Рылся в архивах… Вот, обнаружил. В 2009 году в «Фонтане» написал…

Кто не помнит

третий закон Ньютона? Есть такие?.. Да ладно, рассказывайте…

Его даже и помнить не надо. Уж что проще: действие равно противодействию… Да это любой мог придумать, не то что Ньютон!

К чему это я? А все к тому же – к выборам президентским. Которые наконец-то стартовали. 

Ну и при чем тут Ньютон? – спросите... Рассказываю…

Я вот до сих пор помню свои ощущения во время Оранжевой революции. Когда чуть ли не миллион киевлян месяц на морозе стояли. Какие речи там на мове звучали! Как сильно, как образно! А какие песни!.. Помню, я чуть ли не впервые тогда почувствовал красоту слов и мелодии нашего Гимна. Может быть, потому что искренне все было. И речи, и поступки… Ну, почти искренне…

Да чего там говорить! Гордился я тогда своей страной. И мовой ее гордился, и песнями…

А что теперь? Когда ни слова правды – одна политика! Когда Президент (Ющенко), к единству страны призывая, уже пятый год упрямо повторяет – «моя українська нація»! Как будто не более естественно, особенно Президенту, использовать понятие «украинский народ» или «граждане Украины». Когда многонациональной и, как минимум, двуязычной Украине навязывают только один язык, одну историю, одно будущее! Когда любовь к своему становится агрессией по отношению к другому!..

И опять я поймал себя на чувстве. Но на этот раз – неприязни. Неприятия. Раздражать меня стали и истовые речи Президента, и убогое кликушество его оставшихся сторонников, и жалкие потуги говорить на мове тех, кто ее не знает, но хочет на этом заработать очки… Да что говорить, даже наш прекрасный Гимн оставляет меня сегодня равнодушным!

Так что прав Ньютон: действие равно противодействию. Политика агрессивного национализма, проводимая Президентом, привела к прямо противоположному: к неприятию многими гражданами Украины всего украинского. В том числе и украинского языка. Особенно, когда он звучит из уст политиков. Точнее, политиканов…

Как сказал не помню кто (не Ньютон – точно!): любой язык красив, когда на нем говорят правду.

Всего вам смешного…

Шуба из Детройта

По легкомыслию беды не ждет никто. 

Вот так и мы. 

К нам в дверь не позвонили – постучали. Кулаком. 

Бабка: 

– Кто там? 

– Это почта, открывайте!

Бабка почтальоншу не узнала. В смысле то, что это Тоня, – это да. Антонина, милая такая, доставляла бабке пенсию домой, бабка ее чаем угощала. Здесь же Тоню будто подменили. Ни «здрасьте!», ничего, а очень сухо, протянула, как повестку в суд: 

– Распишитесь, за уведомление! 

Бабка черканула свой каракуль. 

Тоня попыталась выйти молча, но не сдержалась, поделившись накипевшим:

– Нет вам веры! – и что-то: – Вот на что вы променяли нашу Родину! – а напоследок, окатив нас всех презрением, оглушительно хлопнула дверью. 

Мама побледнела: 

– Началось, – в смысле, что и нас не миновало. – Вот и к нам пришла Америка, домой!

Щас эта помощь – как гуманитарная. И тех, кто от нее бы отказался… Как раз напротив, все: давай-давай! 

Но у советских собственная гордость: в 70-е, когда из-за границы людям шли посылки, где в основном была одежда, а у нас в продаже было пусто… Так они метались, как затравленные, между «взять» или «опомниться», и в результате – с гневом отвергали. И еще давали интервью, мол, просим оградить от провокаций. Мол, охмуряют нас, коварные враги! 

Хотя, казалось: ну не хочешь – не бери! Порви уведомление… Так нет же, они еще публично отрекались! Выпираясь на экраны телевизоров, на потеху обывателю Донецка. Такие по-домашнему нелепые и такие жалкие, ну просто! С глазами, полными недетского кошмара, на своих трясущихся ногах. Опять же, запинаясь и бледнея, с просьбой защитить их от посылки, они бросали присланные вещи к подножию студийных телекамер, как фашистские штандарты – к Мавзолею, мол, мы выше этих западных подачек, нас не купишь!

И ни в чем не виноватые посылки… В прямом эфире их топтали, крупным планом…

Я это помню хорошо, по телевизору. В передаче «Родину не выбирают» люди каялись. Клялись, что делу Ленина и партии верны. Это было, это не сотрешь. Многих моя бабка знала лично: Лейкиных, Морокиных, Шапиро… Но, наивная, крутила у виска:

– Вот же глупость несусветная! Сами ходят с голой ... А им выслали такую вещь… Нет, «провокация»!..

И вот на этом фоне, в общем, благостном, и нас достала мировая закулиса. Мама побледнела: 

– Началось!

Но началось с семейного совета. Где мы сразу от посылки не отказываемся, а здраво рассуждаем: надо брать! Кто не рискует, тот не носит… А вот что? Что не носит? Ну ведь интересно: что же там, в посылке из Америки? 

В общем, для начала поглядим. А если там, в посылке, чепуха или вещи нам не подойдут, вот тогда мы и заявим, куда надо: мол, просим оградить от провокаций! 

Бабка даже загордилась: так придумать!

Не откладывая, мы отправились на почту.

На нас взглянули очень неприязненно. Но выдали: из, точно, США, а, точней, из штата Массачусетс. 

Когда мы вскрыли этот Массачусетс, прямо там – там лежала шубка. Мальчикового размера, очень детская. Помню, я еще разволновался, побледнел: это ж я у них в семье один ребенок! 

Папа, прямо там:

– А ну примерь! – но меня просить не надо. – Красота! А поворотись-ка, сынку!

Как влитая! 

Вот чего мне в жизни не хватало! 

Нам казалось: все на нас глядят… 

Но как они прознали мой размер? Может, их разведка? Я не знаю. 

И на бирке там стоял еще «Детройт». 

Шуба состояла из мутона. Переливчатая, с крашеными пятнышками. Подкладка – саржа. Роговые пуговицы. Для утепления использован ватин. И еще у шубы поясок. Бобровый воротник… Она, Америка!

А о сказочном фасоне я молчу. 

Я даже не хотел ее снимать. Как прикипел. И, хотя стояло лето, – ни в какую! 

А люди будто чуяли нутром: на почтамте – нас брезгливо обходили. Чтобы Родину на шубу променять!..

Я зимы дождался еле-еле. А потом еще одной зимы…

В этой шубке я переходил из класса в класс: третий класс, четвертый… Вот, шестой… 

И хотя наружности я мелкой, я ж расту, а шубка не растет. 

Приспосабливая к нуждам организма, бабка мне ее перешивала. И не раз. Дотачивала рукава, а также низ. Вставляла клинья. По борту, там, где вытирался мех особо, где застежки, пришивала мне полосочки из кожи. Переставляла пуговки на край. Перелицовывала. И еще меняла мне подкладку…

Расстаться с шубкой я уже не мог: она была мое второе «я»…

Кто-то скажет… Кто-то не поверит… И не надо! Но носил я эту шубу много лет и даже, между прочим, в институте. 

Бабка начинала кипятиться – сколько можно! 

– Вот зачем вы ее брали?! – на родителей. – Нужно было отказаться. Не послушались! – хотя она ж ее и присоветовала. 

Шубу снова подгоняли под меня: дошивали, ушивали, все такое…

В общем, шуба оказалась рекордсменкой. На меня весь город:

– Вон, пошел!

Люди выворачивали шеи. 

Скорее, узнавая не в лицо. Я на «шубу» даже откликался. 

Так я становился знаменитостью.

Хотя, по правде, эта шуба представляла из себя…

Уже родители прозрачно намекали:

– Это ж просто ужас на подкладке! Может, купим что-то новое, сынок? – и постоянно добавляли: – Столько лет носить – довольно дико! Даже если шуба из Америки…

Искушали, как могли они, склоняли. Но – не отрекаются любя! И шубе я не изменил! Она ж как талисман и все такое…

Нет, если бы купили мне такую же! Но где?! Не в Массачусетс же лететь!.. 

И вот однажды... Утром я хватился – шубы нет. Нас обокрали! Под покровом ночи. А за окном – серьезная зима. 

Я, конечно, заметался... 

А мама с папой:

– Не переживай! Мы щас вызовем такси и что-то купим!

Я в слезах: 

– А что еще?! 

Мол, что еще у нас украли? Из квартиры.

И мама с папой:

– Больше ничего.

Выходило, взяли только шубу?

Мне это показалось очень странным. Как же так? 

И тут я задохнулся – понял все:

– Что же вы наделали?! Зачем?!

Под покровом ночи, уничтожить!

Отводя глаза, опять твердят: 

– Вот, обокрали… 

Уходя в глухую несознанку.

Тут к нам в дверь несмело заскреблись. На пороге два бомжа. Глазам не верю – держат мою шубу! И робко, деликатно извиняясь:

– А не вы ее на свалке обронили? 

Меня весь город в эту шубу знал! И даже лучше, между прочим, чем в лицо. 

Бабка поспешила: 

– Нет, не наша! Заберите эту гадость поскорей! 

И незаметно их подталкивает к выходу.

Но я успел! 

Я выхватил пропажу, обнял ее всю... 

Те даже прослезились: 

– Это ваша! Они нашли друг друга, поглядите!

Бабка сразу их погнала, тех бомжей. И им не обломилось ничего, чтоб опохмелиться, это ж утро. На что они надеялись, в душе…

Так, у родителей, их заговор сорвался! 

Нас – уже ничто не разлучит! 

