Однажды, когда в Одессу приехал то ли бывший президент, то ли нынешний премьер-министр и обе главные улицы были перекрыты милицией, а по остальным вследствие этого было ни пройти, ни проехать, таксист, который вез меня, естественно по тротуару, маневрируя между столиками кафе, сказал замечательную фразу: «Какой все-таки небольшой город наша Одесса. Миллион человек еще кое-как помещаются, а вот приехал еще один –  и уже давка».

Не знаю, как насчет рядовых жителей, но если вспомнить, сколько выдающихся личностей проживало в Одессе только в двадцатом веке, и прибавить к ним еще пару человек из века девятнадцатого и двадцать первого, то вообразить себе, как бы они могли уместиться в нашем действительно не очень большом городе, и вправду довольно сложно.

Представляется какой-то густонаселенный одесский двор, вся жизнь которого, как известно, происходит на галерее.

В данном случае это галерея одесских знаменитостей.

Итак, вечер. Ворота двора закрыты, чтобы не беспокоили репортеры. Все знаменитости сидят по своим квартирам. Ученые –  думают, писатели –  пишут, музыканты –  репетируют. Заунывные звуки ученических гамм. Короче, все занимаются тяжелым повседневным трудом, который, как известно, только и делает людей знаменитыми. Стук в ворота. Обитатели дома с удовольствием бросают свои занятия, выскакивают на галерею. Поэт Багрицкий идет посмотреть, «кто там». Появляется дама необыкновенной красоты. Багрицкий, глядя на нее, как и положено поэту, сразу же начинает говорить стихами:

–  О Муза дивной красоты, к кому из нас явилась ты? Ко мне?..

Писатель Паустовский:

–  А может быть, ко мне?..

Дама:

–  Я извиняюсь, мужчины. Пушкин здесь живет?

Багрицкий:

–  Тьфу ты, господи! Опять двадцать пять! Точнее, вы уже двадцать шестая сегодня. Ну здесь он живет, здесь. Вон там, на втором этаже, по галерее, видите? Сразу за вываркой зеленая дверь. Это его квартира.

Дама открывает указанную ей дверь. Оттуда вырывается пение цыганского хора, хлопанье пробок шампанского, женский визг. Дама заходит в комнату, все смолкает.

Писатель Ильф:

 –  М-да… Настоящая жизнь, блестя лаковыми крыльями, опять пролетела мимо.

Писатель Петров:

–  Ты эту фразу запиши на всякий случай. На репризу, конечно, не тянет, но все-таки будем считать, что рабочий день не прошел даром.

Писатель Олеша:

–  Да что этот Пушкин всем этим дамам –  медом, что ли, намазанный? Ну не обидно, господа? Вкалываешь тут с утра до вечера!..

Паустовский:

–  Ни дня без строчки.

Олеша:

─ Отличное название для книги!

Багрицкий (о Пушкине):

–  ...А он! Пьет, гуляет. А к нему каждые пятнадцать минут –  первые красавицы Одессы: Каролина Сабанская, Амалия Ризнич, а вчера –  вообще страшно сказать –  жена генерал-губернатора Воронцова завеялась.

Паустовский:

–  Перестаньте, господа, честное слово! Человек в нашем городе в ссылке. В оковах, можно сказать, в веригах, в каком-то смысле… Должны же быть у него хоть какие-нибудь удовольствия.

Писатель Куприн, глубокомысленно:

 –  От ссылки получить удовольствие невозможно.

Профессор Менделеев:

–  Не скажите, –  мечтательно. –  Вот сослали бы, скажем, куда-нибудь профессора Столярского со всеми его учениками ─ я бы точно получил удовольствие. А то у меня от этих гамм уже голова раскалывается. Один Ойстрах чего стоит. Пилит 24 часа в сутки. Естественно, что когда он хоть на минуту прерывается, ─ ему весь двор аплодирует.

Олеша: 

–  И все-таки я не могу понять. Что эти дамы находят в Пушкине? Росточку маленького, из себя, мягко говоря, невзрачный.

Академик Филатов:

–  Но он великий поэт!.. А я, как специалист по глазам, всегда говорил: женщины видят ушами.

Писатель Бабель:

 –  Это вы перепутали, академик. Женщины любят ушами.

Филатов:

–  Да? Что вы говорите? Так они ушами еще и любят? Ну тогда я вообще не понимаю, зачем им все остальные органы.

Олеша:

–  Во всяком случае, с этой женой губернатора у нас могут быть серьезные неприятности. Поживет у нас поэт в ссылке в свое удовольствие, уедет, а губернатор нас потом спросит про свою жену: «А вы-то куда смотрели, господа хорошие?» И что мы тогда будем ему отвечать? Тут нужно подумать!..

Багрицкий:

–  Поздно, господа! Его сиятельство уже здесь!

Появляется генерал-губернатор.

