено ? Только свою.

– Послушайте, Козик, что вы из нас дураков-то делаете! Вы что же хотите сказать – что если ночи напролет гладить электрическим утюгом собственную простыню, то можно разбогатеть?!

– Получается, можно.

– Но как?

– Откуда я знаю! Может, если бы я отдавал ее гладить другим людям, ее давно бы сожгли. А так я уже двадцать лет глажу ее самостоятельно, поэтому она до сих пор как новенькая. Получается большая экономия...

– Вон отсюда! – взрывался следователь.

И между прочим, совершенно напрасно. Козик говорил ему чистую правду. Только не всю. Дело в том, что под простыней у него всегда находилось несколько сотен мятых билетов с неоторванным контролем после вчерашнего концерта какой-нибудь заезжей знаменитости. Во время глажки они снова приобретали товарный вид. На следующий день их продавали еще раз. Потом опять и опять...

Конечно, это сильно способствовало подъему Фиминого благосостояния. Но перед служителем закона Козик был чист. Если бы следователь хотя бы один раз спросил его про эти билеты, может, он рассказал бы ему и о них. Но его спрашивали только про простыню...

Козик вообще считался большим шутником. Даже среди одесских филармонических администраторов.

– Мы прибыли! – бодро сообщили ему однажды артисты из трио бандуристов, приехавшие в Одессу на гастроли.

– Да какие вы прибыли! – ответил им Козик. – Вы убытки!..

Арсений Самойлович Астагов, не менее знаменитый одесский администратор и куплетист, тоже умел пошутить.

Когда мы познакомились с ним, он был уже весьма пожилым человеком.

У него была автомашина «Волга». С очень скверным характером. Она ехала когда хотела и останавливалась когда хотела. Она была старше своего хозяина и не понимала, почему она обязана его слушаться.

Однажды, когда мы ехали выступать перед отдыхающими какого-то одесского санатория, эту машину удалось остановить буквально в нескольких сантиметрах от крутого обрыва, под которым уже призывно плескалось море.

– Ну что вы так нервничаете, молодые люди? – спросил Арсений Самойлович, когда мы наконец решились открыть глаза. – Вас же учили, что Волга впадает в Каспийское море? Так что в Черное она не впадет!..

За свою очень долгую жизнь на эстраде он перезнакомился там со всеми ее представителями. Естественно, что с годами все они у него в голове немного перепутались.

Как-то в начале восьмидесятых мы зашли в зал Кемеровской филармонии, где нам предстояло выступать. На сцене репетировали фокусники. Очень молодые люди. Парень и девушка.

– Ну! – сказал Арсений Самойлович, присмотревшись к ним. – Это же Алмазовы-Дюбуа! Брат и сестра. Талантливые ребята. Я их очень хорошо знаю. В тридцать шестом году я выступал с ними в Улан-Удэ на празднике овцеводов. И фокус этот я помню...

– Знаете, Арсений Самойлович, – засомневались мы. – Может, они и талантливые ребята, но чтобы за пятьдесят лет совершенно не измениться... Этот фокус, кажется, еще никому не удавался...

Потом выяснилось, что это были действительно Алмазовы-Дюбуа. Но, конечно, не те, с которыми он выступал на празднике овцеводов, а их внуки.

– Но фокус ведь у них тот же! – торжествовал Арсений Самойлович. – И это главное. А мне тут говорят: «Меняйте программу! Меняйте программу!» В этой стране ее вообще не нужно менять! Страна такая огромная, что, пока вы гастролируете от Чопа до Владивостока и начинаете возвращаться обратно, в ней уже полностью меняется поколение зрителей...

Он любил рассказывать истории из своей жизни. Причем внешние поводы, по которым он их вспоминал, обычно не имели ничего общего с самими историями. Получалось очень неожиданно.

