О спорт, ты – мир!

«О, спорт! Ты – мир! Ты устанавливаешь хорошие, добрые, дружественные отношения между народами. Ты – согласие. Ты сближаешь людей, жаждущих единства. Ты учишь разноязыкую, разноплеменную молодежь уважать друг друга. Ты – источник благородного, мирного, дружеского соревнования. Ты собираешь молодость – наше будущее, нашу надежду – под свои мирные знамена. О, спорт! Ты – мир!»

Это из «Оды спорту», которую написал основатель современного олимпийского движения, французский общественный деятель Пьер Кубертен, возродивший традицию античных Олимпийских игр.

Я смотрел Парижскую Олимпиаду.

Практически всю легкую атлетику, почти весь волейбол и баскетбол, другое…

Современные Олимпиады, увы, не останавливают войны, но, безусловно, отвлекают от них. Глобальные возможности телевидения помогают хоть на несколько дней забыть о нескончаемых бедах и безумии мира миллиардам людей.

Вот и я, наслаждаясь честным и благородным противостоянием атлетов, забылся…

Олимпиада продолжалась 16 дней. Интересно, есть ли сведения, сколько за эти дни было убито живых людей?..

О чем еще скажу…

Церемонию открытия не видел. Читал восторженные отзывы. Мельком заметил, как по Сене скакал, не поднимая брызг, неоновый конь.

Церемонию закрытия смотрел. На почетной трибуне сидели рядом Президент Макрон и глава МОК Томас Бах.. Макрон понравился, Бах – нет. Бухгалтер какой-то. Причем, для бухгалтера какой-то необаятельный.

Часовая история-фантазия с инопланетянином, кольцами и акробатами, на мой взгляд, была удивительно скучна.

А понравился мне – и сильно – один момент церемонии. Продолжался он минут пять. Помните, как весь стадион и заполнившие поле спортсмены хором пели Джо Дассена «О Шан зе Лизе».

Я, помню, подумал: О! Вот оно… Минут бы двадцать хотя бы!

Куда там! У нас сценарий, режиссура, новые технологии! И потом, дорого должно быть. Очень! Иначе нас не поймут!

Скука короче…

Да старый! Да, брюзга!

Ладно… Что еще скажу. Парень этот… Швед. С шестом. 6.25! Мировой рекорд! Кстати, заметили, какая отличная рифма шест и шесть?! Кульминация Олимпиады! Как же он, преодолев в третьей попытке заветную высоту, кинулся к своей девушке целоваться! Он ведь это, для нее прыгнул! Как писал Булгаков, «Что любовь делает с человеком!»

Кстати… Вот наша Ярослава Магучих. Помните, как она в том же Париже, еще до Олимпиады тоже установила мировой рекорд в женских прыжках в высоту: 2.10! В Диамантовой, кажется, лиге. Коммерческой… А тут взяла 2.00, стала Олимпийской чемпионкой и дальше не прыгала. В отличие от этого шведа… Как его?... О! Арман Дюплантис! И победил, и олимпийский рекорд установил, и мировой!..

А ведь Ярослава тоже легко прыгала. И с запасом… И могла бы, думаю, и дальше… Так же легко… И выиграть с Олимпиаду со, скажем, 2.03, 2.05.

До чего же красиво было бы, согласитесь!

Наверно травму получила. А мы и не заметили…

Здоровья ей! И рекордов!..

И всем мира!

Талисман

Тяжело мне быть взрослой. Потому что частенько результат какого-либо дела напрямую зависит только от меня. Например футбол. Что вы хихикаете? Какое я имею отношение к футболу? Самое прямое. Самое!

Для футбольных болельщиков нашей семьи, мужа, сына и папы, я – футбольный талисман. Вот как бывают талисманы разных чемпионатов – пингвины, медвежата, хорьки там разные, волки. А для нашей семьи талисман – я. Причем действующий. И многофункциональный. В свободное от футбола время я не сижу на шкафу, растопырив лапы и выпучив глаза, как другие талисманы, прикрытая полиэтиленовым пакетом от пыли. Я, как часто говорит в порыве благодарности мой муж, украшаю жизнь нашей семьи – то есть готовлю, убираю, хожу на работу и зарабатываю деньги, выгуливаю, кормлю и воспитываю собаку, кота, двух попугаев и двоих детей. И только когда по спортивному каналу идет важный футбольный матч, меня громко зовут к телевизору быть талисманом. Могут вызвонить меня из салона красоты, вытащить из ванной, выдернуть из постели, украсть с работы, увезти из кондитерской, где впервые за много лет наконец встретились подруги, живущие в разных городах или даже странах. Словом, когда идет футбол, я обязана сидеть на диване перед телевизором и следить за нашими. И тогда наши выигрывают. Но нельзя отвлекаться, медитировать, думать, мечтать о своем, вязать, вышивать, рисовать, то есть делать все, чем я могу заняться у телевизора, нет, формально присутствовать нельзя, что вы… Надо следить за мячом и, главное, волноваться. Причем искренне.

Иногда я беру с собой кота. Хоть какая-то забава, особенно когда футболисты вялые, а матч неинтересный. Тем более котик мой это любит. Он садится перед телевизором на хвост, водит усами туда-сюда, фыркает, а потом начинает лапами ловить футболистов или мяч. Тогда мои орут:

– Убери кота! Убери кота! Он мешает!!!

– Кому?! – ехидно вопрошаем мы с котом. – Вам или футболистам?!

Эту мою способность быть талисманом, то есть влиять на ход матча, знают все друзья мужа, сына и папы. И когда идет футбол, и когда в первом тайме наши уже проворонили два мяча, и когда уже завалили всю игру, и когда тренер уже достал что-то, чем обычно стреляются тренеры, к нам домой звонят: 

– Она дома?

– Да.

– Она смотрит? 

– Да.

– Она следит?

– Ой, блин, она же спит!!!

– А ну-ка подтолкните ее, эту сволочь, пусть смотрит внимательно… И пусть волнуется!!!

Беда в том, что я жаворонок, а футбольные матчи транслируют поздно вечером. Я отчаянно хочу спать. А мои орут и скандируют. И меня шпыняют так, что я борюсь с искушением дать каждому чем-то тяжелым по башке. И если от этого крика и тычков я включаюсь в матч и внимательно слежу глазами за мячом, на последней минуте наши как минимум равняют счет и выходят на ничью.

Если я смотрю невнимательно, не переживаю или вообще не присутствую у телевизора и если вдруг, как часто бывает, наши проигрывают, мужская половина нашей семьи и их друзья на меня обижаются и со мной не разговаривают.

Не могу сказать, что я скучаю, нет, бывают и симпатичные матчи. Например, однажды, когда впервые в новом составе играл «Шахтер», я все время спрашивала, почему некоторые футболисты не вымылись, прежде чем на матч ехать. Они что, прямо из шахты? И почему, интересно, главный горняк Донбасса носит игривое румынское имя Мирча? Меня строго попросили не задавать глупые вопросы и обвинили в неполиткорректности. Я со слезами на глазах жалела этих несчастных лиловых афроукраинцев, которые бегали по мокрому полю и пугливо отмахивались от снежинок, огромных, как мухи цеце. А снежинки мягко таяли на их курчавых шевелюрах и вместительных шоколадных носах. 

Когда я болела и мне нельзя было волноваться, наши стали проигрывать особенно часто. Когда я была в отъезде, где не было ни российского, ни украинского телевидения, наши съехали по турнирной таблице со стремительностью бобслеистов.