Воронцов (подозрительно, оглядываясь по сторонам):

─ А ну, докладывайте мне, только правду, сюда случайно не заходила Каролина Сабанская?

Все:

–  Нет.

Воронцов:

–  А Амалия Ризнич?

Все:

–  Тоже нет.

Воронцов:

–  Ну а благоверная моя, Елизавета Ксаверьевна?

Все:

–  Ну что вы, ваше сиятельство? Как можно?

Воронцов:

–  Ничего. Эта точно заявится к своему Пушкину. Так вот, когда заявится и будет о чем-нибудь спрашивать, запомните: я сюда тоже не заходил и никакими посторонними дамами не интересовался.

Уходит.

Филатов:

–  Вот попадутся когда-нибудь ему все эти дамы!

Бабель:

 –  Ой, перестаньте сказать! Интеллигентные одесские дамы во все времена всегда заранее знали за облаву.

Филатов:

 –  Во всяком случае на этот раз, слава тебе господи, пронесло…

Поэтесса Вера Инбер (появляясь из своей комнаты в крайнем возбуждении):

─ И ничего не «слава тебе господи». Это возмутительно, в конце концов. Солидный культурный дом превратили неизвестно во что. Какие-то бабы шляются… Посторонние… И это солнце русской поэзии! Он что, не понимает, что на его биографии будут воспитываться дети?!

Двухлетний бутуз с соской, появляясь на галерее:

─ Подумаешь, бабы! Нашла чем детей испугать, бабами… А то, что к писателю Катаеву день и ночь Петя с Гавриком шастают? Это что, по-вашему, лучше?

Ильф и Петров, снисходительно:

 –  Это другое дело, малыш. Он о них роман пишет. «Белеет парус одинокий» называется.

Бутуз:

 –  Ну, название симпатичное. Если бы все остальное ему тоже Лермонтов написал… Великое произведение бы получилось.

В проеме ворот появляется молодая девушка совсем уже ангельской неземной красоты.

Багрицкий:

–  О, еще одна муза. И опять, наверное, к Александру Сергеевичу.

Девушка, возмущенно:

–  То есть как это «еще одна муза?» Я, собственно, только одна и есть. Настоящая.

Все обитатели двора наперебой:

–  Тогда меня лучше посетите!

–  Меня!..

–  Нет, меня, пожалуйста!..

Олеша:

–  Какие же вы все-таки писатели эгоисты. Только о себе и думаете. А я говорю: вначале пусть посетит поэта Багрицкого. Мы с ним в одной комнате проживаем. Так вот, пускай она к нему идет и всю эту ночь проведет в его поэтических объятиях. А я буду лежать рядом на соседней койке, и меня это будет сильно вдохновлять в моем творчестве.

Все:

–  Каким образом?

Олеша:

–  А таким, что я сейчас роман пишу. Называется «Зависть».

Муза:

–  Нет, я лучше все-таки к Александру Сергеевичу.

Открывается дверь в уже знакомую нам комнату. Там веселье в самом разгаре. Шампанское льется рекой, цыгане, женщины. Какой-то танцующий медведь. Доносятся отрывки стихов: «Наполним бокалы, содвинем их разом». Дверь захлопывается.

Олеша:

 –  Ну это уже вообще возмутительно. Слыхали? «Наполним бокалы, наполним бокалы»... А у нас здесь ни у кого еще и маковой росинки с утра во рту не было.

Паустовский:

 –  Тут, кажется, у Котовского что-то оставалось, после вчерашнего пролетарского налета на буржуазию. Григорий Иванович, не поделитесь?

Котовский:

–  Пожалуйста, Константин Георгиевич! –  достает бутыль с остатками самогона, разливает в стаканы.

Бутуз с соской:

–  Дяденьки, а дяденьки! Дайте попробовать.

Ему наливают, он выпивает.

Паустовский и Котовский спрашивают у малыша:

 ─ Ну что, понравилось?

Карапуз, облизываясь:

─ Нормально, Григорий! Отлично, Константин!

Инбер (кричит кому-то в глубину двора):

–  Мадам Жванецкая! Заберите ребенка, а то его здесь научат черте чему!

Между тем наступает ночь. Обитатели галереи знаменитостей расходятся по своим комнатам. Гости Александра Сергеевича веселой гурьбой покидают его жилище. После чего поэт выходит на балкон уже с другой стороны дома. На перилах балкона, строго поглядывая на поэта, сидит его Муза.

–  Да-да… –  виновато говорит Пушкин. –  Ты права… конечно… опять загулял. Но ничего… сейчас я попробую, сейчас…–  и, втягивая африканскими ноздрями доносящийся со стороны моря аромат этого невероятного города, начинает нашептывать: –  Уж полночь… Тихо спит Одесса. И бездыханна и тепла немая ночь. Луна взошла, прозрачно-легкая завеса объемлет небо. Все молчит; лишь море Черное шумит... Итак, я жил тогда в Одессе.