Дорогие читатели!

Перед вами свежий июньский «Фонтан» 2024 года. Номер его – 319. (А если считать лишь электронные, то – 116). Казалось бы, просто очередной, ничем не примечательный. Не скажите!.. Если иметь в виду время, в которое он продолжает выходить, то, как говорится, сам факт выхода…

Честно говоря, мы и сами удивляемся!.. Хотя при этом до ужаса боимся, вдруг что-то помешает нам подготовить следующий. Конечно, читателей не хочется огорчать. Но, правду говоря, и для нас «Фонтан» – спасательный круг. Номер выходит – жизнь продолжается. Как когда-то сами и написали: «Фонтан не выйдет, как Солнце не взойдет!». И еще мечтали: вдруг так же и для читателей?!

А вот что я писал в редакторской колонке июньского «Фонтана», скажем, 2010 г.

Он, кстати, тогда был не очередной, а 150-ый!

И время было еще другое, не безумное... 

НАМ – 150!

К выходу 150-го номера «Фонтана»

Вы правы, конечно! Подобное восклицание было бы более уместно, если бы речь шла о чьем-нибудь юбилее. Мол, нам – скажем, ордена Трудового Красного Знамени Заводу элитной алюминиевой посуды – 1 мая 2010 года исполняется ровно 150 лет! В честь чего в клубе завода состоятся праздничные мероприятия. А именно:

1. Концерт силами заводской художественной самодеятельности;

2. Выдача гречки и макаронных изделий силами профсоюза;

3. Танцы – из последних сил.

Как красиво и, главное, привычно звучит, согласитесь!..

У нас же все не только непривычно для слуха, но и гораздо скромнее. Просто в свет выходит очередной и, так уж случилось, 150-й номер нашего журнала. Нет, число, безусловно, круглое, но праздновать, как нам кажется, особенно нечего. Рабочий, как говорится, момент. Очередная, так сказать... нет, не веха… всего лишь вешка. На которой, как на километровых табличках вдоль дороги, просто значится цифра 150. Мелькнула и – дай Бог здоровья и процветания нашему издателю! – едешь себе дальше…

Нет, выпить, конечно, хочется. Отметить, так сказать, очередной рубеж. Но, во-первых, желание выпить возникает, как правило, независимо от повода, а во-вторых, почему и не выпить, если нам (а жизнь журнала, согласитесь, и в самом деле более естественно измерять не числом лет, а количеством вышедших номеров) действительно 150!.. 

Почти 15 лет назад это было… «Фонтан» еще бумажный выходил.. Тираж опять же… Гонорар, помню, платили… Ну и что, что скромный, зато символический! Авторы приходили и приезжали. Иных уж нет, а те – далече… Кстати, и из «далече» приезжали! А как можно было в Одессу – и не приехать?!

И до чего же все изменилось!

Разве что «Фонтан» по-прежнему выходит… За жизнь цепляется… Как и все мы...

Мира вам и простых человеческих радостей.

Сага о Симановичах

Симановичи приехали в Израиль втроем. Муж, жена и теща. Такой, забегая вперед, нелюбовный треугольник, где гипотенуза изводила катеты. Потому что жена Мила была у Симановича от второго брака, а гипотенуза, в смысле, теща Лидия Борисовна от первого. Так причудливо вышло. Дочка Лидии Борисовны внезапно не проснулась семь лет назад, а Михаил как раз проснулся и остался вдовцом в трехкомнатной квартире с тещей, которая стойко пронесла через жизнь свою девичью фамилию Блюменфельд. Новую жену Милу он нашел быстро, в двухкомнатной квартире неподалеку. Была она одинокая вдова, и что интересно: покойного мужа Милы тоже звали Михаил, и Милочка всем говорила: «У меня случились два мужа: Мишенька и снова Мишенька, очень удобно!»

Из чувства долга Симанович не мог бросить престарелую тещу, да и квартиру, которая была приватизирована на него и на нее, было жалко, поэтому и жил он на два дома. А когда Одессу стали бомбить, взял он жену с тещей и прибыл на родину предков, потому что имел на это все законные основания. К тому же он привык, чтобы рядом плескалось себе море. Приехали они весной 2022 года, и годков у них на троих было ровно 222. Михаилу – 70, Милочке – 62, а теще – посчитайте сами, а если лень – потерпите, сейчас узнаете. 