Совпадения, говорите? Ну-ну…

Звонят тут как-то все мои мужчины почти одновременно, приехать домой не могут: у мужа – срочная проверка, но телевизор в его кабинете включен, у сына – срочная работа, опять же телевизор где-то там прослушивается на заднем плане, у папы – последняя перед соревнованиями тренировка, все его гимнастки прыгают и крутятся на брусьях, но краем глаза папа смотрит футбол.

Говорят мои хлопцы, быстро включай телевизор, третий канал, смотри матч, болей за наших. Лига чемпионов, поняла?! Лига чемпионов!!! Приедем проверим. Ответишь, если что! Ты же у нас талисман! Давай, на тебя страна смотрит!

Я очень люблю нашу страну. Умом. А вот телом… Вернее, его конкретной частью – сердцем – я люблю Великобританию. Почему именно Великобританию? Ну сперва класс английский, потом факультет, потом практика в Шотландии. В общем, люблю и все! Тут ничего не поделаешь. Любишь умом и сердцем, иногда разное. Но вот из-за этой раздвоенности бывают и недоразумения.

Включила телевизор, села, смотрю. Объявляют: «Динамо», Киев. Ага. То есть наши… И «Манчестер Юнайтед»… Что?! «Манчестер Юнайтед»?! То есть… мои!!! Это же мои!!!

Я взяла кота на руки, твердо помня, что болеть надо за наших. Но это умом. А телом… Ну вы помните… То есть сердцем… Словом, сидим мы с котом, смотрим. Наши все гордые и в белом, у нас в стране все сейчас, которые гордые, они обязательно в белом. Мои же в красных кофточках и черных штаниках, не очень хорошее сочетание цветов, скажу я вам. Но зато немаркое. А белое ведь, если испачкать, так потом не ототрешь и очень видно… И такой неопрятный вид у этих в грязно-белом потом, если испачкаться… 

Пока я так размышляла, наш, который гордый и в белом, бежал-бежал, шлепнулся и стал ойкать – давить на жалость. А я прямо разозлилась, ну что же он – большой такой уже, а прикидывается. Потом дяденька в полосатом, главный по футболу, судья руками маханул и назначил этот, ну штрафной. Сколько смотрю футбол, столько жду, что как скажут «штрафной», так тут же бокал хрустальный вынесут на подносе и заорут «Пей-да-дна! Пей-да-дна!» А тут просто один футболист, мой, в красной кофточке, убегает в сторонку, немного разминается – болтает ногами туда-сюда, потом поправляет носки свои длинные и как даст ногой по мячу. Мой кот как раз к этому времени, к штрафному, развеселился, разыгрался и стал ловить мяч. Мой в красном ударил ногой по мячу, мой кот ударил лапой по экрану, туда, куда мяч покатился, и еще один мой с подачи моего кота головой вколотил мяч в сетку наших ворот. Го-о-о-о-ол!!!

– Ты смотришь?! – грозно зазвонил телефон.

– А как же! Конечно смотрю!

– Смотри мне, смотри!

Тут я вспомнила, что мне же надо болеть не за моих, а за наших. (А подлая мыслишка проскочила, что мои и без меня справятся.)

Опять мой, такой неугомонный, уже без помощи кота отдает мяч моему, и мяч летит выше ворот. Ну так, это же потому, что я болею за наших. Хотя стала страшно волноваться за моих.

Сижу, и душа не на месте – разрываюсь!

Наши приуныли чего-то, мои наоборот оживились, бегают такие ладненькие, проворные, и один из моих, как в средневековом поклоне, – бумс! – эх, недоглядела, а у наших-то оказались ворота совсем пустые – го-о-о-ол!!! Два – ноль в пользу моих! Хе-хе!!! – потирали мы с котом лапы.

– Ты чем там занимаешься?! – опять зазвонил телефон.

– Футбол смотрю…

– Ты хоть переживаешь?!

– Еще как переживаю! А ты меня не отвлекай! Пока я тут с тобой разговариваю, нашему в белом врезали мячом по кумполу! 

Наш – шлеп! – и прилег. Лежал-лежал неподвижно… Ох, думаю, сейчас телефон звонить будет опять! Тренер в очках что-то дико заорал, руками замахал, мол, вставай и иди! Вставай и иди! И знаете что? Наш медленно встал и пошел, прямо как Лазарь какой-то совсем. Правда, очень изгваздался, пока валялся! И кофточку испачкал, и шортики, и носки! Я говорила, говорила… Тоже мне вырядились в белое! Теперь бегают замурзанные, никакого победного и гордого вида…

Пока я возмущалась, судья этот полосатый пальчиком помахал нашему, вытащил из карманчика и показал ему какую-то бумажку желтого цвета. Может, номер телефона… Или визитка доктора… Не знаю. Но этот наш футболист был страшно недоволен, очень был огорчен почему-то. Может, дорого ему было к этому доктору, что ли… Нет, ну этот судья, ну как ему не стыдно?! Мальчик, видимо, издалека, потому что негр. Без мамы, без папы… Холодно ему опять же… Никакой жалости. И пока я сочувствовала одинокому динамовскому африканцу, наш забивает гол моим аккурат под перекладинку. Нет, ну это вообще!

Мои, конечно, забегали, засуетились, мяч отбирают, и что? И ничего! Мы с котом прямо извелись оба, но наконец на сороковой минуте опять с подачи моего, который уже вначале бил, когда я еще про водку подумала, мой еще один забивает гол головой. Ф-ф-у-у-у… Этот вот парень, который все время мячик катит, чтоб его потом забить, ну он такой силач! Умеет подавать. Прямо как моя бабушка. Она и готовить умела вкусно как никто, но уж подавала, так подавала!!! Прямо как мой вот этот! Я даже имя запомнила этого казака – Гиггз! 

В перерыве мы с котом пили успокоительные капли и выслушивали упреки по телефону.

Во втором тайме мы с моими подустали. Да и наши совсем увяли. Лупят по штангам, падают, и почему-то только в тех местах, которые такими белыми полосочками обрисованы, кривятся и стонут – хотят, чтоб их полосатый пожалел, а других чтоб наказал. Нет, ну разве не детский сад? Мяч руками хватают. Что, можно?! Нельзя! Я уже грамотная, я сколько футбольным талисманом у нас в семье – я уже знаю, что в футболе нельзя мяч руками! Как почему? Да потому что он – грязный же!!!

После того, как мой опять забил нашим, я отключила телефон. Что мне выслушивать, когда уже четыре – один. Я, конечно, для очистки совести еще поволновалась за наших, и тогда наш отправил мяч в угол моих ворот. Ну и все. Повозились немного, побегали туда-сюда, и раздался финальный свисток.

Мои выиграли у наших: четыре – два.

Ой, что я выслушала!!!

Конечно, все вокруг были уверены, что это я во всем виновата, что, если бы не путалась в своем выборе, как обезьяна в парламенте, матч прошел бы лучше. А то футболисты сами не знали, что делали.

А я им ответила, что если будут грубить, я больше никогда не буду футбол смотреть. Лучше пойду кота покормлю, похудел от волнения, маленький мой…

– Кис-кис-кис! Зида-а-ан! Кис-кис! Кушай Зидан, кушай, Зиданчик дорогой, кушай, киса…

Беседы у фонтана

Большая восьмерка

У нас в Семипядьево – своя восьмёрка, лучшие люди села: акушер Буратинов, механизатор Никодим, электрик Бормотухин, милиционер Афанасий, ботаник Стоеросов, модельер Блюев, бухгалтер Мухлюев и сам Председатель.