И продолжал ее носить где только можно…

А от нас неподалеку жили родственники. Город Жданов (бывший Мариуполь), а теперь он Мариуполь (бывший Жданов) где-то в сотне километров от Донецка. В общем, позвонили, задыхаясь. Не семья, а чередующиеся гласные – Моня, Маня и, конечно, Миня. Позвонили. И, захлебываясь в собственных словах:

– Тут такое, тут у нас такое! 

– Что такое?! 

– Тут у нас… – срывающимся голосом. – В общем, сдали тут у нас…

– Господи, кого?! – бабка ела, бабка поперхнулась. 

Те, задыхаясь в трубку и хрипя:

– Тут! У нас! В комиссионку! Сдали шубу! Как у Славы, только взрослого размера! И только… В общем, отложили вам на час!

Про мою шубу они были уже в курсе. 

Наша бабка:

– Вы хоть не ошиблись?

– Не дай Бог! 

И описали: по приметам все совпало! Крашеные пятнышки, подкладка…

– А хоть Детройт?

– Еще какой Детройт!

– А хоть новая?

– Практически не деванная!

Видно, кто-то получил себе в посылке и от греха подальше тихо сдал. 

И, не медля, мы помчались в город Жданов, потому что отложили нам на час. Машина, допотопный «Запорожец», казалось, выходила из себя. 

Мы домчались меньше, чем за час. 

Когда вломились мы в комиссионку с Моней-Маней-Миней во главе, продавцы подумали: захват! И чуть не сдались…

Я, едва ее увидел, обомлел! Она – моя! Шуба состояла из мутона. Переливчатая, с крашеными пятнышками. Подкладка – саржа, роговые пуговицы. И, главное, бобровый воротник! 

Мне не терпелось поскорей ее надеть. Папа:

– А поворотись-ка, сынку! Как влитая!

И на бирке там еще «Детройт». Моня-Маня-Миня – не ошиблись!

А бабка жала руку продавщице и рыдала на ее плече. Та же думала: бывает, ненормальная! 

В новой шубе мы приехали домой. 

Я учился… Так, чтоб не соврать, уже на пятом курсе института. 

И мне родители:

– Все, в этой шубе, ты ж хотел, уже не стыдно побывать в Москве…

Они дают отмашку: можно ехать! 

И в новой шубе я поехал покорять.

Я ехал в поезде, ухаживал за ней. Она висела, тихо любовался. 

Так мы с ней добрались до Москвы. 

Возле станции метро «Речной вокзал», этаж двенадцатый, проживала моя тетка. А была она... Ну представьте: рост огромный, метр девяносто, косая сажень – это про нее. У нее я и остановился… 

Как ее звали, я не знаю до сих пор. Моя мама называла ее Боня. 

Боня сразу:

– Ах, какая шуба! Тебе успех в ней точно обеспечен!.. 

А она словами не разбрасывалась. 

Мне казалось, все на меня смотрят, в этой шубе, все оглядываются. И, скорее, так оно и было. Взять один бобровый воротник…

Так я покорял собой Москву. Я ходил, показывал себя, собирал восторженные взгляды. Элегантная такая, вся мутоновая. Переливчатая, с крашеными пятнышками. 

– Ах, какая шуба!

– Да, такая!

Подкладка – саржа, роговые пуговицы. И еще у шубы поясок. 

И оглядывались, свинчивая шеи… 

А когда я посетил их мавзолей, мне показалось, что гвоздем программы был – не Ленин! 

В общем, произвел фурор и там…

День отъезда. Скоро на вокзал. 

Вдруг у Бони соображение:

– Ты же ошивался всюду здесь, Москва большая! Взял бы шубу, вышел на балкон. Чтоб выбить пыль. У вас своей хватает потому что! 

Тетка дело говорит, она умна…

Вышел на балкон, с душой тряхнул. Раз, другой. Пыль, действительно, скопилась в ней, дай боже! В третий раз, когда я энергично… Не потому что я не удержал, а просто вырвалась. Шуба вырвалась из рук и – улетела. Прямо вниз. Практически отвесно.

Я окаменел – не передать! А потом глазами вниз – и чуть не выпал. Там три собаки, маленькими точками. Внизу. Уже встречали шубу дружным лаем. Не своим голосом я крикнул:

– Отойдите! 

Но они под козырек, увы, не взяли. Кто я им?! Двенадцатый этаж! 

Я на лифт надеяться не мог: с моим счастьем – я застряну навсегда. 

Так я еще не бегал никогда: через пять ступенек на шестую! 

Я успел – все только начиналось! Две собаки раздирали мою шубу. С наслаждением. Видно, думали: упал какой-то зверь. Буквально с неба. И захотели с ним подискутировать… 

Шекспировские страсти отдыхали! 

Собаки разыгрались, увлеклись. 

Мою шубу попытался я отбить, отчаянно, как никогда ни до, ни даже после. Я схватился, было, за рукав, но он ожил: из рукава явилась третья, просто выпрыгнула, вроде не собака – собачонка! Но, оказалось, самая задиристая, и, оскалясь, – прямо на меня! 

Шуба уходила на глазах. 

Я отпрянул, ничего не оставалось. 

Так они загрызли, мою шубу…

Убитый горем, я только выхватить успел клочок клочка. Его оплакать, к сердцу приложить…

Меня собаки провожали дружным лаем.

Сам не свой, я возвратился на этаж. Боня сразу:

– Шуба, где она?!

– Я ее трусил…

И, показав клочок клочка, я тихо всхлипнул. 

Боня в шоке, Боня – просто в ужасе:

– Ты был же украшеньем мавзолея!

А нужно уже ехать. А что надеть? На улице зима, полновесный минус двадцать пять. И она – дает свое пальто: 

– Быстро надевай – и не раздумывай!

(У нее их было несколько, пальто.) 

А она же роста – ого-го! Ну просто гренадерского размаха! И на формы Бог не поскупился: бюст – такой и бедра… Я мог трижды завернуться в то пальто. А характер добрый и отзывчивый. Вот взяла дала свое пальто. И еще зеленое в придачу! А что женское, так тетка ж – не мужчина…

И еще по полу волочилось! Но укоротить… 

Она вздохнула, Боня незабвенная: 

– Чтоб не опоздать, иди такой!..

Тогда в Москве терактов еще не было. Но каждый встречный милиционер считал своим долгом меня остановить:

– Так, а что у вас за пазухой? – шмонали. – Так, а здесь что? Ну-ка, раздевайтесь!

У меня кругом же оттопырено. Пальто помнило все формы наизусть: где у тетки бюст, что по бокам. А обо мне не думало совсем. И к тому же волочилось по земле. Зеленое, почти что ядовитое… 

Я выворачивал себя им наизнанку… 

Я путался в пальто и трижды падал. И на меня все снова оборачивались. 

Я едва успел на поезд, за минуту…

Московской штучкой прибыл я в Донецк. Дома я, едва переступил, все отшатнулись: 

– В чем ты, Слава? Ты совсем сдурел? А шуба где?!

Я им рассказал, что не сдурел. И даже предъявил клочок клочка. 

Бабка:

– Не уйти нам от судьбы! – и засморкалась. 

Мама ей составила компанию: 

– Кажется, от шубы и подавно!

И со вздохом извлекла из шифоньера ту, испытанную временем, мою, которую я начинал еще со школы:

– Твоя взяла, носи ее, сынок!

Я надел – и тут же вышел в люди!.. 

А потом, в апреле 83-го, я ушел в Советскую Армию. Взять шубу в армию мне не позволили по уставу. Но тяготы армейской службы я переносил с достоинством и честью. 

Когда я возвратился, отслужив, шубы в доме не было нигде. 

Но и меня здесь больше не было, того: я вернулся взрослым человеком…

Стихи и миниатюры

***

Я волком бы выгрыз супрематизм, 
К квадратам почтения нету...

***

– Дорогая Нюся!
– Да, мой дорогой?
– Хочешь, я женюся
На тебе одной?

***

Люблю Леонкавалло.
Как Верди не любить!
Нельзя ли у «Ла Скала»
Трамвай остановить?

Культурная жизнь

Я то в литмузее
Получу по шее,
То в Госфильмофонде 
Схлопочу по морде.

Вокруг света

В Одессе и в Одесской области,
Увы, всегда есть место доблести.

Из цикла «Рассказы о профессиях»

Тетя Тома – 
Крановщица.
Ей знакома
Всяка птица.

***

Вечер был томным,
А стал гематомным.

***

Кремлёвское у-бище
Затеяло побоище. 

***

Жил да был один чудак,
Резал правду только так!
Поумерил бы свой пыл
До сих пор бы жил да был.

Одностишие

Ты в платье! Что ты в нём забыла?

Эксцентрическая женщина

Конспект пьесы

Пролог

Организм Адели не переносил пошлости. 

Она была эксцентрической женщиной, как сама себя называла. Посвятить себя театру, отдаться без остатка сцене, влиться в мир людей загадочных, необыкновенных, раскрепощенных. Все взоры – на тебя, все слухи – о тебе. Быть свободной, презирать условности. Пусть смотрят, пусть говорят. «Играй, Адель, не знай печали!»

Действие первое

Выучить пошлую басню Крылова, пошлый монолог Катерины, уехать, где-то учиться, потом вернуться и пропадать в пошлом областном театре... Адель никуда не поехала. В родном городе свернула на хитрую боковую улочку, спустилась вниз на шесть ступеней. И вот она – сцена! 

Подвальный театрик «Эксперимент». Сцена три метра на два, зальчик на двадцать зрителей. Ну и что? Именно здесь обитает настоящее искусство. Ничего отжившего, тривиального. Вот именно, ничего пошлого! Декорации из ржавой проволоки, драная мешковина, посередине почему-то гинекологическое кресло, полунакрытое цыганской шалью. Из-под шали мутно и плоско пялится рыбий глаз противогаза. Организм вздрогнул: оно! 