Несмотря на свои девяносто лет и букет болезней, страдала Лидия Борисовна исключительно от аллергии. Причем и без проб было ясно, что аллергия у нее сложная и многофигурная: на самого Михаила, на его жену, и на кошку Люсю, которую Милочка привезла с собой. Сняли они вместе одну квартиру, оформили пособие, а потом еще и на Милочку дополнительные деньги по уходу за тещей Михаила. Все-таки девяносто лет – уход требовался. Так теща стала главным источником их благосостояния, благо ее состояние не вызывало опасений. И материально супругам Симанович стало вполне терпимо, а мадам Блюменфельд они решили терпеть, пока сил хватит. 

С Милочкой Михаилу вообще крупно повезло. Своих детей у нее не было, зато всю жизнь она занималась чужими, работая воспитательницей в детском саду. Всю свою заботу она перенесла на Михаила и его тещу, считая их капризными детками старшей группы. Она их кормила, выводила вечером, когда спадала жара, на прогулку, и, вставая ночью в туалет, проверяла, хорошо ли они укрыты. А у Миши как раз дети были. Вернее, не дети, а единственный сын – Гриша, старый холостяк и кандидат биологических наук. Он преподавал в Одесском университете и жил полноценной холостяцкой жизнью в своей собственной квартире. Надо отдать должное Лидии Борисовне, которая триумфально провела Гришу от детского садика до диссертации сквозь музыкальную школу, а также ветрянку, свинку и сальмонеллез. Как выяснилось, теща всегда мыла яйца с мылом, а в школьном буфете их не помыли даже без мыла.

Уже в Израиле в результате упорных тренировок Лидия Борисовна освоила «вотсап», и регулярно говорила с Гришей. Она искренне переживала за родной город и за родного внука. Фамилии в разговоре она не называла, только клички. «Бандит» – это был Путин, «кобра» – Милочка, а «шлемазл» – сами понимаете кто. Когда связь с Одессой была плохая, чаще звучало слово «бандит», когда хорошая – «кобра», а когда у Гриши в Одессе не было интернета, Лидия Борисовна рыдала, рвала на себе волосы и кричала Михаилу:

– Шлемазл! Как ты мог бросить сына, могилу своей жены, родной дом и уехать? 

Если честно, уехать их как раз уговорил Гриша, который, как военнообязанный ехать с ними не мог. Все телефонные разговоры с внуком состояли из трех частей: оперативная обстановка, здоровье и главная часть – воспоминания.

– Гришенька, а ты помнишь, как ты порезал ножничками сто долларов, и мы неделю их склеивали? А как ты проглотил десять копеек, и мы долго искали монетку в твоем горшке? А как мы с тобой лепили сырнички, а потом ты выбросил мои зубы с пятого этажа, помнишь? 

Гриша был терпелив, хоть и немногословен:

– Да! – неизменно отвечал он, и Лидия Борисовна умилялась.

Так прошло полтора года. И теща не выдержала.

– Я еду в Украину, перед смертью я должна увидеть Гришу! 

– Если вы собрались умирать, почему у вас кардиограмма лучше, чем у меня? – спросил зять.

– Потому что у меня все лучше, чем у тебя! – прозвучал гордый ответ.

– Это опасно! Вы же знаете, Одессу обстреливают! – сказала Мила.

– И что с того? Даже если этот бандит прикажет, и они попадут в меня – мне уже не так страшно. 

– А нам за вас страшно! – сказал Михаил.

– Ничего, начнете платить за квартиру вдвоем – быстро поймете, какое счастье вы потеряли. 

Лететь Михаил решил вместе с тещей на Кишинев, а там уже близко. Милочка с кошкой оставались на хозяйстве. Накануне отъезда Лидия Борисовна высадилась десантом на кухне и оккупировала плиту. Она решила вспомнить шедевры своего репертуара, и появились: наполеон, куриная шейка и фаршированная рыба. 

– Мы же не можем приехать к Грише с пустыми руками. Мальчик забыл, когда нормально питался!

Всю ночь уставшая Лидия Борисовна крутилась и не могла уснуть. Под утро еще и кошка Люся стала противно мяукать, и Милочка не могла ее успокоить. А потом случилась Газа, и была бомбежка. И они никуда не поехали, только удивлялись, как кошка все эти события предвидела, а они ничего не поняли. А когда самолеты стали снова летать, позвонил Гриша.

– Алло, Гришенька, почему тебя плохо слышно, чтоб этот бандит уже сдох! – крикнула Лидия Борисовна.

– Бабушка, плохо слышно, потому что я не дома, – объяснил Гриша.

– Ты в убежище?

– Не совсем. 

– А где же ты?

– Я в блиндаже.

– Не поняла?

– Я – в армии. 

– Что?! – Михаил вырвал у тещи трубку. 

– Да, папа, пришла повестка, и я явился. Я тут уже неделю, просто не хотел вас волновать.

–О, боже! – Лидия Борисовна вырвала трубку обратно. – Гриша, ты пулеметчик?

