Я старался поудобней устроиться в кресле. Сделать это было нелегко, поскольку для сидения оно, как выяснилось, было предназначено менее всего. Издали, в полутемном вагоне его еще можно было принять за списанное с борта пассажирского авиалайнера, но при попытке доверить ему свое тело мысль о связи с авиацией мгновенно улетучивалась. Под тонкой дерматиновой обивкой обнаруживал себя неудобный, сделанный ногами каркас. Словом, изготовитель этого кресла все свое мастерство использовал исключительно для того, чтобы пребывание человека в его продукции сделать максимально невыносимым. Идеально кресло подошло бы для людей, чья профессиональная деятельность связана с ночными дежурствами, сон которых на рабочем месте чреват самыми негативными последствиями. У меня же задача была прямо противоположная: я всеми силами пытался настроить себя на крепкий дорожный сон.

Заснуть мне, помимо изготовителя кресла, мешала Аня. Она, в силу неугомонности своего характера, то выходила до отправления поезда подышать на перрон, то возвращалась на такое же свое место, каждый раз с трудом протискиваясь мимо меня. 

А в очередной раз, когда я совсем уж было заснул, она растормошила меня:

– Ну вот, все нормально, я все устроила.

– Конечно, ты все устроила! Только ничего нормального в этом не вижу! – я даже прервал свою попытку заснуть ради того, чтобы как можно эмоциональней выразить весь свой сарказм и еще раз напомнить, что именно она виновница моих нынешних мучений. Это она решила встречать Новый год в Питере, настояла, чтобы я поехал с ней, она дотянула покупку билетов до самого последнего момента, когда остались только сидячие места на дополнительный ночной поезд. Только ее я должен благодарить за предстоящие девять часов ночной езды в неудобном кресле. 

– Удалось договориться с проводницей, она готова за доплату уступить нам свое купе, – продолжала, не обращая никакого внимания на мою язвительность, Аня.

– Удивляюсь, как ты еще не договорилась поменяться местами с машинистом, – не разделил я Анину радость. – Билеты надо было заранее нормальные покупать. А теперь-то что, уж как-нибудь эти девять часов домучаюсь, человек, говорят, ко всему привыкает, – проворчал я, и снова занялся подготовкой себя ко сну.

– А чего же вы не идете, у меня все готово, – теперь уже сама проводница– благодетельница прервала мою очередную попытку пристроить в кресле свое тело.

– А где же вы сами-то будете спать? – не на шутку обеспокоился я судьбой гостеприимной проводницы, с одинаковым трудом представляя ее огромную, заслонившую весь проход фигуру как на моем пассажирском месте, так и вместе с нами в ее купе.

– Да вы не волнуйтесь, – успокоила она меня, – я к подруге в соседний вагон уйду.

Не выдержав двойного напора, я согласился.

– Ну вот, – получив оговоренную сумму, проводница затолкнула нас в свое купе, – здесь, устраивайтесь, – и захлопнула дверь снаружи.

Мы огляделись. Собственно, оглядывать тут особо было нечего, поскольку и без того небольшое купе было полностью, включая узкую полку, завалено грязным бельем. Я выглянул наружу, чтобы уточнить у проводницы, когда она освободит для нас место. Но та исчезла с поразительной, особенно если учесть ее габариты, скоростью.

Пути назад уже не было – на наших местах вовсю посапывали какие-то мужики, да и деньги за новые места были отданы.

Стали ждать возвращения проводницы. Теперь я несколько изменил свое отношение к тому креслу, которое так необдуманно покинул, сидение в нем уже не казалось таким невыносимым. По крайней мере, сидеть в нем было лучше, чем стоять среди грязного белья.

Поезд покинул Москву и резво двигался в направлении Петербурга. Проводница не появлялась. Ее можно было понять, я бы на ее месте тоже не возвратился. Выхода из положения, в котором мы оказались по собственной воле и даже инициативе, было два: либо отправиться на поиски хозяйки купе, либо попробовать в нем устраиваться. Дико хотелось спать, да и шансов найти в ночном поезде исчезнувшую проводницу было немного. К тому же я вряд ли узнал бы ее при встрече. Остановились на втором варианте.

Пришлось разгребать горы белья, чтобы хоть частично освободить место на полках. К счастью, нашлись две относительно чистых, правда, в полутьме, простыни.

Легли не раздеваясь, укрывшись собственными куртками. Лежать пришлось в скрюченном положении, распрямиться нам мешал наш же багаж, который, кроме как на полки, положить было некуда. Помимо неудобной позы, уснуть мешали запах грязного белья и свет, который не выключался. Я лежал и уже мечтал о том кресле, в котором еще полчаса назад так мучился. Но усталость брала свое, под стук колес глаза стали слипаться. Помешал им слипнуться окончательно настойчивый стук в дверь.

У купе проводницы столпились недовольные пассажиры.

– Когда откроют туалеты? – стали они задавать мне наперебой один и тот же вопрос.

Я честно признался, что не имею ни малейшего представления.

– Вы что, издеваетесь!? – их возмущение грозило в самое ближайшее время приобрести еще более агрессивные формы.