Действие второе

На первую роль эксцентрическую женщину не взяли. Адель оказалась неорганичной. Трудно быть органичной, будучи под невероятным углом подвешенной к потолку в узле из цыганской шали. В роли второго плана она была вполне органична, но больше пяти минут в противогазе не выдерживала. А «Кушать подано!» в авангардном театре не предусмотрено. Но как уйти? Ведь Адель уже увидела его: волосатого и вдохновенного, мятущегося Марата – режиссера, героя-любовника и злодея в одном лице. И ни в одной из трех его ипостасей (он обожал это величественное слово «ипостась»!) не было ни грана пошлости. Адель поняла, что ее истинное призвание – быть музой. Нет, не так, – Музой! 

Никто так, как Адель, не мог вдохновиться невероятными планами режиссера: например, поставить пьесу внутри гигантского помойного ведра, а после спектакля вывезти всех зрителей в мусоровозе на свалку. Никто больше не мог так разделить ненависть режиссера к бездарным завистникам: всем известно, что завистники жужжат вокруг талантов, прямо как мухи вокруг гуталина. Адель аплодировала Марату в прямом и переносном смысле, и кроме того взяла на себя обязанности бутафора и костюмера. Она художественно дырявила целую мешковину, поливала проволоку из лейки, проветривала противогаз, стирала цыганскую шаль и потихоньку приглядывала в магазине Альфатера реквизит для нового спектакля «Аристократы помойки». Она начала разбираться в путанице постмодерна и даже выучила слово «трансцендентальный», составив его для памяти из слов «транс» (еще одно любимое слово Марата), «цена» (билеты, кофе, сухое вино на презентациях) и «Дента» (стоматологический центр за углом). Она одевалась в цветные лохмотья и увешивала себя бусами из раковин и вишневых косточек. Она была свободна и презирала условности. Она ощущала себя добрым гением театра. 

Действие третье

И все это рухнуло в один миг. Заезжий столичный режиссер снисходительно просмотрел постановку, снисходительно выпил полтора литра «Особой» на очень закрытом обсуждении и снисходительно кивнул Марату на пеструю птицу Адель: 

– Кто это? Такая... эксцентрическая женщина.

– Да так, местная сумасшедшая. Обслуживающий персонал. 

Адель прозрела. 

«Я не Муза, не муза! Я просто его обслуга! Во всех смыслах. Даже в те волшебные ночи, под венцом из проволоки, на мешковине и все той же цыганской шали...» 

Адель решила было облить все бензином и поджечь, но это было бы слишком примитивно. Да и не стоит он того! Пошляк! Тоже мне, гений! Все штампы, штампы и выпендреж. А на самом деле все старо и однообразно. Театр «Эксперимент». Тю! На рынке тоже вот есть павильон, называется «Экзотика». А торгуют там николаевскими курами. 

Адель достала старую школьную тетрадку, где половина страниц еще оставались чистыми, и выплеснула все, что на самом деле думала о художественных методах подвального театрика. Думала, но скрывала даже от собственного организма. Получилось грамотно и ядовито. Не зря ведь, желая угодить этому пошляку, она копалась в современных пьесах и критических статьях. 

– А получи, фашист, гранату! – шипела Адель, как артиллерийский снаряд, попавший в большую лужу. «Гранату» она подбросила в редакцию газеты «Голос муз», где та и разорвалась с необычайным грохотом: волосатый Марат своей наступательной гениальностью достал уже весь город. Статья называлась «Пошлость под маской эксперимента», что само по себе тоже было пошловато, но Адель уговорила свой организм сделать ей последнюю уступку. 

Эпилог

В небольшом городе на всю культуру вполне довольно одного критика: на театр, живопись, литературу и что там у нас еще есть. Таким критиком стала Адель. Она носит мужские костюмы и шляпы, курит крепкие кубинские сигареты, хриплым голосом говорит всем непререкаемые гадости. Какая все-таки эксцентрическая женщина! 

Беседы у фонтана

Шевроны на погонах

Не знаю, как где, но у нас в Питере водители общественного транспорта внезапно обрели форменную одежду. И даже более того – погоны с шевронами. Видел один, два и даже три шеврона. Как у летчиков. Что же все это означает? Понятно, что в лучшем случае – лишние заботы. То есть теперь есть пища для размышлений – сосчитать шевроны на погонах водителя и самому решить: садиться в автобус или, от греха подальше, подождать следующего. Потому что непонятно!

Если число шевронов отражает мастерство водителя, то это как-то не вяжется с суровым профессиональным видом виденного мною пожилого одношевронника и весьма легкомысленной молодостью, а также ярко выраженным женским полом трехшевронницы. Тоже виденной своими глазами.

Тут возникает целый ряд вопросов. Может быть, мне все это привиделось. Сами ж знаете, что, если в салоне автобуса удачно надавят, – небо с овчинку покажется, не то что какие-то знаки различия. Другой вариант – водители сами покупают форму и с тремя шевронами – дороже, но красивее и легче подчеркнуть уже упомянутые женские достоинства. Возможно даже, что число шевронов показывает, на каком этапе конкурса «Мисс Автобус-2009» отсеялся тот или иной водитель. Или же по погонам можно определить количество отмеченных правонарушений. Или еще какую-то информацию «для служебного пользования».

Если же число шевронов означает все же класс водителя, то хорошо бы еще узнать, по каким критериям производилась оценка – безаварийность работы, знание объездных путей, теоретическая подкованность в основах электротехники, знание особых подходов к начальству или надежность фильтра матерных выражений при общении с пассажирами? 

Как-то надо было заранее подготовить народ к новой форме водителей. Разъяснить – что к чему. Пусть даже без привлечения дорогостоящих артистов, как при выборах. 

Я лично теперь до появления полной ясности лучше пешком ходить буду. Мало ли…

Сон при включенном телевизоре

Наземь Аннушка Каренина 
масло льет, и Берлиоз 
в этот раз летит уверенно 
головой под паровоз. 
На балу играет Чичиков 
в шашки с мертвою душой. 
Гюльчатай, открой-ка личико! 
А теперь его закрой!

Вот Левша сидит под мухою 
и вливает спирт в блоху. 
А старик ест со старухою 
златорыбную уху. 
В двести сорок пятой серии 
дон Хуан сумел узнать, 
что не дочь ему Глисерия, 
а на самом деле мать.

Подземелье, стол, чернильница, 
пол бетонный, табурет. 
Мюллер спрашивает Штирлица, 
почему радистка Кэт, 
на виду оставив рацию 
и нарушив – во дела! – 
все законы конспирации, 
неарийца родила.

Спелись физики и лирики. 
Атакует Землю Марс. 
По Европе бродят призраки: 
Ленин, Энгельс, Карл Маркс. 
Вечерком подходит к пристани 
осторожно, не спеша, 
пароходик с террористами 
за гражданством в США.

Объявление

«Срочно требуется директор супермаркета!» Я не остановился возле этого объявления, я – остолбенел. Сколько раз бывал в очаге торговли напротив дома – ничего такого им не требовалось. А теперь – «срочно»! А вдруг – ждали меня, пока я созрею? И я, кажется, созрел. Ну сколько можно быть энергичным и деятельным человеком и при этом сидеть дома у компьютера и ловить Музу на что-нибудь вкусненькое из холодильника?! То ли дело – директор супермаркета: он на Музу плевать хотел!

В конце концов, я всегда мечтал приносить радость. Пусть звучит банально, но когда артисты читали со сцены мои монологи, я чувствовал, что людям приятно. А придут они в мой супермаркет, где я за счет организации труда резко снижу цены, – и будут просто в шоке от счастья! 

Все, мой рабочий день начинается! Ровно в 8.00 я вхожу в торговый зал. 

– Доброе утро, Александр Ефимович!

– Доброе! – я иду на кассу и беру сигареты. Первым покупателем на смене должен быть мужчина. 

– Александр Ефимович, кефир завезли просроченный! 

Ага, значит, не все отлично?! Ничего, начинаю действовать! 

– Кефир отправляйте назад!

– Холодильник с мясом сломался!

– Холодильник – в ремонт, мясо – на фарш!

– Грузчик Арнольдыч – снова пьяный!

– Тоже на фарш!

Э, нет, так нельзя, я же руководитель-гуманист. Может, у него депрессия. 

– Арнольдыча – к психологу!

А как же, у меня – передовой супермаркет! Работают психолог, стоматолог и даже сексолог. А еще я – жутко креативный. Сегодня открываем стенд «Наши лучшие покупатели», подводим итоги конкурса сочинений «Моя любимая продавщица», начинаем акцию «Не ломай тележку – пригодится товаром прибарахлиться!»

Прохожу в кабинет – а там уже ждут поставщики. Искоса поглядывают друг на друга – конкуренция, блин! А вы как думали, поставлять товары в мой магазин – это и признание, и прибыль! Но, учтите, я взяток не беру! «Как так?!» А вот так – за жизнь не приучен! Кто мог дать мне взятку? Редактор? Корректор? Так что никаких, принимаю товар только по принципу «цена – качество». 

Входит секретарша. Людочка! Нет, Людочка не годится. Меня мама в детстве так называла, хотела дочку. А вышел я, то есть сын, да еще и с характером! Ведь чтобы быть директором супермаркета нужен характер. Поэтому никаких сантиментов! Секретарша – Элеонора. Если позвал «Эля!» – я в хорошем настроении, а если «Нора!» – все в норку, я не в духе! Кстати, есть повод для расстройства: воруют! Впрочем, ну и что? Воровство у нас как естественная убыль, типа усушка, утруска и «уноска». 