Председатель, конечно, главный. И деньги в основном его. Он за эти деньги потом всю душу вымотает. Но сначала напоит. Это по-мужски.

Готовиться заранее начинают. Перво-наперво место: обычно – старый сенной сарай на окраине. Там они никому мешать не будут. Все три дня. А то и четыре, на сколько здоровья хватит. Все улицы перегораживают: и которая вдоль, и улицу имени Председателя – она поперёк, всего два дома, Председателя и Мухлюева. Зачем перегораживают – не говорят. То есть Председатель не говорит – он вообще на глупости не отвечает, а народ только на глупости и способен. Мухлюев говорит, но очень туманно. Не так туманно, как про трудодни, но тоже непонятно. Короче, перегораживают – и всё, ни пройти, ни проехать.

Вот. Материальная часть, как я уже говорил – на Председателе. Он самогонщицу Мышеловкину Марью Дормидонтовну напугает, чтобы, значит, задаром четверть отдала, – оброк типа. И милиционер тут же. Милиционер Афанасий – он приезжий, из города, и вроде бы в большую восьмёрку не должен входить по определению. Но у него пистолет, и если с собой не позвать – серчает он. Сильно серчает, а в обойме восемь патронов. Так что пока скрутят, много делов может наделать.

Модельера Блюева тоже неохотно берут. Он не пьёт, а всё время ждёт чего-то. А потом мальчишки, что в сарай через дырявую крышу заглядывают, такое про него рассказывают, что ужас просто.

Электрика Бормотухина рады бы не взять, но он как запах почует – сам приходит и выпивает всё, что осталось. Поэтому начинают быстро и стараются выпить как можно больше до прихода Бормотухина.

Механизатор Никодим – человек странный. Нет, руки, конечно, золотые, но только руки, на голову ничего из благородных металлов не остаётся. Зовут от греха, чтобы всё время перед глазами был. Мало ли?

Само собой, бухгалтер Мухлюев. Он разливает. Правильно разливает, по понятиям. Ни разу за это не били.

Акушер Буратинов – тоже вроде приезжий, но свой в доску. Его из-за разговора берут. Как речь о бабах – тут Буратинову нет равных: всё видел, всё своими руками знает.

Ну и ботаник Стоеросов, разумеется. Большой учёный. По меркам Нижеурюпинской области, конечно. Очень большой: выше двух метров и вес сто тридцать. Так-то – тише воды, ниже травы. Но, опять таки, если не позвать – исхитрится, подмешает волшебный отвар в водку. Было. Два раза было, не знаю, что и как, но никто в третий раз не хочет.

Вот такой состав нашей большой восьмёрки подбирается. Без баб, разумеется, хотя они и просятся каждый раз. Но Блюев против.

Не надо женщин обижать

Не надо женщин обижать,
Не надо в них бросать гранату,
А надо женщин обожать
И отдавать им всю зарплату.

Не надо женщине хамить
И затыкать её, как дуру,
А надо женщину хранить
И привносить в неё культуру.

Не надо женщину склонять,
Когда она уткнулась в телик,
А надо просто объяснять,
Что просто нету просто денег.

Не надо женщину карать,
Орать в неё, хватать за икры,
А надо с женщиной играть
В подвижные простые игры. 

Первобытные нравы

Крепко бил дикарь сынка
из-за лишнего куска:
«Эта мамонтятина
не твоя, а тятина!»

Утешение

Пускай Колизей мы не видели, но
Одно утешает подчас:
Мы более древним увидим его,
Чем те, кто увидел до нас.

Совет

Мой милый, если нужен вам
Рай в шалаше,
То вы тогда другую фам
Себе шерше.

О любви

А у меня сегодня лирический настрой –
Лишь о любви стихи я слагаю увлечённо:
Люблю я бутерброды, особенно с икрой,
Взаимно – с кабачковой и безответно – с чёрной.

Лимерик

Горячился знакомый поэт:
«Говорят, что стихи мои – бред!
Ну ещё бы! Все музы
Толстопузы, кургузы.
Потому вдохновенья и нет».

Качество жизни

Оставаясь зимовать в военной Одессе, я примерно так себе это и представляла.

Только хуже.

Например, мебель и виноградник я заранее мысленно разделила на то, что пойдет на растопку, и на то, что пойдет на растопку, когда закончится то, что пошло на растопку первым.

Этот диван в детской комнате я давно не любила...

Чего я не представляла, перечитывая книги о блокадном Ленинграде и ужасах разбомбленного Лондона, так это пару сотен "пунктов незламності" на город, пауэрбанки, крошечные лед-лампы, налобные фонарики, генераторы и газовые мини-плиты с баллончиками.

Всё-таки век двадцать первый.

Жить со всем этим почти комфортно.

Но есть и неудобства, разумеется. Графики отключений составить почти невозможно, свет появляется в разное время, то на час, то на два, то на благословенные семь-восемь.

В таких условиях сложно готовить любимые блюда: плов со свининой, борщ на говяжьей кости, налистники с творогом, тефтели... Эхх...

Всегда думала, что я люблю Мандельштама. Оказалось, что вкусно пожрать я люблю не меньше.

Мясо хранить негде, разве что на улице, под дождем и коварным присмотром котов. А успеть, при внезапном появлении света, за несколько часов и купить всё для готовки, и приготовить проблематично.

Газовая плитка с баллоном, которую заботливо подогнала мне подруга (а я ещё думала, что это я тут о ком-то позабочусь, ага...), ужасно пугает с непривычки.

Точно так же, переходя в юности с газовой плиты на электрическую, я несколько месяцев жила с мыслью, что подлый компот или яичница непременно убьют меня током.

Теперь вот, кипятя воду на газу, подозреваю баллон во взрывчато-коварных намерениях.

Увидев в новостях очередную историю о взрыве такого баллона в одесской квартире, торжествующе сунула под нос мужу: я же говорила, что эти твари опасны!

Муж почесал в затылке, ещё раз изучил конструкцию зловещего прибора – и полез копаться в новостях сам.

Через пару минут нашел детали той истории: одесситка оставила газовый баллон на электроплите, на включенной электроплите, временно отлючившейся вместе со светом; а затем плита заработала снова – и баллон с газом отреагировал на это нагревание соответственно.

– И вот если только ты не планируешь провести подобный эксперимент... – начал муж.

Но нет, такого я не планирую. У меня эти две плиты на всякий случай даже в разных помещениях находятся – чтобы не сговорились!

До появления газовой плитки (которую я и теперь стараюсь больше, чем на десять минут, не включать) было грустнее.

Конечно, бутылка кефира и пол батона – отличный завтрак, но это если на ужин предусмотрено жаркое или хотя бы макароны с сыром. А когда на обед – яблоки, а на ужин – тот же кефир с хлебом, это грустно.

Люди мы тощие, на диетах никогда не сидели, к ограничениям не привыкли.

Диета в еде тут же сказывается на предпочтениях в чтении, кстати.

В один из таких дней взялась перед сном за женский роман, где средневековый граф с любовницей решил отобедать, и им подали – что бы вы думали?! – яблоки, хлеб и кислый эль (то есть почти тот же кефир по-средневековому).