Мне же менее всего хотелось издеваться над этими имеющими полное право справить свою естественную нужду гражданами. Тем более что вопрос открытия туалетов волновал меня не меньше, чем их. О чем я тут же и поспешил им сообщить. После чего вся пассажирская делегация полным составом двинулась на меня. Их намерения не вызывали сомнений. А я, должен сознаться, терпеть не могу, когда меня бьют. Выручила моя сообразительность. Надо заметить, что в критические моменты я начинаю неплохо и довольно быстро соображать. Я понимаю, что после того, как я согласился покинуть свое царское кресло, в это мало кто поверит, но, тем не менее, это так. Я поспешил поделиться с наступающими своей душераздирающей историей. У меня уже не было времени начать с самого начала – с того самого момента, когда в Аниной голове созрела мысль поехать встречать Новый год в Питере, и свой рассказ я начал с того, как прервали мое блаженство на своем законном, указанном в билете месте, обманным путем заманили в это купе и бросили тут на произвол судьбы. Для пущей убедительности я распахнул двери купе и показал, в каких нечеловеческих условиях мы оказались. Кажется, мой рассказ произвел впечатление на пассажиров, еще секунду назад готовых по отношению ко мне на самые решительные действия, они чуть отступили, а у одной впечатлительной особы даже блеснула слеза. Живым подтверждением моему рассказу была растерянная, сидящая на куче несвежего постельного белья Аня. Более напоминавшая несчастную беженку, чем человека, едущего в Питер встречать Новый год, и для которого эта поездка, по большому счету, не более чем прихоть. 

– А это не проводница? – на всякий случай поинтересовался кто-то особо недоверчивый. Мне не составило труда убедить, что наша проводница – человек гордый и независимый, и выше того, чтобы проводить время на своем рабочем месте, тем более в таких далеких от идеальных условиях и с таким способным на чудовищную глупость типом, как я.

– А где начальник поезда? – поинтересовались у меня пассажиры. Им почему-то продолжало казаться, что раз я нахожусь в купе проводников, то должен знать хоть что-то. Я не оправдал их надежды и в этом, сказав, что могу им сообщить разве что местонахождение машиниста: по идее, он должен быть где-то в самом начале поезда. Да и то только в том случае, если ему не удалось найти простака вроде меня, который согласился поменяться с ним за деньги местами. Но, успокоил я их, вряд ли в поезде есть еще один такой (для одного состава это было бы катастрофически много), а я уже поменялся местами с проводницей, и дальнейших смен мест за деньги совершать в ближайшее время не собираюсь. Хотя, конечно, ради того, чтобы вернуться на прежнее место, лишних двух тысяч не пожалел бы.

В общем, разошлись мы если не друзьями, то, по крайней мере, товарищами. По несчастью. Пассажирская делегация возвратилась на свои места, а я, целый и невредимый, остался в служебном купе. 

А когда очередная моя попытка заснуть вновь была прервана бесцеремонным стуком в дверь, то надежда на возвращение проводницы возникла во мне в самом минимальном объеме. Можно сказать, почти вообще не возникла. И правильно. На этот раз пришли поинтересоваться, не могу ли я что-то сделать, чтобы выключить в вагоне свет. Пришлось разочаровать их в очередной раз.

После чего меня беспокоили всего раз пять. Не больше. Раза четыре по каким-то пустякам, о которых даже говорить не стоит. А один раз – протрезвевший пассажир, который уснул сразу после посадки, а потом проснулся и решил посетить туалет. Пришлось объяснять ему все заново. Пассажир был хоть и не до конца протрезвевший, но сообразительный. Понял все с третьего раза.

В конце концов я, видимо, все же уснул. Потому что сон может видеть только уснувший человек, а я его видел. Мне снилось, что меня по ошибке вместе с мусором затолкали в мусоровоз какие-то бесцеремонные гастарбайтеры с лицами звезд нашего шоу-бизнеса. А когда они выгружали меня на заводе по сжиганию мусора, то плясали и орали дикими голосами какие-то свои песни. 

Впрочем, песни мне не приснились – в купе на полную громкость орало включенное радио. К тому же ритмично стучали в дверь. 

– Вставайте! – раздался из-за двери бодрый голос нашей проводницы. – А то скоро закрою туалет!

«Закроет, – почти с нежностью подумал я. – Значит, приходила, значит, все же открыла». Я посмотрел на часы – поезд по расписанию должен был прибыть в Питер еще часа через два. «Беспокойная, оказывается, у нас все же проводница», – подумал я. Но заснуть вновь не удалось: жутко чесалось все тело и хотелось в туалет. Должен же я был им воспользоваться, раз представилась такая возможность.

– Посмотри! – я невоспитанно ткнул пальцем, когда мы с Аней вышли из поезда, в сторону соседнего вагона, рядом с которым стояли две проводницы. – По-моему, это наша!

– Какая теперь разница, – проворчала невыспавшаяся Аня. – Что ты тащишься, как сонная муха!

Я на всякий случай помахал свободной от чемодана рукой. Мне показалось, что наша проводница увидела меня, и показалось, что хитро улыбнулась. Впрочем, улыбка могла быть и просто благодарной: еще бы, на одних пассажирах заработать дважды – взять с них за поселение в купе и продать другим их законные два кресла...