– Да! – сказал он однажды, задумчиво глядя на детей, играющих в песочнице. – Все-таки правильно говорят ветераны, что самым лучшим временем в их жизни была война. Вот и у меня тоже... Особенно сорок первый год... Особенно ноябрь. Мороз. Вьюга. А мы, четверо самых крупных театральных администраторов страны, в свердловской гостинице «Большой Урал» играем в преферанс. Помню, я проиграл все. Целый чемодан денег. Тогда я сказал: «Верните мне мои деньги! Тем более, что они не мои. Это зарплата артистов. Как честный человек, я должен ее заплатить. Иначе меня убьют!» Они сказали: «Арсений, не валяй дурака. Мы все тут честные люди. Мы все играем не на свои. А если тебя за это убьют, так ты же сам понимаешь: идет война – значит, должны быть жертвы!» – «Послушайте, – сказал я, – если вы не вернете мне деньги, я выброшусь из окна!» – «Арсений! – сказали они. – Да что ты такое говоришь? Мы же столько лет знаем друг друга. Мы же съели с тобой уже не один пуд соли. Неужели ты действительно думаешь, что, если ты и вправду начнешь выбрасываться из окна, кого-нибудь из нас это обеспокоит?!» – «Тогда я сейчас позову милицию!» – сказал я. «А вот этого не нужно! – сказали они. – Это идея плохая. Первая твоя идея – с окном – была значительно лучше. И если ты будешь сильно настаивать на второй, мы сейчас все вместе поможем тебе осуществить первую!..» Я плакал... Я стоял на коленях... Но они были как скала. Тогда я пошел в переднюю, достал из кармана своего пальто учебную гранату, которую всегда брал с собой, когда шел играть с ними в преферанс, и закричал: «Ложись, сволочи! Или вы вернете мне деньги – или я вас всех тут разнесу к чертовой матери!» Они, конечно, легли – и сказали: «Хорошо!.. Так уж и быть – забирай свои деньги, и чтоб духу твоего здесь не было!..» И тут я открыл чемодан. Сложил туда все свои деньги. (Заметьте: только свои. Потому что я был честный человек!..) Вытер пот. И сказал: «Ну слава тебе, Господи! Насилу отыгрался...»

И еще о двух одесских администраторах я не могу не рассказать.

Одетые в шикарные фраки, отец и сын Монастырские, прожившие три года в США, сидели за столом в роскошном ресторане казино «Тадж-Махал», имея под столом солидный кейс, туго набитый стодолларовыми купюрами собственного изготовления. Они смотрели на дверь, куда только что вошли несколько полицейских и сейчас медленно направлялись к ним.

– Папа! – сказал Монастырский-сын, пододвигая ногой кейс к стулу Монастырского-папы. – Согласись, что мне сейчас садиться в тюрьму очень глупо. Я человек молодой, полный сил. Мне сейчас только гулять и гулять. А ты уже пожилой. Здоровье твое подорвано, так что можешь и посидеть...

– Э-э, нет! – сказал Монастырский-папа, придвигая ногой кейс к стулу сына. – Я уже свое отсидел. Еще в Союзе. Теперь твоя очередь!..

– Ну что ты сравниваешь, папа! – не согласился сын, двигая кейс к ногам папы. – Советская тюрьма – и американская!.. Ну что ты там видел, в советской, кроме беспредела и голодухи?! А здесь у тебя будет трехразовое питание, телевизор. Из своей камеры ты сможешь свободно связываться по телефону с любой точкой земного шара!

– Знаешь что?! – возмутился Монастырский-папа, отфутболивая кейс сыну. – Давай лучше ты будешь связываться из своей камеры по телефону с этими точками. А я в это время буду в них находиться...

– Но папа! – не сдавался сын, подталкивая кейс к родителю. – В конце концов, это была твоя идея – ехать в Америку и делать здесь деньги!

– Моя, – согласился папа, точным ударом ноги отправляя кейс обратно. – Но я же не думал, что ты будешь осуществлять эту благородную идею таким буквальным образом!.. И вообще – подумаешь, тюрьма! Неужели из-за такой ерунды мы поссоримся?..

Тут подошли полицейские, а потом был суд, и в конце концов Монастырский-сын и Монастырский-папа сели в тюрьму вместе. Но зато сохранили отношения...

Только не подумайте, что старые одесские администраторы больше всего на свете любили деньги. Это неправда. Больше всего на свете они любили артистов. Им они были готовы отдать все свои силы, всю свою душу. А иногда даже деньги. Хотя, конечно, не все...