С криком отвращения отшвырнула я дешёвую бульварную книжонку – и взялась за другую, гораздо более лучшую, где графу подали отварную говядину с тушеными овощами, цыпленка под соусом, запеченую на углях рыбу с травами и всяческие восхитительные десерты.

Вот это – литература!

Стихи и миниатюры

Центон

Эх, хорошо в стране советской жить! –
ТАСС уполномочен заявить.

16 августа.

«Хэппи бёздей» спел Мадонне.
Мы с Мадонной на созвоне.

Городские цветы.

Растёт на у́лице текома,
А чувствует себя как дома.

Мой лайк не заработать текстом –
Не пой, красавица, при мне –
А только сексом, только сексом,
Причём по телефону не.

***

Я года
Четыре
Не пью.
Я горе
В кефире
Топлю.

***

Чем больше на пляже детей,
Тем я, ребятишки, лютей.
Я думаю, пляж – это место,
Где вам, ребятишки, не место.

***

Итак, я жил… живу, стараясь
Жить не особенно стараясь.

***

Старый и дряблый,
Здоровье на дне.
Голые бабы
Уже не ко мне.

Предприимчивость

Хокку

– Горячие поцелуи!
Горячие поцелуи!..
Девушка ходит по пляжу.

В альбом

Я вам ещё не по душе,
Но это лучше, чем уже.

Света

Света –
Очи
Цвета
Ночи.

О важном

Учиться – суета сует.
Вон со студенткою студент, –
Что не важней всего учёба,
Уже отлично знают оба.

Азартные люди

От моего дома в Штутгарте до города Баден-Баден всего сто километров, а у меня проездной на немецкие электрички. И возник вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею» приехать в этот двойной Баден и пойти в то самое казино, где в пух и прах проигрался Достоевский? Конечно, я не тварь, но вдруг я все проиграю, как автор «Идиота»? Кем назовет меня моя жена, если название романа ей тоже известно? Известно также, что в надежде отыграться Достоевский брал деньги или закладывал драгоценности верной ему Анны Сниткиной. У меня тоже рядом верная Анна, но не все Анны – Сниткины. Я свою Несниткину знаю – не даст ни копейки!

Вскоре после приезда в Штутгарт мы с ней попали в обувной магазин на распродажу: минус пятьдесят процентов на все товары. Аня накупили себе обуви, и я предложил тут же обмыть это событие в ближайшем кафе. Когда подали вполне скромный счет, Аня побледнела.

– Что случилось, дорогая? – спросил я.

– Ужас! Мы с тобой только что съели мои новые босоножки!

Можно, наверное, что-то заложить, как Достоевский. Но что я могу заложить из того, что носит моя Анна? Смешно. Или ношу я? Еще смешнее. И потом куда заложить, как заложить? Есть вариант – кого-то заложить. Но кого? Кому? Вопросы без ответов…

Минутку, почему я должен проиграть? Я же могу выиграть! Сорок пять лет назад на конструкторское бюро в 30 человек выделили один ковер. Мы разыграли его в лотерею, и я выиграл. Ковра этого давно нет, но память о той победе греет мне руку, которой я буду делать ставки. И я снова выиграю!

Вы скажете, что я азартный. О, нет, вы не видели азартных людей! А я видел. Давно, но помню... В Белой Церкви, некогда еврейском местечке под Киевом, жил дядя моей мамы с женой. Мотя и Сара. Их единственный сын погиб на войне, и старики доживали свой век в старом деревянном доме без водопровода и с туалетом на улице. Не реже раза в месяц мама их навещала. И брала меня с собой. В воскресенье мы садились в переполненную электричку, которая больше двух часов тащилась в Белую. Потом надо было еще потолкаться в автобусе и пройти пешком минут десять. Мне было лет восемь или девять, и я не хотел ехать.

– Мама, я не хочу к дяде Моте! У меня единственный выходной! Не порть мне детство!

И, несмотря на то, что тогда школьники ходили в школу и по субботам, и у меня был всего один выходной день в неделю, мама была непреклонна:

– Сынок, ты тоже когда-нибудь будешь стареньким, и тебе захочется, чтобы тебя кто-то пожалел.

Стареньким я потихоньку становлюсь, жалостливых вокруг себя не очень замечаю. Но именно тогда, в детстве, я видел настоящий азарт. Вечерами в дом к дяде Моте приходили друзья-старики. Они садились вокруг широкого дубового стола и начинали резаться в «девятку». Кто не знает, это простейшая карточная игра, где нужно быстрее избавиться от карт, выкладывая их в последовательности. То есть, если кто-то клал, допустим, трефового валета, можно было положить либо после него трефовую даму, либо до него – десятку. А если у тебя не было нужной карты, ты пропускал ход и должен был положить в «банк» на столе копеечку. И начиналось:

– Сема! Ходи!

– У меня нет карты!

– Ты положил копейку?

– Я положил две!

– Фира, не клади копейку на стол, дай ее Семе!

– У меня нет копейки, я кладу три!

– Так, кто разменяет три копейки! Боря, ты можешь?

– Не могу, я пропускаю ход!

– Люди, у кого дама пик? Положите ее, наконец!

У игроков горели глаза. Они будто молодели на глазах. Старики засиживались за игрой допоздна. А потом уходили, подведя итоги:

– Иосифу сегодня повезло, он выиграл тридцать копеек!

– А что делать, если ему таки шла карта!

И счастливый чемпион, уходил первым, надев галоши и старое пальто. Тогда меня они забавляли, а сейчас я понимаю, что это была трогательная уходящая натура. Старые люди, выросшие в еврейских местечках, многие из них воевали, почти все потеряли родных в Холокосте. Вот где был азарт! Но никто из них и мечтать не мог, чтобы оказаться где-нибудь за границей. Тем более, в Баден-Бадене. И уж тем более – в казино. А я был там уже три раза. И даже зашел в казино, чтобы присмотреться. Там тоже сидели, в основном, пожилые люди. Но совсем другие. Хочу ли я с ними сыграть… Если честно, не уверен. Там тихо. Боюсь, что я для них чересчур азартен. Стоит ли рисковать? Даже Аниными босоножками?..

Как устроен этот мир 

Десять кратких биографий

Девочка Маша катается с горки.
Мальчик Илюша копейку нашёл.
Лена скользит на банановой корке.
Дима песок переносит ковшом.
Вовочка дёргает Таню за косу.
Лёва игрушки хватает без спросу.
Катя танцует, Инесса поёт.
Зиночка с бабушкой в церковь идёт.

Маша у зеркала. С циркулем Дима.
Катя у стойки садится в шпагат.
Инне сольфеджио необходимо.
Ищет Илья за сараями клад.
Леночка в лифчике прячет шпаргалку.
Вовка за Танькой летит в раздевалку.
Лёва милицией взят на учёт.
Зина на память молитвы поёт.

Вовка гимнаст (и, естественно, Танька).
Дима – конструктор фотонных ракет.
Инна – в «Ла Скала». Илья служит в банке.
Катя в «Большой» поступила (в балет).
Лена – в «Плейбое» и «Дамском журнале».
Лев – под охраной на лесоповале.
Маша – ведущая телепрограмм.
Зина с утра собирается в Храм.

Вова с женой олимпийцы (по сальто).
Катя – звезда. С чистой совестью Лев.
Лучше Инессы нет в мире контральто,
с Машей сравнить ли иных королев!
Замужем Лена за южным монархом.
Мальчик Илья стал крутым олигархом.
Димину грудь тяготят ордена.
Зиночка ко-ленопре-клонена...