– Александр Ефимович, обед!

– Обед?! Уже?! Я и не заметил! Стоп, какой еще обед!? В нашем супермаркете есть обед?

– Не-ет…

– И у меня не будет! Сейчас я – в банк! К учредителям! В налоговую! В санэпидемстанцию! На всемирный конгресс директоров супермаркетов в Женеве! Кстати, вы не знаете, а такой есть? Если нет – организуем! У меня – талант организатора.

И не только, у меня много талантов, господа! Например, я прекрасно готовлю овсяную кашу, умею ладить с детьми, меня не укачивает в транспорте. И только когда мне не пишется, а надо – ведь это еще и моя профессия, которая семью кормит, так вот, когда не пишется, мне кажется, что я – самый бесталанный автор на свете! И тогда я хочу быть директором супермаркета.

– Элеонора! Меня ни для кого нет – я думаю… 

Я пришел к тебе с приветом…

Русь постсоветская

Гой ты, Русь моя, Россия, 
Ивы, клены, тополя…
То похмельные мессии, 
То бухие дембеля.
Деревенской дискотеки
Разудалый перепляс.
Для какой еще потехи
Бог тебя, родная, спас?
Чтоб, гуляя на последний
Инвалидный медный грош, 
Фронтовик двадцатилетний
Саданул под сердце нож?
Где какая заварушка, 
Где чего произошло, – 
Ты уж там, моя старушка, 
Улыбаешься светло.
Все в порядке. Я с тобою.
Я люблю тебя до слез.
Завяжи мне за спиною
Рукава твоих берез!

Перепись населения

Бывают в жизни времена, 
Когда душа твоя поет.
Перепиши меня, страна!
Я – население твое.
Ни разу в жизни не просил
И не имел привычки ныть, 
Но не осталось больше сил
Непереписанным ходить.
Внеси в мой незаметный дом
Следы осенних грязных луж.
Я занят умственным трудом.
Мой возраст – сред.
И пол мой – муж.
Национальность?.. Ладно, – русс.
Доход? Конечно, трудовой.
Вникай, страна, в меня, не трусь!
Я весь открыт перед тобой!
Со мною дочка и жена
Живут, надеются и ждут.
Перепиши меня, страна, 
Пока еще я где-то тут.

Кармен

То ли летом в час рассвета, 
То ли в полночь по зиме
Я пришел к тебе с приветом, 
Начитавшись Мериме.
Ты как раз домой вернулась
С ткацкой фабрики «Кармен», 
Где судьба твоя тянулась
Без особых перемен.
Коммунальным коридором 
Я протопал за тобой
И глядел тореадором, 
И хотел «смелее в бой!».
Твой сынишка на колени
Сел, размазавши соплю.
Ты спросила про пельмени.
Я ответил, что люблю.
Ты понюхала цветочки.
Я в окошко поглазел.
И скулил в радиоточке
Голос бедного Хозе.
Мы не пыхали страстями, 
Не хватались за ножи.
…На новеллу мы не тянем, 
так чего ж теперь – не жить?

Моя любимая порода

– Мам, мам, мам, а сегодня мы пойдём за щеночком?.. – протянула Лиза в трёхтысячный раз за неделю. 

Пора было взглянуть правде в глаза. Мне придётся либо избавиться от младшей дочери -– либо приобрести щеночка. Взвесив все "за" и "против" и чувствуя, что всё же поступаю весьма легкомысленно и ещё не раз пожалею, я предпочла детоубийству щенка. 

Дочь Настя (явно состоявшая в сговоре с Лизой) собралась в рекордные сроки. 

– Собаку собираетесь покупать?.. – мрачно вопросил вслед нам муж (услышав слово "щенок" три тысячи раз за неделю, он тоже начал кое-что подозревать). 

– Нет! – твёрдо ответила я. – Мы не будем покупать собаку! 

Я говорила правду. Я не собиралась покупать собаку. Мне, в общем, нравятся и доберманы, и колли, и даже некоторые не особо уродливые таксы, но из всех пород собак моя любимая порода -– бесплатная.

"Вытащишь её из грязи и нищеты, из-под забора -– всю жизнь будет тебе руки лизать!", – как говорил один мой знакомый кинолог (правда, как выяснилось впоследствии, говорил он не про собак, но суть одна). 

Дети заблаговременно навели справки и убедились, что лучший выбор щенков породы "бесплатный" -– по-прежнему на Староконном рынке. Дети ещё ни разу не были на Староконном, поэтому всю дорогу радовались, предвкушая знакомство. 

А я там уже бывала. Поэтому радость моя была довольно умеренной, ближе к нулю. Поймите меня правильно: я тоже из Одессы, я тоже люблю весь этот колорит Привоза и Староконного, но... как бы это сказать... больше по анекдотам и фотографиям.

И в паре кварталов до рынка, когда мы уже по уши углубились в ряды барахолки, дочери начали проникаться моим отношением.

Они ещё поглядывали по сторонам с интересом, пока на расстеленных на земле одеялах мелькали вперемешку лохматые парики, запчасти для диковинных мясорубок, голые советские куклы, голубенький советский фарфор и прочая невидаль. 

– Кажется, здесь можно купить любую ненужную вещь! – поражалась Лиза. – Даже настолько ненужную, что тебе она и на ум не приходила...

Продавцы барахла, жестоко страдавшие от жары и духоты, зазывали покупателей потными, влажными голосами и провожали нас запылёнными взглядами. Мы же старались держаться поближе к проезжей части, чтобы в случае атаки успеть броситься под машину и погибнуть с честью, не купив ни плюшевого жирафа без уха, ни ржавого подсвечника.

При этом и покупатели, и продавцы с завистью поглядывали на хитрого мужика, который притащил в ряды кровать с провисшей сеткой, нацепил на неё бумажку с надписью "Продаю" -– и спокойно дремал в тени прямо на своём товаре. Лицо хитрый мужик прикрыл газеткой, поэтому выглядел он лучше всех в этих местах.

Солнце припекало, а потом ещё поднатужилось – и допекло окончательно, так что пыль в воздухе засияла, как раскалённая... Мы, сцепив зубы, шли сквозь ряды барахла. Мысль о том, что продавцам ещё хуже, постепенно переставала утешать. 

– Бабушка, бабушка! – кричал тощий белёсый мальчишка, нарезая круги вокруг внушительной бочкообразной мадамы. – Ты смотри, что тут есть! 

– Не выходи на солнце, идиот, ты мгновенно сгоришь! – шипела в ответ неприятно зубастая бабушка. 

Они шли впереди нас, не отбрасывая тени и не отражаясь в глазах торгующих. А солнце продолжало бить собственные рекорды, и мы старались шевелить ногами бодрее обычного, чтобы не увязнуть в асфальте. Но ряды не кончались. 

Напротив: ряды барахла раскладывались и прирастали, уводя нас внутрь себя, нагло нарушая все законы пространства. Продавцы стреляли у меня сигареты, и я щедро угощала, приговаривая про себя, что в случае чего мы найдём обратную дорогу по этим окуркам – как по хлебным крошкам. 

– Душно! Надо передохнуть... – вздохнула дочь Настя, притормаживая и прислоняясь к стене. 

Остановившись, мы втроём мрачно разглядывали нескольких женщин, распродававших нечто совсем уже странное. Казалось, что каждая из них была застигнута торгом внезапно -– и теперь торговала тем, что было при себе и на себе в тот момент: потёртая дамская сумочка, начатая помада, пудреница, лак для ногтей, вышитый бисером кошелёк, древний мобильник, панамка, бюстгальтер, пара босоножек, трусики-стринги...

– Видимо, они пробыли тут слишком долго и уже не смогли выйти обратно... – пояснила я детям. – Мне рассказывали, что на Староконном такое бывает. Если не поторопимся, то...

Дети тут же заторопились. Этот решающий рывок таки вывел нас на финишную прямую -– в тот ряд, где одни люди мучают животных, надеясь, что другие люди, соблазнясь этим зрелищем, заплатят им, чтобы спокойно помучить тех же животных у себя дома. 

Здесь птицы мрачно клевали друг друга в упорной борьбе за место... не под солнцем; котята, озверев от жары, грызли прутья клеток и верещали младенческими голосами; щенки в основном выглядели так, будто давно уже смирились и надеялись только умереть, не приходя в сознание. 

Дети принялись выискивать красивого игривого щеночка. Я же, глядя на ассортимент, согласна была на вариант щенка, которого ещё можно реанимировать, если занести в тень и облить водой. 

Наконец мы остановились у коробки с двумя щенячьими телами. Тела были приятного коричневого цвета и даже немного дышали. Женщина, стоявшая у коробки, выглядела так, будто она ожесточённо пьёт -– нет, бухает, именно бухает! -– последние лет тридцать. И если закусывает -– то щенками. 

– Что это у вас за порода? – прохладно осведомилась я, слабо надеясь услышать в ответ -– "бесплатная". 

– Вроде как метис лабрадора и немца, – ответила женщина, окончательно разочаровав меня. – Мальчик и девочка. Советую брать суку, у них характер лучше! И кобель может уйти на сторону, а сука погуляет – и в дом, всё в дом...

– И щенков в дом? – спросила я. 

– Ага! 

Я содрогнулась, представив, как спустя пару лет стою в этом же ряду со щенками от своей "домовитой" суки. Я вспомнила народную мудрость про "послушай женщину – и сделай наоборот" и поняла, что эта пословица была придумана про данную конкретную женщину. Поэтому ещё более холодно уточнила: 

– А сколько хотите за мальчика? 

