Григорий Федорович – человек удивительной судьбы и поразительных способностей. Ярчайшая личность и редкий жизнелюб. Он относился к тем немногим, кто обладает ценнейшим даром настоящего человеческого общения. Вызывали заслуженное уважение его незаурядный ум, широта взглядов и независимость суждений. Встречи с ним были незабываемы и останутся в моей памяти на всю жизнь.

Как-то встретились мы с ним на лестничной площадке.

– Здравствуйте, Григорий Федорович, – первым поздоровался я.

– Здравствуйте, – как-то по-особому, как умел только он один, ответил Григорий Федорович и так хитро-хитро прищурился.

Однажды я увидел, что Григорий Федорович входит в булочную. Как-то по-особому входит, как только он один умеет входить. Я еще успел подумать: вот, мол, Григорий Федорович в булочную входит. А вслух поинтересовался:

– Куда это вы, Григорий Федорович, входите?

Григорий Федорович вздрогнул, остановился прямо в дверях, посмотрел так внимательно, не каждый так умеет посмотреть, и, не задумываясь ни на секунду, откровенно сознался:

– Это я в булочную вхожу.

В повседневной жизни Григорий Федорович совмещал редкую отвагу с удивительной скромностью.

– Правда ли, – спрашиваю, как-то втискиваясь вместе с ним в автобус, – что однажды вы проходили мимо горящего дома, в котором рожала женщина? А врачи в это время препирались с пожарными: врачи утверждали, что не могут принимать роды в очаге пожара, а пожарные не хотели начинать тушить пожар до тех пор, пока беременные не прекратят рожать прямо на их рабочем месте? Тогда вы, Григорий Федорович, лично вошли в дом и сами впервые в жизни приняли роды? А женщина от радости родила пятерых детей и в знак благодарности отдала их всех вам, Григорий Федорович, на воспитание? Правда ли это?

– Правда, – сознался Григорий Федорович, потупив взгляд и вылезая обратно из автобуса. – Только пожар был в одном месте, женщина рожала в другом, а я проходил в третьем.

Очень был скромный. А если ошибется, то обязательно сознается в этом и старается тут же поправить свою ошибку.

А как-то раз пошел я на театральную премьеру. И что-то мне не сидится, как будто предчувствие какое-то. И точно: посмотрел вокруг, а через несколько рядов от меня Григорий Федорович сидит. Дождался кое-как перерыва и к нему:

– В театр, – говорю, – Григорий Федорович, пришли?

Григорий Федорович как-то засуетился, хотя это ему было несвойственно. Только ему одному было так несвойственно суетиться. И говорит:

– Это я по ошибке здесь. Я это сейчас поправлю.

И побежал в гардероб.

Но все-таки, пожалуй, самой главной чертой Григория Федоровича была доброта.

Как-то встретил Григория Федоровича в сберкассе.

– Хорошо, – говорю, – что я вас именно в сберкассе встретил, а не в другом месте. Давно хотел спросить вас: отдали бы все свои накопления детям родителей-алкоголиков?

– Я специально за этим сюда и пришел, – сказал как отрезал Григорий Федорович и тут же из сберкассы вышел.

Григорий Федорович никогда не соглашался, если был в чем-то не уверен. Как-то оказались мы с ним в лифте.

– Вот, – говорю, – Григорий Федорович, едем мы с вами вдвоем в одном лифте.

Григорий Федорович огляделся, как бы убеждаясь в моей правоте, и, не сказав ни слова, вышел. Даже остановки лифта не дождался.

Долго я после этого Григория Федоровича не видел. А тут как-то ночью гуляю. Ночь выдалась на удивление лунная. Что-то, думаю, сегодня обязательно произойдет. Встречу, думаю, сегодня Григория Федоровича обязательно. И точно, смотрю – глазам не верю. Стоит на балконе и курит сам Григорий Федорович. Весь в лунном свете и в бинтах.

– Вот уж поистине неожиданность, – говорю. – Это вы что же стоите ночью на балконе и курите?

– Стою, – говорит, – и курю, – говорит.

– Что же это вас, – говорю, – последнее время нигде не видно?

– А я, – говорит, – все время дома сижу.

– Так я же, – говорю, – вам все время по телефону звоню – никто не отвечает.

– Так я, – говорит, – к телефону не подхожу.

– Так я же, – говорю, – и в дверь вам тоже звонил.

– Так я же, – говорит, – и дверь не открываю.

– А на балконе, – говорю, – несмотря на ночь, стоите?

– А я, – говорит, – сейчас уйду.

Улыбнулся он мне как-то, как он один мог улыбаться, и ушел.

Вот так и ушел с балкона и из моей жизни в свою квартиру Григорий Федорович. Человек замечательной судьбы и поразительных способностей. Ярчайшая личность и редкий жизнелюб.

Таким я его и запомнил. Таким он и остался в моей памяти.