* * *

Как устроен этот мир,
знают Гегель и Шекспир.
Знают Гоголь и Спиноза,
Шишкин, Пушкин, Барбаросса,
Бебель, Крупская, де Сад,
Сталин, сален и усат,
шоумены и горнисты,
шулера и замминистры,
«Крокодил», «Плейбой», «Вечёрка»,
разных умников до чёрта,
Брахмапутра и Маршак.

Только я не знаю – как...

* * *

Разноцветного фонарика принимали в светофоры.
Обещал он всем торжественно не мигать по пустякам.
Познакомился с напарником, через улицу который,
и включил свои прожекторы – взад-вперёд и по бокам.
Он очами глянул яркими на две улицы и площадь
и трёхцветною палитрою мазанул поверх столбов.
Непонятно птицы каркали (хоть чего, казалось, проще б!).
Проходя, девчонка всхлипнула (неужели про любовь?!).
Своевременно и вежливо он мигнул, как бы для пробы,
и слегка поёрзал винтиком по резьбе, где перекос.
А на красный к неизбежному шли две юные особы.
А зелёный жук (провинция!) на зелёный переполз.
Но события стремительно развивались и крепчали,
хоть ещё непоправимое не обрушилось – пока
возвращавшиеся с митинга что-то скверное кричали
и пока ещё не вырулил членовоз из тупика...

Диалог, прерываемый стуком

– Ни дня без строчки – кто сказал?
– Портной.
– Ни дня без точки?
– Ясно, что точильщик.
– Ни дня без пачки?
– Может быть, курильщик?
– Нет, балерина.
– Как? А в выходной?..

– Ни дня без вышки?
– Мастер буровой?
– Палач, дурак!.. Ни дня без почки?
– Фито-
патолог, что ли?
– Нет!
Хирург из ЦИТО.
В мадере почки жарит он порой.

Ни дня без качки?
– Нянька?
– Нет, матрос.
– А может, спец
по правовым наукам!..
(Стук.)
– Кто там стучится?
– Тоже мне – вопрос!
Стукач, конечно –
чтоб ни дня без стука.

Вежливый контролер

На остановке Большой Колбасный тупик в вагон трамвая вошёл приземистый, румяный, гладковыбритый и аккуратно причёсанный мужчина в костюме-тройке и при галстуке.

– Доброе утро! – произнёс он приятным бархатистым драматическим тенором, одёрнул пиджак и поправил причёску. – Всем желаю приятного пути и счастья в личной жизни. Храни вас Бог! Температура за бортом 17 градусов выше нуля. Ветер слабый, до умеренного. Небольшая облачность. Во второй половине дня ожидаются небольшие осадки. Так что позаботьтесь о зонтиках! – улыбнулся он. – Следующая остановка – Институт науки и техники. Меня кличут Николай Григорьич, можно просто Николай! А сейчас приготовьте, пожалуйста, билетики на проверку!

Он подходил к пассажирам и красивым, едва уловимым движением пробивал билеты. К каждому он находил свой подход, с каждым перекидывался тёплым словом. Он точно определял, кому что нужно: кому-то расскажет свежий анекдот, кому-то – свежую глупость с заседания Госдумы.

– Ваш билетик! – весело спросил он у девушки-студентки. Девушка смущённо отвернулась к окну. – Нету? – удивился контролёр. А почему?

– Да… Денег нет. Стипендию не получаю из-за низкой успеваемости, а родители не дают… – девушка еле сдерживала слёзы обиды. – Хахаль мой тоже жлоб ещё тот! Сам на машине разъезжает, а я – на трамвае. Практически бесплатно меня любит…

Контролёр, оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит, сунул в руку девушки сто баксов.

– Держи! – шепнул он ей в розовое ушко. – И никому! Слышишь? Никому! Ты меня не видела!

– Могила! – прошептала в ответ девушка, тяжело дыша всей грудью третьего размера.

А контролёр уже, как ни в чём не бывало, продолжал проверку билетов. Вот он подошёл к небритому субъекту, от которого по вагону распространялся запах одеколона «Сургут», портвейна «Агдам», сигарет «Прима», средства от тараканов «Комбат», пива, шаурмы, чеснока, селёдки и утренней похмельной росы.

– Наркотики, оружие есть?

– Нет! – прохрипел мужик.

– Билеты какие-нибудь? – без особой надежды продолжал контролёр, отрешённо поглядывая на мелькающий за окном индустриальный пейзаж, свидетельствующий о бурном росте экономики и приросте валового продукта.

– Да откуда у меня билет? Я их уже лет десять не покупаю! Еле свожу концы с концами. От похмелья до похмелья! У тебя вот похмелье случалось?

– А как же! – контролёр оживился. – В девяносто третьем году. В Анапе.

– Значит, ты знаешь, земеля, как это мучительно больно? – спросил его мужик с надеждой.

– Да, брат, знаю…

Они обнялись, постояли минут пять, помолчали. Контролёр достал из широких штанин тысячу рублей и протянул небритому.

– Этого хватит? – спросил он по-отечески.

– Этого не хватит, но я всё равно возьму! – ответил мужик, пряча деньги в потайной карман.

– Кудрявый! И у мине тоже нет билета! Ты мине тоже денег дай! Будет тибе счастье! – ухватила контролёра за рукав цыганка в пёстрой дублёнке на голое тело.

– Держи! – контролёр торопливо сунул ей тысячу.

– И мне! Я тоже без билета!

– И я!

– И я!.. – раздавалось со всех сторон. И каждый получал по тысяче рублей.

– Сегодня Международный день контролёра! – объявил счастливый от осознания своей востребованности контролёр. – Берите! Всем хватит! Переходите на работу в наше управление транспортного контроля! Нам требуются хорошие контролёры! Опыт работы не обязателен. Обучение бесплатное, проезд в общественном транспорте бесплатный! Сегодня в обществе сложилось неправильное представление о контролёрах как о людях грубых и бездушных! Мы должны сломать этот стереотип! Друзья! Мы не звери! Мы такие же люди, как и вы! Мы должны любить друг друга и помогать в трудную минуту!..

Прямо из трамвая колонна пассажиров-безбилетников отправилась в ресторан. Управление контроля на транспорте давало праздничный банкет. Было много веселья, водки и закуски. Контролёры-ветераны делились опытом с новичками, а министр транспортного контроля России вручал награды лучшим: новенькие, сверкающие, пахнущие заводской краской компостеры с изображением зайца и именной надписью: «Лучшему контролёру страны. Мы их сделаем!»

Короче говоря…

Или Васька

Он сидел в переходе у трех вокзалов. Обычный Барсик или Васька в заношенном полосатом меху. Худой и давно нечесаный. Заскорузлой лапой придерживал табличку со словами «Памагити на белет до Шушар». Под Шушарами было криво написано помельче «Не ел ниделю». На лапах рассказал, что сам из Шушар. Это где-то между Москвой и не Москвой. Жил у какой-то старухи. Вроде и неплохо жил, грех жаловаться. Конечно, не как сыр в масле, но с голоду мышей не ловил, нет. Бес его попутал. Вернее, человек один. Сманил в африканский зоопарк. У них там котов нет – одни львы с жирафами. Тебе, сказал, как экзоту – две ставки в африканских еврах. Годик поработаешь у них котом – потом десять лет в своих Шушарах будешь кум нигерийскому королю. Старухе опять же привезешь сувенирную набедренную повязку.