Мальчик, вполне симпатичный и толстый жлоб, лежал мордой в единственной мисочке с водой и крепко зажимал миску лапами. Было очевидно, что это умный мальчик, отлично понимающий, что девочка, от природы более выносливая, обойдётся и без воды, а парень должен суметь позаботиться о себе. 

– За мальчика -– двести, – ответила женщина, и я с радостью поняла, что этот лабронемец не только чудесный жлоб, но и почти моей любимой породы...

– Будь у меня с собой ствол, я бы тебе ноги прострелила, сука ты мерзкая! – сообщила нашей торговке проходящая мимо девушка. 

Девушка выглядела так, будто последние лет десять накачивала рот на тренажёре для спины. 

– Чеши отсюда, шалава, да смотри губами не подавись! – крикнула ей вслед наша торговка щенками. 

Девушка ответила чем-то неразборчивым, что вполне могло означать и "я только за стволом -– и обратно". Не дожидаясь перестрелки, мы сунули торговке 200 гривен и смылись, прихватив под мышку щенка. 

– Папе скажем, что взяли бесплатно! – сурово прорычала я на бегу. – Чтобы не расстраивать...

– Мы постоянно лжём папе... – печально заметила Настя. – Это так несправедливо!

Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить, в какой момент в моём собственном ребёнке возникла эта гнилостная тяга к справедливости. Чтобы утешить Настю, я пробормотала:

– Он тоже нам врёт, так что всё честно...

– В чём врёт? – изумилась Настя. 

– Он... он чудовищно врёт! Он... он вообще не ваш папа! А мы всего-то соврём про щенка. Так тебе справедливо?! 

(И не судите меня строго, просто поймите, что жара и жизнь на Староконном успели ожесточить моё сердце).

– Я бы поверила, не будь мы на него так похожи, – захихикала Настя. – Придумай что-то получше. 

Поэтому, войдя в дом, я вынуждена была выпалить: 

– Вот! Отличный экземпляр. И почти бесплатно, всего 200 гривен...

Муж скривился, нахмурился, явно готовясь выдать ворчливую тираду по обыкновению, и взглянул на приобретение. А щенок фыркнул, неловко брыкнулся на зад, тряхнул крошечными ушами и вперился в мужа взглядом, полным этого трогательного, доверчивого, почти влюблённого щенячьего любопытства... ну, в общем, как эти мелкие сволочи умеют.

– Ну чё... красавец! – пробормотал муж. – И как назовём?..

Вот примерно так у нас и появился жутко шумный, доставучий, грызюче-кусючий и любвеобильный щенок. 

И если кто-то после всего прочитанного выше захочет написать: "А я вот очень люблю Староконный!"... ну что ж... Бог вам судья...

«За что вы, товарищ полковник,..»

***

Та квартира в Донецке
Неуклонно, как нефть, дорожала,
Но её наконец-то
Приобрёл господин Абу-Джала.

И на лестничной клетке
Завелись прусаки и окурки,
А внизу у соседки
Рухнул на пол кусок штукатурки.

И запахло сортиром,
Нерушимою дружбой народов,
Пятилеткою, миром
И гнильцой продуктовых отходов.

Но детишки довольны:
Бэтээры по улице мчатся.
Так устроены войны:
Вечно ищут, с чего бы начаться.

***

– Я несчастная страна,
Блока страстная жена,
Залежь золота и руд
И артель «Напрасный труд».

– Я наследье праотцов,
Прощелыг и мудрецов,
Пробный шар и дар небес,
Богадельня и собес.

– Я нейтронная звезда.
– Я тяжёлая вода.
– Я полярная сова.
– Я уловка «двадцать два». 

– Я предчувствие конца.
– Я червонный уголок.
– Я паршивая овца,
Вот с меня вам шерсти клок.

– Я приёмщик стеклотары.
– Я готовщик фрикасе.
– Мы с Тамарой лаутары.
Шире круг! Танцуют все!

***

– За что вы, товарищ полковник,
Сразили его наповал?
– За то, что он «небо» и «небыль»
В стотысячный раз срифмовал. 

– А этот, наказанный плетью
И сброшенный вами в кювет?
– А это, видать, «долголетья
Кавказского» апологет. 

– Но есть и другие…
– Мутанты,
От вида которых мутит.
Мою аллергию на штампы
Им вряд ли учесть пофартит,

Адепты словесных шаблонов,
Лебядкин у коих в чести.
Боюсь, что не хватит патронов,
Чтоб эту беду отвести.

И будут и ныне, и присно
Сердца, КАК ЛИСТВА, трепетать,
Глаза, КАК АЛМАЗЫ, лучиться
И руки, КАК КРЫЛЬЯ, взлетать.

Фартовый

Добрый, покладистый Веня слыл на удивление безынициативным человеком. Это солидарно отмечали его школьная, а затем и армейская характеристики. Легкомысленный, словно весенний ветерок, он самым подходящим местом для себя считал пляж. Будучи студентом, даже реферат накропал о целебности загара – дерзнул научно обосновать собственное празднолюбие. 

В обязательных социальных программах, таких как трудовая, воинская и супружеская повинность, наш герой, хоть и спустя рукава, но участвовал. От любых дополнительных телодвижений безнаказанно увиливал. «Фартовый!» – усмехались приятели.

Но вот бывшая жена не унималась.

– Нынче твоими алиментами кошку не прокормишь. Скажи, какая разница, где загорать на летних каникулах? Или Средиземное море хуже Днепра? А тут, глядишь, и себе драгоценному пару копеек заработаешь, и детям раз в жизни поможешь! Ведь серьезные люди впрягаются, ничем не рискуешь!

Дело в том, что Вене поступило некое предложение, сулящее прибыль, но ввергшее его буквально в панику.

Когда наезды бывшей достали конкретно, отпускник задумался. Вообще, это состояние было ему не свойственно. Даже пустяковое умственное напряжение вступало в непримиримый конфликт с комфортной безмятежностью. 

План же состоял в том, что он, 45-летний учитель физкультуры Вениамин Исаакович Уманский, заключает фиктивный брак и отбывает с «избранницей» на свою историческую родину. Там в придачу к гражданству супружеской паре капнет корзина абсорбции – довольно приличная сумма на обустройство. Затем молодожен по причине якобы внезапной болезни старушки матери улетает в Киев с оговоренным вознаграждением – пятьюстами долларов. Назад, понятно, не возвращается, а 1 сентября продолжает привычно засевать разумное, доброе, вечное на ниве физической культуры.

Полтысячи баксов – сумасшедшие в начале 90-х деньжищи! Считайте сами, сколько на эту сумму надлежало пыхтеть педагогу с 20-летним стажем, получавшему месячную зарплату эквивалентную двенадцати баксам.

– Действительно, – шевелил мозгами Веня, – море люблю, дочек – тоже, а дело, кажись, верное. Да и недаром же друзья считают меня фартовым!

Посольство, липовые документы, инструктаж на себя берут организаторы аферы. Их внушительный интерес был заложен в гонораре от вывозимой дамы.

События разворачивались стремительно. Веню расписывают задним числом с матроной глубоко бальзаковского возраста, габаритами вдвое превосходящей его. Неожиданно у вызывающе курносой невесты обнаруживается довесок от предыдущего мужа. Мальчонка-дошкольник – святое дело! Жаль, бесплатное. Но по ходу пьесы выясняется, что осчастливить израильским гражданством предстоит еще одну особу. Согласно сентиментальной версии, это 22-летняя полусирота, дочь Уманского от мимолетного студенческого брака, в котором горемыка будто давно трагически овдовел. Но разве настоящий еврейский отец оставит родное дитя? Таким образом, паровоз тащит за собой уже два вагона с прицепом, а вознаграждение машиниста справедливо вырастает до 1000 у.е. Плохо? 

Неделю под руководством консультанта сообщники зубрят легенду. Меньше, чем «кровинка», на Веню похожа разве что мать Тереза Калькуттская. Туполобая девица, в действительности торговавшая селедкой на Комаровском рынке Минска, мучительно тяжело привыкает называть благодетеля папой. Раньше она так величала исключительно директора базара и «крышу» – участкового старлея. 

С поразительной прытью отъезжающим фабрикуют идеальные бумаги.

– Господа Уманские, заходите!

Если бы прадед цадик видел, кого ныне именуют«господами» и кто унаследовал почтенную хасидскую фамилию…

Собеседование оказалось чистой формальностью. Экзотическое семейство получает разрешение на репатриацию. Веня проникается уважением к могуществу посредников. Чувствовалось, что дело поставлено на широкую ногу.

В Тель-Авиве новоявленных олимов* принимает гостиница «Цидон». Вкуснейшая ресторанная еда, роскошный номер, ежедневная смена постели! Скромный физрук блаженствует от неведомой доселе загранки. По утрам – любимые кроссы. Не где-нибудь, а побережьем Средиземного моря. Роскошной спортивной фигурой с днепровским загаром восхищаются израильтянки.

Гром грянул спустя десять дней. Иммиграционные власти усомнились в легитимности клана Уманских. «Жену» и «дочку» на время проверки упекают за решетку. Веню с пацаненком разместили в занюханном пристанище. Он регулярно навещает узниц, носит передачи, подрабатывая случайными пляжными массажами. На крохотной кухоньке стряпает для себя и приёмыша. 

Следствие затребовало свадебные фотографии супругов. Въедливые дознаватели упорно не верят в утерю семейного альбома. Также недоумевают, как прожив пару десятков лет в Киеве, «дочка» вдруг начисто забыла названия всех улиц? Всех до одной, включая Крещатик! Впервые в пользу лотошницы сработало, что она затруднялась припомнить и наименование столицы Франции.

Тель-Авивские кураторы, коллеги украинских проходимцев, проанализировав ситуацию, настаивают на половом акте между супругами прямо в комнате для свиданий. Вспышку спонтанной страсти зафиксируют видеокамеры наблюдения. По убеждению руководителей проекта, соитие в каталажке станет неопровержимым доказательством аутентичности брака. Предварительная договоренность с «женой» была достигнута моментально. Безотказный ранее репатриант неожиданно твёрдо отрезал: «Только не это!» 

Знойным израильским сентябрем Веня повел «сынишку» в первый класс. На просьбу о месячном отпуске по семейным обстоятельствам из киевской школы ответили: «Не более двух недель». Он понял, что остался без работы.

Рош Ха-Шана – еврейский Новый год – сменил Йом Киппур – судный день, приближался семидневный Суккот – праздник сбора урожая. Ушлые махинаторы подгрузили отца-одиночку опекой над еще двумя малышами, чьи матери разделяли судьбу его фиктивной половинки. Мол, кто как не ты проявит добросердечность к невинным крохам.

Когда суммарный километраж ежедневных забегов по средиземноморским пляжам достиг четырехзначной цифры, а шоколадный ранее загар стайера стал напоминать рубероид, тот взбрыкнул: «Мы договаривались о месяце, а прошло три. Я потерял хорошее место в Киеве, ежедневно в околотке подкармливаю фактически чужих женщин, привожу в школу и забираю из нее уже троих детей! Не кажется ли вам...»

– ОК, – неожиданно легко согласились боссы, – ты прав. Будем готовить документы. Да и по инсайдерской информации «родню» скоро выпустят. Папочке совсем не обязательно встречать их с цветами. Вначале полетишь в Кишинев. Причем здесь Кишинев?! Наивный человек! Чтобы окончательно запутать ищеек иммиграционной службы, которые уже взяли след. Но не тут-то было! Мы подсыпем им под нос забористого табачка! Приземлившись, сразу уничтожаешь теудат-маавар** с использованным авиабилетом. Клочки выбросишь в разные урны. Тамошний человек – а у нас, запомни, везде глаза и уши! – вручит тебе украинскую ксиву. Доберешься поездом до Одессы, оттуда – в Киев. Слиха́ (извини-ивр.), что немного задержали. 

Благодушный Веня никогда и ни на кого не дулся дольше пяти минут, а тут и вовсе растаял, хотя плохо уяснил смысл молдавского транзита. Разве что перелет устроителям обойдется порядком дешевле? Но особо заморачиваться было не в его правилах. Это вы, наверное, заметили. Вдобавок от шефов поступило ненавязчивое предложение расписать прощальную пульку по «сущей мелочи»: четверть шекеля – вист. Разузнали же откуда-то, черти, о пляжном хобби подопечного!

– Ладно, в случае проигрыша вычтете из моего гонорара. 

– Бесе́дер! – согласились сговорчивые партнеры.

За два дня дуралей профукал восемьсот зеленых. Примечательно, что он до сих пор отрицает какое-либо надувательство: «Мне просто не повезло, ведь поначалу я даже прилично выигрывал, ну и ребята предложили увеличить куш…»

В Кишиневе Веня приземляется с двумястами баксов. Первым делом, памятуя директиву, разрывает на мелкие кусочки загранник и авиабилет, похоронив ошметки в пяти урнах. Наивную башку даже не посетила мысль сделать это после получения украинского паспорта – инструкция есть инструкция.

До полуденной встречи с нарочным у памятника Стефану Великому оставалось время. Чтобы перекусить, путешественник решил поменять двадцать долларов на леи и протянул сотню в окошко кассы.

– Вам, часом, не всучили фальшак в сдаче? У нас это сплошь и рядом, – обронил парень с открытым, хорошим лицом. – Если желаете, проверю.

– Все по чесноку, – успокоил доброхот, внимательно осмотрев купюры. Когда Веня протянул руку за деньгами, пупок ужалило острие ножа: 

– Не дергайся, приятель!

Тщетное ожидание курьера с паспортом длилось до глубоких сумерек. Билет в Одессу, город другого государства, без документов, естественно, не продавали. За кружкой пива участливый молдаванин, которому горе-путешественник поведал свои беды, посоветовал воспользоваться электричкой. 

Зайцем петляя из вагона в вагон от таможенников и погранцов, Веня с грехом пополам прибыл в Южную Пальмиру. 

Прежде, чем взять билет до Киева, стал в хвост длиннющей очереди единственного на вокзале обменника. 

– Давай, мужик, выручу тебя, а то на поезд опоздаешь. Приму по хорошему курсу, – безошибочно вычислил своего клиента кидала. Последняя сотня перекочевала в чужие руки.

– Шухер, менты! – истерично завопил плут, быстро сунул купюру обратно и дал стрекача. Перепуганный Веня рванул в другую сторону. Отдышавшись, разжал кулак – на ладошке лежал потертый доллар. Простофиля беззвучно заплакал, прикрывая изможденное лицо.

Кто-то тронул его плечо. Малоприметный человек, видимо, подельник мошенника, протянул несколько купоно-карбованцев***: «На плацкарту хватит». И добавил, будто извиняясь: «Нешто мы не люди…»

Утром из окошка поезда пилигрим увидел знакомый силуэт железнодорожного вокзала. Родного! 

– Потяг «Одеса – Київ» прибуває на другу колію, – прозвучало волшебной музыкой.

От нетерпения путешественник сиганул через ступеньку и лишился чувств. 

Беспристрастный рентген установил перелом лодыжки. Мало того, оскольчатый со смещением. 

– Не ровен час было и под колеса угодить, – возился с гипсом ортопед. – Вы, батенька, можно сказать, фартовый.

– А так все про меня говорят, – превозмогая боль, искренне подтвердил Веня.

__________ 

*Олимы (иврит) – репатриирующиеся в Израиль.

**Теудат-маавар – (израильский международный паспорт). 

***Купоно-карбованцы – украинские деньги начала 90-х.

Нецентон

Выхожу одна я на дорогу,
Предо мной блестит кремнистый путь,
Я иду учиться понемногу
Хоть чему-нибудь, хоть как-нибудь: 

Важно толковать об Ювенале,
Проходить, как с белых яблонь дым,
И шаланды, полные кефали,
По горам укатывать крутым.

Бить туза десяткою бубновой,
На спине носить бубновый туз,
Словом, обучаться жизни новой,
Ощущать и цвет ее, и вкус.

Танин мяч топить в морях и реках,
Видя в нем персидскую княжну,
В общем, все во имя человека,
Как полет из пушки на Луну.

С каждой рыбы требовать корыто,
Днями на златом сидеть крыльце,
В бытие внедрять культуру быта,
К культу быта приходя в конце.

А когда я, став ученой очень,
Одолею свой кремнистый путь,
Лягу, всем сказав «Покойной ночи»,
Чтоб навек забыться и заснуть.

Легенды московского метро

Сам-то я не видел…

Сам-то я не видел, и мне не рассказывали, но ходят слухи, что на одной из тонких веток московского метро… 

Тут надобно пояснить, что такое тонкие ветки. Ну, с толстыми все понятно: это те, по которым мы ездим на службу и домой. А вот тонкие – это те, по которым ездят те, у которых не принято спрашивать. Едут они туда, куда надо. Но это тема отдельного разговора, который лучше молчать в тряпочку. 

Так вот: на этой самой ветке, где-то в районе… в котором надо – в том и районе, на одной или другой станции есть шлюз. Или два. Вы спросите – зачем? Лучше бы вы не спрашивали, чтобы потом вам не снилось. Но я вам отвечу: Москва – порт шести морей. Все, конечно, с детства знают, что пяти. Ну да. Пяти толстых морей и одного тонкого, по которому плавают те, у которых. Едет себе, едет обычный поезд метро от какого-нибудь Медведково до… все равно куда. Свернул куда надо, заехал в шлюз, задраил окна и через пять минут уже плывет со скоростью двадцать узлов в нужном и архиважном направлении. А через сутки так и вовсе всплывает состав на Канарах или ложится в дрейф на перископной глубине у берегов Калифорнии, а к нему на селекторное совещание приплывают… да мало ли кто может приплыть. Камбала, к примеру, может. Или акула. 

Но этого, конечно, никто не видел. И я вам все это рассказываю не потому, что я знаком с этой камбалой лично или дальний ее родственник. А потому что стоял я сегодня на платформе одной из станций рано-рано утром. Еще и не рассвело даже. И вдруг диктор объявляет, что на прибывший поезд посадки не производить. Так часто бывает. Ничего особенного. А вот когда прибыл поезд, то тут я и увидел, что машинист с аквалангом за плечами и в ластах. Сам-то он мне ничего не сказал. Там люди проверенные. Но по глазам его под маской я понял, что девки длинноногие в купальниках во втором вагоне не просто так собрались в феврале месяце и водный велосипед «Майбах» в третьем вагоне с двуглавым орлом на сиденье тоже недаром. А уж про удочки, бредни и три ящика водки в четвертом вагоне и младенец догадался бы. А во всем остальном – поезд как поезд. Только надписи на дверях не «Осторожно, двери закрываются», а «Осторожно, враг подслушивает». 

Впрочем, ничего я толком и не подслушал. На девок в купальниках водный велосипед засмотрелся. Да и поезд стоял на станции всего ничего.

Гаврилыч

Вестибюль станции метро «Шоссе Энтузиастов». Тусклый свет, мрачные, нависшие своды, арки – точно надбровные дуги питекантропа, мозолистые пролетарские кулаки, цепи, винтовки, штыки, торчащие из стен. На одной из стен туннеля, ведущего в центр, висит большая бронзовая плита, на которой изображена пылающая в огне дворянская усадьба. К ней, точно змеи к Лаокоону, тянутся крестьянские вилы, топоры и косы. 