Ну и все. Документы, деньги бабкины похоронные, сосисок молочных два килограмма – все отдал за рабочую визу и транспортировочный контейнер. Довез он меня до Одессы, а там, в порту, таких дураков как я – пруд пруди. Историй мне порассказали… Шерсть дыбом встает. Вместе с хвостом. Был там один трехлапый. Агитировал всех в Штаты – приемными котами в их семьи. Говорил, что у него братан в Сент-Луисе живет. Ну, там тоже все не так просто. Братан его справки год собирал. Отец неизвестно кто. Мать со всеми котами подряд. У него задержка в развитии – мяукать научился только на третьем году. А тут еще и защитники наших котов-сирот… Собаки, а не защитники. Пусть, кричат, лучше здесь подыхают, но в Америку…

Короче говоря – посмотрел я на все это, плюнул и подался обратно. Кое-как до Москвы доехал. Одно время состоял при живом уголке в детском саду. Хорошо там было, но совесть мучила – как там моя бабка… Мальчонка мне один сердобольный табличку написал. Как смог печатными буквами. Месяц здесь побираюсь. Только до Бологого и набрал денег на билет. Людям не подают, а уж котам… До холодов бы домой попасть. Пока хоть весточку бабке какую подать, а то еще помрет не дождавшись.

Он вздохнул и стал яростно чесать за ухом. Я дал ему денег и половинку шаурмы. Он лапами нарисовал в воздухе «шаверма» и «спасибо». Тут-то я и сообразил, что ехать ему в сторону Питера.

В первую декаду сентября,

в самое полнолуние, светлячки выползают по ночам на пригорки, пни и давай наливаться лунным светом. Как нальются по самые гланды – так начинаются у них танцы. Светлячки – существа тонкие, со вкусом и понятием. Какой-нибудь насекомый гопак, который отплясывают не жалея ног толстомясые медведки или простоватые божьи коровки они танцевать не станут. У светлячков в моде благородные гавоты и мазурки. Построятся они парами, и давай выписывать запятые с многоточиями. То лапки сомкнут, то разомкнут, то разом вспыхнут, то погаснут, то разлетятся, а то снова обнимутся. И каждый кавалер стремится своей даме посильнее свет в глаза пустить. Так они кружатся и кружатся, пока не упадут в траву. А как упадут… Нет, вообще-то для светлячков семья – это святое. Их мужику хоть лампочку стоваттную покажи – он на нее и внимания не обратит. Полетит себе преспокойно домой на свет семейного очага к своей законной супруге и деткам. Даже сяжками не шевельнет. Это все полнолуние на них совратительно действует. До самого утра они в траве такое вытворяют… С первыми лучами солнца, однако, всё немедленно прекращается. Все ползают по земле с измятыми крыльями, потухшие, не смея поднять друг на друга глаза. Но как только стемнеет и из-за стены дальнего леса высунется желтая, масляная, нахально ухмыляющаяся физиономия луны…

Мать учения

Космические лирические

В турагентстве я секс-тур
на звезду купил Арктур.
Только зря отдал сто тыщ:
там все девки – из Мытищ!

Брат по разуму меня
нынче клеил у плетня.
Я сказала: «Нет, родной!
Не положено с роднёй».

У девчат с Плутония
крутая анатомия.
Без пол-литры не понять,
тискать где, а где обнять.

Смелая аналогия

Для мужчины машина – вторая жена,
она его боль и забота
и, подобно жене, заводиться должна
стабильно и с пол-оборота.

Повторение – мать учения

Сто раз повторял, но напомнить опять
готов без стыдливости ложной:
приятно на голом полу полежать,
когда пол противоположный.

О людях и человеке

Зашел я в русский магазин, попросил греческий салат, а продавец внимательно на меня посмотрел, будто хотел что-то сказать, и сказал: «А вы его попробуйте».

– Что, он плохой? – сразу догадался я.

– Не знаю, – ответил продавец, борясь (я же видел!) сам с собой.

Человек вообще существо противоречивое. Вот этот продавец – разве не хочется ему разбогатеть, при помощи, в частности, несвежего греческого салата, купить домик на берегу Лазурного, что ли, моря, где солнце нежаркое, а дождик – щекочет, где люди ходят в ливреях, а климат такой благодатный, что волосы восстанавливают свою упругость и мягкость, а с соседней дачи приходит пес Брынцалова или Абрамовича и трется холодным носом о коленку, – не хочется разве?..

Но злая для него совесть – или что там еще бывает – заставляет переживать за будущие морально-нравственные страдания покупателей, чувствовать их боль, резь, может быть, да и не у всякого покупателя есть медицинская страховка…

Поскольку в борьбе с самим собой обязательно кто-нибудь проигрывает, то обычно получается ничья или около: «Не знаю… Попробуйте».

Другой покупатель смотрел на девушку за окном. Глаза боятся, а глазки бегают – и не нужно ему уже никаких сметаны, пельменей и журнала «Питание и воспитание детей» – все это рядом на прилавке лежит. И идет он на улицу, чтобы спросить время, узнать, как пройти в библиотеку, а потом, в дороге, пожаловаться на правительство, на непонимание и одиночество, особенно со стороны жены одиночество... Идет, но не доходит, возвращается. Покупает журнал о воспитании, еще и прошлый номер берет, пропущенный когда-то, и сметану неуклюже берет. Время, правда, спрашивает, но уже поздно.

Воспитанный человек – это не тот, кто не заметит себя: нет, наоборот, заметит и, борясь, прольет сметану на скатерть.

В часы досуга

Хорошо, где нас нет

Попутная песня

Светлое чувство коллективизма
Вовсе не каждому было дано.
А между тем моего организма
Очень серьёзно коснулось оно.
После того, как мне с возрастом юным
Без сожаленья расстаться пришлось,
Стал я искать в этом мире подлунном
Место, где всем хорошо бы жилось!

Припев
Я у моря мыл в баре посуду,
Спал в палатке на снежной гряде...
Хорошо, где нас нет, но мы всюду,
И поэтому плохо везде!

Мне бы пожить бы в укромном местечке,
Где ни один человек не живёт,
Там по весне на какой-нибудь речке
Я наблюдал бы, как тронулся лёд.
Я бы объял бы простор необъятный,
Тихо следя за движением льдин,
Всё-таки это безумно приятно
Видеть, что тронулся ты не один!

Припев
Я у моря мыл в баре посуду,
Спал в палатке на снежной гряде…
Хорошо, где нас нет, но мы всюду,
И поэтому плохо везде!

Марш секретарш

С французской косметикой, в модных очках,
То кофе с печеньем, то папки в руках,
На пальцах колечки, серёжки в ушах.
Во всех кабинетах, на всех этажах –

Припев
Повсюду секретарши на марше,
И только через них все вопросы,
И чем они моложе, тем старше
Их боссы! Их боссы!

Им лестно играть окружение их,
Они украшение боссов своих,
Летучки, коллегии, письма, звонки
Их пылким сердцам бесконечно близки!

Припев
Повсюду секретарши на марше,
И только через них все вопросы!
И чем они моложе, тем старше
Их боссы! Их боссы!

Но стоит на подпись внести документ,
И возраст от боссов уходит в момент.
А мы как всегда убеждаемся вновь:
Начальство – ничто! Миром правит любовь!

Припев
Повсюду секретарши на марше,
И только через них все вопросы!
И чем они моложе, тем старше
Их боссы! Их боссы!