Говорят, что еще несколько лет назад каждую ночь, ровно в двенадцать, эта плита со страшным скрежетом отодвигалась, из черного провала появлялся опутанный электрическими кабелями и паутиной призрак Чернышевского и громовым голосом звал Русь к топору. То ли так архитектор задумал, то ли оно само получилось – теперь уж никто не вспомнит. 

Уборщицы и милиционеры Чернышевского сначала боялись, а потом привыкли. Стали уборщицы бегать за ним по перрону и кричать: «Гаврилы-ы-ыч!..» Он подойдет, поздоровается. А они, дурищи, давай тыкать его шваброй под ребра – чтоб рассыпался на мелкие косточки и пенсне. Звон им нравился, с которым он рассыпался. Ну он раз рассыплется, два рассыплется – да кто ж это каждый день терпеть станет? Мало того – милиционеры завели моду у Гаврилыча регистрацию проверять. Он, конечно, сначала питерским прикидывался, но и те не лыком шиты – пробили по компьютеру и выяснили, что саратовский. Сколько у него было ассигнаций, мелочи серебряной – все им отдал, чтоб отстали. Как же – отстанут они! Помыкался он, помыкался и перестал приходить. 

Потом его на «Марксистской» видели. Но там он не поладил с самим Бородой. Так разругались, что однажды, когда Борода, как обычно, в полночь загудел свое «Пролетарии всех стран…», Гаврилыч и закончил: «Идите на фиг!» 

После этаких-то рифм пришлось ему и с «Марксистской» уходить. А куда, спрашивается, идти? На «Третьяковской», «Тургеневской» или «Чеховской» его в гробу видали. Сунулся было на «Кропоткинскую» – и там не ужился. На «Площадь Революции» к пролетариям с наганами и собаками? И самому неохота. Какое-то время продержался на «Площади Ильича». Но совсем недолго. Ильич-то – он какой? Он добрый только с детьми. А так-то ему слова поперек не скажи – укартавит. Гаврилыч на него обижался страшно. Слова Ильичевы про свою книжку вспоминал, стыдил. И в глаза бы плюнул, если бы призраки плеваться могли. А хоть бы и плюнул – тому все Божья роса. У Ильича вообще два любимых слова было: интеллигенция и г… – потому как оба без буквы «р». Вот он их все время и выкрикивал на разные лады. И выходило у него, что Гаврилыч как раз то самое «г» и есть. А потом и вовсе стал выпроваживать. Дескать, «я звала не навсегда, и сегодня не среда». Свинья, да и только. И Гаврилыч ушел. 

Трибуна вкладчика

Почтальон

Был субботний день. Сельский почтальон Зубков третий раз, особенно настойчиво, постучал в калитку. Наконец дверь дома отворилась и на пороге появился заспанный завхоз Яремчук.

– Чего расшумелся? – проворчал он.

– Потому что послание тебе, – помахал Зубков зажатой в руке бумагой.

– Ну, тогда другое дело! – смягчился хозяин, открывая калитку. – Давай сюда письмо.

– Разогнался. У нас так не принято. Для начала ты должен что-нибудь станцевать.

– Мне тебя что, на вальс пригласить?

– На вальс не очень надо. Ты не в моем вкусе. А вот гопак или цыганочку будь добр исполнить.

– Ладно, черт с тобой.

Яремчук бодро затопал ногами, и Зубков даже начал ему прихлопывать в знак признательности за бесплатное удовольствие.

– Ну что, все? – спросил спустя несколько минут запыхавшийся завхоз.

– Все. Получи и распишись.

Зубков сунул в руку Яремчука бумагу и быстро двинулся дальше. А тот, остолбенев, стоял на месте и с удивлением изучал повестку в прокуратуру.

Мысли на вынос

* * *

Пишу в ООН и Белый дом,
Звоню в телепрограммы:
«Вокруг Гоморра и Содом,
Трагедии и драмы!»

О том, что все вокруг ворье,
Про наше поколение
Желаю высказать свое
Общественное мнение.

* * *

Хайфа, пляж, песок… На нем лежу я
Загоревший и чуть-чуть поддатый.
Я лежу графе согласно пятой:
Поменял я родину большую
На гораздо меньшую. С доплатой.

* * *

Земной ресурс распределился строго:
Что надо вширь, а что-то и в длину.
К примеру, мыслей мало, а народу много,
Поэтому и думаем вдесятером одну.

Поговорке вопреки

Текущей жизни проза:
Дожили мы до часа,
Когда рожденный ползать
Летает бизнес-классом.

Земля и цены

У нас прекрасная земля, но лучше всего, однако, на ней растут всего лишь цены.

Про женщин

– Все! Я решил окончательно – на женщин больше и не смотрю.

– Чего так? 

– В отместку.

Подлунная история

Я вижу мир, как все: там, где растет дерево, стоит дом, живет сосед или висит за окном Луна, я и вижу дом, дерево, соседа и Луну. И больше ничего не вижу. А если что и вижу, то никому не скажу.

Но вот как-то вечером пришел ко мне сосед и спросил:

– Ты что сейчас видишь?

– Луну, – сказал я, потому что смотрел в окно. – А в чем дело?

– Ни в чем. Просто я Луну не вижу.

– Да?

– Да.

Я перестал смотреть на Луну и стал смотреть на соседа. 

Передо мной стоял худощавый мужчина одного со мной возраста. Он часто заходил ко мне по всяким пустякам – то за солью, то за луком, то за спичками. Но сейчас он стоял в моей комнате и отчего-то слишком внимательно смотрел в окно.

– Понимаешь, не вижу я ее, и все! – сказал он, как мне показалось, с горечью.

– А что же ты видишь? – я, естественно, ему не поверил.

– Все что угодно: жену, детей, мебель, машину, собаку… – стал перечислять он. – Но только не Луну.

– С чего это вдруг? 

– Не знаю. Вроде бы не с чего. Живу, ты сам знаешь, скромнее не придумаешь. Не ворую, подлостей никаких не творю. Работаю там же, что и двадцать лет назад. После работы сразу домой… Все обычно. Все, как у всех.

– Да, вероятно…

Я оглядел свою комнату. Было и в ней все обычно. Все, как у всех. Полки с книгами, на столе – лампа с оранжевым колпаком, телевизор с экраном шестьдесят один сантиметр по диагонали, полупустая бутылка вина на подоконнике. И у меня, как ни крути, жена, дети, машина, собака… Одна только разница: я еще видел Луну, а мой сосед не видел.

Мне стало не по себе. Я поглядел в окно, за которым висел над домами белый лунный шар, и сказал:

– А ты… Ты пробовал наоборот?

– Наоборот? Как это наоборот?

– Ну… Ты не пробовал так же внимательно, как на Луну, посмотреть на жену, детей, машину, собаку?

– Нет…

Он стал догадываться, к чему я клоню, и задумался. Потом произнес:

– А что? Надо попробовать.

Он вышел, но минут через десять вернулся.

– Ты знаешь, помогло. Я снова ее вижу.

– Ну слава богу, – сказал я и занялся какими-то домашними делами.

Прошло несколько дней. И вот как-то вечером пришел сосед опять ко мне. На сей раз с таким лицом, что я сразу понял: что-то стряслось. Быть может, что-то страшное, почти непоправимое.

– Ты знаешь, – сказал он. – Я их больше не вижу.

– Кого?

– Жену, детей, машину, собаку…

– Что ты такое говоришь?! Неужели…

– Да, я вижу только Луну.

– А ты не пробовал…

– Пробовал. 

– Ну и что? 

– Ничего не помогает…

– А если…

– Нет. Они тоже ничем не могут помочь.

– А…

– И они. 

Тут, видимо, горе убило его окончательно. Он побледнел, черты его заострились. Он стал меньше ростом, а вскоре и вовсе куда-то исчез.

На этом, собственно, и следовало бы закончить изложение этого, должно быть, не в меру оригинального случая. Если бы с исчезновением соседа случай этот навсегда покинул мою голову. 

Но, как говорится, не тут-то было. 

Случай этот не только не оставил меня: он стал преследовать меня. К тому же дом наш густонаселенный. В нем так много людей, и все они друг на друга настолько не похожи, что я стал опасаться, что еще какой-нибудь сосед придет ко мне за солью, за луком или за спичками, а сам скажет, что не видит Луны. Как это вообще возможно? 

Маловероятно (и более чем странно) исчезновение жены, детей, машины, мебели, собаки. Этого уж совсем никак быть не может. Куда им деваться? А относительно Луны так скажу: я бы ее оставил на месте. Пусть пока повисит. Мир наш все же подлунный, и все мы ходим по нему. Кто к соседу за солью, кто за луком, а кто за спичками. А кто и просто за тем, чтобы сорваться в пучину собственного воображения. Плохонького, корявого, неудобного, но зато своего. 

Детское время

Апельсиновый джем

Апельсиновый джем,
Апельсиновый джем,
Я сегодня тебя обязательно съем,
Как ни прячься на полке в буфете, – 
Будешь, рыжий, за это в ответе!

Я с тобой, апельсиновый джем, не шучу,
Я тебя, апельсиновый джем, проглочу – 
И за то, что укрыться пытался, 
И за то, что так трудно достался!

На сказочном закате

Такой закат
Сегодня красочный,
Что даль морская
Стала сказочной:
Морской бычок
Малька бычка
Потешил 
Сказкой про Бычка,
А рыбка мойва
Дочке мойвочке
Читала 
Сказку о Дюмойвочке.

Про Диму и Леню

План

Дима положил в коробочку медную пуговицу с орлом и закопал коробочку под тополем в Нескучном саду. Потом он нарисовал план Нескучного сада и крестиком обозначил место, где зарыт клад. Чтобы листочек с планом был похож на старинный, Дима по нему походил.

– Я нашел старинный план, – похвастался Дима Лёне. – Здесь крестиком что-то указано. Пошли посмотрим. Может, это то, о чем ты мечтал всю жизнь.

Леня всю жизнь мечтал о пуговице с орлом, и Дима хотел сделать ему подарок.

Но под кленом оказалась не пуговица, а метро.

– Перепутал, я же под тополем зарыл, – сказал Дима.

– Ты? – удивился Леня.

– Ой, не я, – быстро сказал Дима.

Но под тополем опять оказалось метро.

Потому что Дима еще не умел по всем правилам рисовать планы.

Дно

У Димы была тарелка, на дне которой был нарисован мухомор. И когда Дима ел гречневую кашу, ему казалось, что он может случайно съесть мухомор. И он старался есть осторожно.

А у Лени на дне тарелки был сундук с золотом. И Леня каждый раз его откапывал.

После обеда Дима звонил Лене и говорил:

– Чуть мухомор сегодня не съел! Представляешь, что бы со мной было!

– А я сундук с золотом откопал, – отвечал Лёня.

И так они друг другу рассказывали каждый день. 296 574 856 738 раз.

Вернисаж

Во всем виноват Чаушеску

(Случай на границе)

– Вовчик! Вовчик!!! – орала в телефон жена командира погранзаставы майора Чепухни, – Вовчик! А ты говорил, не покупай лотерею, не покупай! А я купила! Десять штук! Отак! И выиграла! Я выиграла мотоцикл!!! Отак! С коляской! Беру день-га-ми! Так, все! Едем на море.

– Какая лотерея, какой мотоцикл, какое море, Тося, и вообще, кто меня летом отпустит?

– А ты подумай, а ты подсуетись!.. Сколько можно в отпуск в феврале?

– А границу кто будет охранять?

– А чего ее охранять?! Она ж на замке!.. Ладно, ты уж как-нибудь постарайся...

*

Мы живем почти на границе трех государств. Если забраться на чердак нашего дома, подставить к слуховому окошку стул, забраться на него, встать на цыпочки, высунуться в окно, вытянуть шею вправо, а еще лучше взять бинокль, то легко можно увидеть яркие сочные луга Румынии, где чабаны пасут овец, кодры и сады Молдовы, откуда жизнерадостные и очень музыкальные граждане своей страны воруют яблоки и виноград. Поэтому жизнь пограничных застав у нас, жителей небольшого старинного городка, как на ладони.

Граница проходит по фарватеру Прута, то есть по условной линии самых глубоких мест основного русла. Это важно. Это, читатель, надо запомнить. Что на границе есть река Прут. А в реке Прут водится большая рыба сом.

*

Это было еще в прошлом веке. Во второй половине.

Заметили, да, что если вдруг что-то человек сильно задумал, все обязательно складывается. Только Чепухневая жена задумала поехать в отпуск летом, и вот пожалуйста – звонит на заставу командир погранотряда Уткин, и говорит, мол, надо в Киев – парочку сомов. Там юбилей у шефа, в Киеве… Словом, надо послать сомов. Сегодня вечером, последний срок – ночью. Пару или три-четыре. Больших. В пять утра в Киев машина уходит. Сделаешь сомов, майор Чепухня, пойдешь в отпуск летом. Слово даю. И заму скажи: будут сомы – пойдете в отпуск, ты – в июле, зам – в августе. 

Чепухня в ответ:

– Та не вопрос, сделаем! 

А сам забоялся, срок-то слишком короткий. Сома, как кошку, на «кис-кис» не подзовешь. Хочет – приплывет, а нет – так и нет. Чепухня заместителя своего:

– Слышь, капитан, ты рыбак вообще?

– Ну, – утвердительно заместитель, а кто ж на заставе не рыбак.

– А чего ловишь? – Чепухня интересуется между прочим.

А капитан Таранда:

– Ну всякого ну... толстолобика там, сома, ну… Сом хорошо идет под осень. Ну. За лето откормится. Он вообще днем, – увлекается капитан, сдвинув фуражку на затылок, – он, значит, днем под нашим берегом отлеживается, потому что у нас тут дамбы, ямы и глубоко, ну! А к вечеру и ночью на отмель всплывает к румынской стороне, на малька охотится. Такие дуры подымаются – смотреть страшно, чистые бревна, ну!

– А если не поймаем? Сомов? – готовит отступление Чепухня

– А чего их ловить, сомов-то, ну? Можно ж и не ловить, – хитро посмотрел Таранда. Можно просто – из Прута достать. Руками. Они, правда, тяжелые, но можно. Ну.

– Это как? – взбодрился Чепухня.

*

В сумерках Чепухня и Таранда взяли на складе две тротиловые шашки, привязали к ним длинные палки – Таранда объяснил: чтобы мах был – сомы ведь на другой стороне Прута, во-вторых, чтобы на поверхности держались, – сомы ведь на отмелях пасутся.

Подожгли, швырнули через реку, рвануло, делов-то. Сели в лодку, собрали повсплывавшую рыбу, загрузили в багажник и довольные – в отряд. За летним отпуском.

*

– Разрешите доложить! – Чепухня и Таранда внесли в кабинет увесистые мешки с уловом. 

– Ну, Чепухня, ну не ожидал! Ну молодцы, – Уткин радостно потирал руки. Готовьте маски и ласты на летние отпуска! Полковник Уткин вам – не абы кто. Сказал – сделал.

И когда Чепухня и Таранда, попрощавшись, уже уходили из кабинета, Уткин, заглядывая в пакет, вдруг поинтересовался:

– А вы их как? На удочку, на спиннинг? Че-то вид у них…Помятый больно… Как с поля боя…

– Та, чепухня… Сетями… – нехотя, почесав затылок, ответил Чепухня.

– Ну! – подтвердил Таранда. – Сетями, ну.

– А-а-а, ну-ну… – ответил Уткин и как-то нехорошо задумался.

*

Когда «УАЗ» уже подъезжал к заставе, когда Чепухня уже сочинял героическую историю для жены Тоси, как он летний отпуск добывал, чтоб поняла, с каким человеком она рядом живет, пока они оба расслабленно хохотали: «А он, мол, че-то у них вид такой помятый. А ты – сетями, ну! А он, мол, как с поля боя… А ты – та сетями же, ну товарищ полковник, ну!» – и планировали выпить перед сном по чуть-чуть, вдруг на дороге, освещенной фарами их машины, замаячил ответственный по заставе. Он бежал по шоссе навстречу, размахивал руками и орал навзрыд:

– Назад! В отряд! Уткин! Назад! Приказ! В отряд! Срочно! Война-а-а!!!

Скрипя и визжа тормозами, «УАЗ» развернулся и на страшной скорости помчался обратно в город.

*

Полковника Уткина было не узнать. В распахнутом кителе, без галстука, рубашка расстегнута до живота, весь взмокший, как будто неприятели его уже захватили в плен и немного подопрашивали. Уткин стоял над своим столом в странной позе, покачиваясь, опершись кулаками о столешницу, водил челюстями, смотрел из-под взмокшего чуба по-звериному налитыми кровью глазами и бормотал себе под нос: 

– Ур… ур… ур-роды… сетями они… ур… ур… ур-р-роды… сетями… Из Бухареста – в Москву уже… Зво… зво… нили… Ур-р-роды… се… се… тями они ловили… из... из… из Москвы – в Киев… из Киева – сюда, в Черновцы… Ур-р-роды… Диверсия на границе!!! – взревел наконец Уткин. – Стратегически важный объект!!! Сетями?! Взорвали! Водокачку румынскую взорвали! И кто?! Начальник и замначальника пограничной заставы!!! Ур… Ур-р-р-роды!!!

Чепухня и Таранда переглянулись и тут же смекнули – вторая шашка, которая за счет деревянной палки держалась на поверхности, в темноте тихо ушла вниз по течению, и румынская мощная водокачка легко всосала ее вместе с прутовой водой, где шашка и взорвалась.

– Отпуск летом?! Я те покажу отпуск! Уран добывать поедете! На каменоломнях булыжники таскать!!! Расстреляю! Сам лично!!! За баней!!! Ле-е-том… О-о-отпуск… Шагом марш в приемную! Пишите объяснительную, ур-р-роды! И пишите фамилии! Пишите фамилии виновных! Так и пишите: ответственность за теракт взяла на себя вражеская группировка погранзаставы номер N! Ур-р-роды… – полковник Уткин распахнул окно в кабинете, тяжело вздохнул, как всхлипнул, и кинул в зубы сотую за вечер сигарету.

Над объяснительной потом потешался весь погранотряд. Чепухне и Таранде нельзя было отказать в изобретательности. В ней было написано:

«Ответственность за взрыв стратегически важного объекта государства Румыния, а конкретно – водокачки, лежит на Гитлере и Чаушеску. Потому что гитлеровские войска при пособничестве румынских фашистов оставили при отступлении на наших землях много необезвреженных снарядов, а Чаушеску как руководитель страны виновен, потому что водокачку на румынском берегу Прута установили слишком высокой мощности – она не то что снаряд, полреки могла всосать».

«А мы удивлялись, почему летом русло пересыхало. А это виновата была румынская водокачка», – склочно дописал Чепухня под диктовку Таранды.

*

Чепухню и Таранду уволили. 

Так что к морю они оба все же поехали тем летом. С семьями...