Трибуна вкладчика

О славе

Иванову очень хотелось прославиться. Но талантов у него не было, а были только здоровые, без признаков кариеса зубы. И когда он перекусал всех собак на селе – слава пришла к нему. Ну, не слава – так известность: в книгу рекордов Гиннесса он не попал, потому что некто Леонардо ди Каузи из Италии покусал на пять собак больше, но в областной газете появился очерк «Кусачий Иванов». Автор очерка подымал вопрос о плохой постановке культмассовой работы на селе, поскольку в коротком интервью Иванов ответил корреспонденту: «А потому что жизнь у нас здесь собачья. Из всех развлечений – только танцы, и то по субботам».

Односельчане хотели было пожаловаться участковому, но побоялись рисковать единственным защитником. Когда Иванов шёл по селу, люди передавали друг другу шёпотом: «Иванов идёт!» – и загоняли собак в дом. Самые предусмотрительные сделали своим дворнягам прививки от бешенства.

Не видя другого выхода, общество решило скинуться на бультерьера – в надежде, что тот загрызёт Иванова. Однако надежда не оправдалась: Иванов загрыз бультерьера. Но… То ли известность стала тяготить его, то ли развлечение приелось, – и он прекратил кусаться.

Так закатилась слава Иванова.

Кто за этим

Вчера в Ничевошенске за взятки задержана воспитатель детского сада, которая брала с детей старшей группы деньги за разрешение не спать в тихий час. Следствие выясняет, кто за этим стоит.

Причина ясна

Выяснена причина неожиданного снятия с должности Генерального прокурора Российской Федерации. Раздобрел последнее время прокурор, а прокурор не должен быть добрым.

***

Я не боюсь позора,
Давно забыты амбиции,
Мне плохо – приедет «скорая»,
Мне хорошо – милиция.

***

Пошла она за ним на Колыму,
Испортив этим каторгу ему.

Не навреди

Мне врачи готовят вроде
Перспективу ту ещё:
Говорят, к моей утробе
Нету комплектующих.

Раввин и шоумен

Посетовал раввин: «У нас, ей-богу,
Совсем не посещают синагогу».
Ответил шоумен ему тотчас:
«Репертуарчик старенький у вас».

Про счетовода Василия

Колготки, юбки и бюстгальтеры
Не стоит обсуждать с бухгалтером.
Вчера от этого насилия
Развод случился у Василия.

Про Бабкина

Бабкин по утрам выгуливает пса. Пес весит 90 кг, а Бабкин – 100.

Собака лает, Бабкин курит.

Пес думает, кого бы покусать.

А Бабкин – кого из конкурентов разорить.

Такие разные...

Но оба – без намордника.

Кто-то из рабочих медленно работает...

– Эй! – негромко окликает Бабкин. И бездельник начинает суетиться.

Кто-то из поставщиков подвел...

– Та-ак – с угрозой произносит Бабкин. И обещанный товар привозят через час.

Бабкин строгий: много слов не говорит...

Да он их немного и знает.

Грустно Бабкину:

Россия распадается.

Поля не засеваются.

Народ спивается.

Надежда – только на детей.

(А за окном играют дети, страшно матерясь.)

– Нет, – возражает Бабкин сам себе, – скорей, на внуков.

Чтоб не платить налоги, Бабкин все доходы пишет на прабабку – и раз в году в селе Корябки появляется налоговый инспектор.

– С тебя 15 миллионов, – говорит он строго бабке. – Срок оплаты – к четвергу!

Старуха молча поднимает кочергу...

Час бегает инспектор от прабабки.

По тихим улочкам села Корябки.

Детское время

Про кошек и мышек

Чем можно зарядить кота

Кот запрыгнул на скамейку.
Он устал и хочет спать.
И его, как батарейку,
надо снова заряжать.
(Рыбой, – не током, конечно.
А то будете его током, а потом
скажете, что это я посоветовал).
Нету рыбы – можно мясом,
подойдёт и колбаса.
Правда, колбасы хватает
всего на полтора часа.

На крайнем Севере

Мыши, которые живут на Севере,
носят оленьи шубы и шапки.
Оленьи унты – на задние лапки
и на передние лапки.
Носки из собачьей шерсти.
А если вьюга – шарфом
закрывают от ветра нос.
В общем, сразу не разберёшь,
где там мышь, а где эскимос.
Поэтому и кошки на Севере
нападают на эскимосов.

Прощай, кошка

«Что с нашей кошкой? – волновались мыши. –
Она ведь у нас старая-престарая!
Давайте вызовем ветеринара!..»
«Не надо никого, уже не дышит.
Уснула. Хорошо, что без мучений;
Ты из-за нас всегда недосыпала…»
Хоть уходи из этого подвала –
какая жизнь без острых ощущений?!

Обокрали

Кошка около норки
поджидает мышку-норушку:
«Поймаю и съем». А мышка
залезла к кошке в избушку;
сложила шубу из норки,
красную мохеровую кофту с поясом,
вельветовые джинсы, сапоги из нат. кожи –
в мешочек из-под картошки.
Вышла с мешком из избушки
через окошко, по крыше.
И нету теперь у кошки
того, что написано выше.

В продуктовом

Кошка купила рыбу,
и ей не выбили чек.
Думают, если кошка –
значит, не человек?
«Отлично! – сказала кошка. –
Где тут у вас директор?»
Все сразу же испугались,
подумали, что инспектор,
и выбили кошке аж четыре чека.

Неудачный обмен

Много в поле гороха.
Сюда переехали мыши.
Но ужасный тракторный грохот
им мешает читать Ошо.
А выйдешь сказать: извините,
нельзя ли немного потише? –
из трактора дядя Витя
посмотрит нехорошо.

Новые стихи

Есть, между прочим, даже поэты
среди мышей – сочинители од.
Я и читал, и слышал, поэтому
и утверждаю. Про переход
подземный, про погреб, амбар, бобовые,
про хлебные корки и хлебные крошки.
Это всё старые, есть и новые:
про то, как хвост отвалился у кошки.

Как мышка ругала дядю Витю, а дяде Вите казалось, что его ругают три мышки

Сказала мышка Вите трактористу:
«Конечно, дядя Витя, ты грызи.
Но шелуху не плюй, пусть будет чисто.
Ты полежал, и всё теперь в грязи.
Окурки, шелуха, четыре банки
от пива, две бутылки, скорлупа…»
Подумал дядя Витя: «Иностранки...».
Подумал, пошатнулся и упал.

Вернисаж

Наши читатели уже знакомы с нашими авторами. Но многие из них пишут, что хотели бы узнать о них побольше. Помнится, в почти 30-летней истории «Фонтана» уже был такой эпизод. И тогда мы из номера в номер стали печатать с нашими, любимыми авторами, интервью. Придумали рубрику – и вперед!

Ну вот, скажем, беседа с нашим тогда донецким, а ныне киевским постоянным автором Вячеславом Верховским…

Вячеслав Верховский – спаситель трамваев

Вячеслав Верховский – постоянный автор «Фонтана» – живёт в Донецке. Как он сам о себе пишет: «Разрешите представиться, автор шустрых диалогов, прытких фраз и беглых мыслей». И продолжает: «Лучшую оценку своих текстов я получил от городского сумасшедшего: „Вячеслав, скажу я вам про юмор. В этом жанре вы опередили очень многих – в этом жанре вы добились несмешного“».

– Говорят, что все мы родом из детства. А что вы из него помните?

– В первый же день моей учёбы в школе маму срочно вызвала учительница: «Ой, он у вас такой оригинальный!» – сказала озабоченно она, по фамилии, красноречивей быть не может, – Галина Константиновна Угрюмая. «Так в булке и должна же быть изюминка!» – закивала благодарная мамаша. «Изюминка – но не запечённый таракан!» – одернула Угрюмая мамашу. Я всё помню. Как говорила моя бабка, «умру – но не забуду никогда!».

– А когда вы начали писать?

– В четыре с половиной годика. Невероятно! Это обнаружил я недавно. Печатные буквы, семнадцать ошибок. Моё первое в жизни письмо. В детстве, будучи в столице, у родителей я вымолил зверинец. Московский зверинец оказался необъятным, я ножками устал – и не смог его осилить целиком. Уже из дома написал я покаянное письмо: «Масква масковскаму звиринцу извени мидведь шо я тибя нивидил слава в.». Хорошо, что письмо до сих пор не отправлено!.. А как-то я забрёл в «Литературку», в классе пятом. Попросили погулять, чтоб ознакомиться. А потом: «Прочитали ваш рассказ…» Я: «Ну и как?» Они вздохнули: «Чудо как хорош, но мы-то знаем…» – «Что?!» – «Что чудес на свете не бывает!»

– И вернули?!

– А ещё бы, разумеется! Сохранилась также первая рецензия. Я получил её в десятом классе. Мне писала местная «Вечёрка». Можно процитировать дословно?

– Да, конечно!

– «Уважаемый Вячеслав! Ваши рассказы никого не оставляют равнодушными. Что в ваших рассказах поражает больше всего – это поразительное незнание жизни»… Да что рецензия! Помню, за десять лет учёбы в школе нам выдавали всем характеристику. Я свою открыл – не оторваться! Среди прочих доблестей наша классная Мила Павловна указала и такие: «хитроушлый», «никому никчемный», а также «узкоспецифический». Но главным было всё-таки другое: «склонен к маразму в старости». Каково?!

Всю жизнь я с этой Милой не здоровался, видел – и демонстративно отворачивался… А теперь – оно же совпадает: склонен, склонен я к маразму на закате! Вот только как она смогла его предвидеть?! Я теперь ей: «Здрасьте, Мила Павловна!». Но жаль, она меня уже не узнаёт…

– Простите, ваша творческая кухня…

– Это голова. В ней варятся какие-то слова, обрывки мыслей – в общем, полный хаос. И вдруг… Как говорил один знакомый: был в Алупке, подвергался активному отдыху. Вот так и я – я уже от себя не завишу. Вдруг оно рождается само.

– Вы в своих рассказах врёте часто? Хорошо, не врёте – фантазируете…

– Что бы я ни врал, я должен оставаться честным – это факт. А с другой стороны – ну какая там правда?! Если взять настоящую жизнь и красиво о ней рассказать – это разные вещи.

– У вас есть цикл «Клочья». А афоризмы вы сочиняете?

– Я вас умоляю, «афоризмы» – это мелочи! Как сказал один из постоянных авторов «Фонтана», мой приятель Саша Редькин, о себе: «Я мелочист!». И я такой же!

– Ещё одна тема: есть шутки добрые, но ведь и злые есть…

– Нету злых, Марина, нету их! Как сказал один еврейский дедушка: «Все шутки – из рая, и даже насмешки, если они произносятся от чистого сердца». И чего нам в жизни не хватает – так это чистого сердца. И хороших шуток соответственно…

– Но говорят: над тем нельзя смеяться и над этим…

– Не согласен! Можно. Смеяться. Над всем. Если оно, конечно, о себе. Над старостью. Над болью. Обязательно! Потому что в самые критические моменты человек… Вспомним тех, кто в самых безнадёжных ситуациях сам над собой подтрунивал. И это облегчало их страдания. А вот если ты над ним смеёшься – ты… урод.

– А ещё каким бывает юмор?

– Иногда таким, что… лучше б его не было вообще. Он бывает плебейским. И тогда просыпается несвойственная мне злость и даже где-то бескомпромиссность. Он, этот юмор, вроде адресуется не мне. Но он меня оскорбляет до ярости, опять же мне несвойственной. Если честно, мне обидно за народ. Меня коробят эти «соображалки», «укатайки», «обхохочешься»… А есть юмор благородный и, если хотите, совестливый. Один писатель – какой, уже не помню, – вспоминал, что, в свою очередь, другой писатель, Виктор Ардов, вспоминал, что у Ильи Ильфа не было двойного миропонимания: одного для себя, другого для читателей. В жизни он был таким же, как и в своих книгах. То же можно сказать и о тех, кого люблю: о Зощенко, Жванецком, об Иртеньеве…

– А теперь давайте перейдём к мистификациям…

– А я их сторонюсь. Хотя однажды… Меня послали под Бердянск, на Обиточную косу, описать красоты заповедника. Я не забыл оленей и лисиц, енотов, вьюшечек и даже сурбаранов! Газета вышла, а потом меня достали: «Что за вьюшечки? Таких вообще не значится в природе!». Вот так, наверное, и Бог, подумал я, вначале нас придумал, а потом… Отступать Ему, бедняжке, было некуда…

– И ещё один вопрос: что вас по-настоящему волнует?

– По большому счёту? Хорошо. Я был в гостях, на даче, в глухомани. Ночью, выйдя в прохладный до озноба летний сад, где, скорей всего, меня не ждали, я услышал! Как соком наливаются плоды! Как дышат птицы!.. В дом вернулся сам не свой, а растревоженный. Таинство жизни – оно меня разбередило. Так я вырос на целую ночь, а может, и на две, судить не мне. Всё остальное – суета сует…

– После такого и не знаешь, что спросить. Ну хорошо. Где ваша книга? Скоро ли выходит?

– Скоро, уже скоро! Понимаете, она уже была готова, но всё застопорилось на названии. Не давалось мне оно, ну хоть ты тресни! И вот недавно здесь у нас, в Донецке, я еду ранним утром на базар, а точнее – на колхозный рынок. В общем, еду я – и проезжаю остановку. И не я один, а весь трамвай. Что такое? А такое! Утро раннее – и водитель уснул за рулём. И представляете: проехал остановку! Я кинулся в кабину, он проснулся, задний ход – и все вздохнули, все живые.

– Вы серьёзно?

– Обижаете! ТТУ мне даже грамоту вручило «За спасение трамвая». Ну и вот…

– Извините, а причём здесь ваша книга?

– Ну и вот! В тот же миг придумал я названье: «Орден за спасение трамвая».

– Ваш рецепт: жизнь нужно прожить…

– Да. прожить её так тихо, что никто тебе уже не скажет: это было. И тогда удастся повторить…

– Мы о мечте ещё не говорили…

– Говорю. Проживая в стране, где двоечники не просто успевают, а преуспевают, я мечтаю жить в стране, где теневой бизнес – это всего лишь производство зонтиков. Если эти страны совпадут, я буду счастлив.

– Слышала, что вы философ...

– И большой!

– Когда с вами это случилось впервые?

– В далёком детстве. Однажды в саду я увидел на земле орех. Я вскинул голову, желая сбить себе немножечко орехов. Но над головой раскинулась черешня. Одна черешня, больше ничего. И я тогда впервые догадался, что орехи… они падают с неба!

– Ну и напоследок, извините за банальность: ваши творческие планы?

– Песнями и танцами встретить надвигающуюся старость.

– А серьёзно?

– А ещё моя мечта – быть звонарём….