Лидия Борисовна любила напевать голосом Шульженко строчки из известной песни «Строчит пулеметчик за синий платочек…», и эта военная специальность первой пришла ей на ум.

– Нет, я повар! Я же биолог, и меня назначили поваром. Когда командир попробовал куриный бульон по твоему рецепту, он сказал, что подаст на орден не только мне, но и тебе.

– А бульон был с мацой?

– Бабуля, это же украинская армия, а не израильская! 

– Вот на этом мы и сыграем! Гришенька, слушай меня! Повар – это хорошо! Мой дядя Фима всю ту войну прошел поваром, и у него вся грудь была в орденах. Пусть они купят большого карпа или щуку! Пусть только принесут. Мы сделаем им такую фаршированную рыбу, что тебя оставят поваром, а наши враги умрут от одного запаха!

Связь прервалась. 

– Мишенька, – растерянно спросила теща, – как ты думаешь, он меня услышал?

– Не знаю, мама, – ответил Симанович, – давайте пошлем ему рецепт смс-кой. Диктуйте, я наберу. 

– Хорошо… Я диктую. Возьмите большую рыбу и большой нож, – Лидия Борисовна всхлипнула и замолчала.

– Что же вы молчите? 

– Я не молчу, я говорю, – прошептала Лидия Борисовна, вздохнула и сказала громче:

– Чтоб все были мне только здоровы, – и снова всхлипнула.

Милочка удивленно посмотрела на тещу, а кошка Люся впервые запрыгнула ей на колени.

Стихи и миниатюры

***

«В заветных иногда мечтах»
Я вижу бешеные деньги –
Какие тёплые цвета,
Какие нежные оттенки!

***

Ну, я как я, но Ты же, Боже,
Какой-то ненормальный тоже.

***

Мне навеяло сиреной –
Если смерти, то мгновенной.

Май

Сирень,
Герань,
Гортень,
Каштань…

Центон

Держа её, как держат ручку от трамвая,
Он ей сказал: Люблю грозу в начале мая.

* * *

Человек имеет право –
И налево, и направо.
Вправе каждый человек –
Влево, вправо, вниз и вверх.

***

Мне без малого семьдесят лет –
Ростом вышел, а возрастом нет.

Песня

Центон

Упала ранняя звезда,
В полях прохлада.
Ударил первым я тогда,
Так было надо…

Занимательная энтомология

У зеленых мух
Абсолютный нюх.

Восточная мудрость

Чем больше гарем,
Тем больше проблем.

Как «достать» клиента?

Вечером в квартире Тюшкина раздался телефонный звонок. Он оторвался от телевизора и снял трубку. Вежливый женский голос, даже не дожидаясь его «Алё», начал:

– Вас беспокоит мебельный салон "Буратино". Хотим предложить вам элитную мебель…

– Спасибо, мне не нужно, у меня уже есть мебель, -– прервал звонившую Тюшкин.

Не успел он дойти до кресла, как раздался новый звонок. Как будто бы тот же голосок затараторил:

– Хотим предложить вам прекрасные электробытовые приборы: лампы, люстры, бра…

– Мне ничего не нужно, – уже чуть повысил голос Тюшкин и тут же опустил трубку.

Но уже через несколько секунд звонок раздался вновь:

– Мы предлагаем вам восемь сортов отечественной пиццы. Язык проглотите. А пальчики оближете…

– Сами лижите свои пальцы, как вы мне все надоели, – начал кричать Тюшкин, но в ответ услышал лишь гудки…

– Алё? – вкрадчиво спросил женский грудной голос уже через секунду… Вас беспокоит центр душевного спокойствия… Оказываем экстренную психологическую помощь…

– Оставьте меня в покое!! – закричал Тюшкин, хватаясь за сердце.

Но звонок тут же раздался вновь.

– Хотим предложить вам недорогую госпитализацию при полном обеспечении лекарствами.

– Вы меня в гроб сведёте!!! – завопил Тюшкин. Но теряя сознание, успел услышать: 

– Вас приветствует бюро ритуальных услуг…

Беседы у фонтана

Прощай, Голливуд

Решил я сценарий для фильма написать. Специально для Голливуда, и чтоб сразу на «Оскар». Жанр – постапокалипсис.

Сюжет такой: ядерная катастрофа, в живых остается 10 человек – пять юных женщин и такое же количество более-менее молодых мужчин. Для возрождения человечества должно хватить. 

Но в фильме на «Оскар» должна была быть голливудская «правда жизни». Поэтому две девчонки у меня оказались лесбиянками. Два брутальных мужика – геями. Один, или одно, – транссексуал. А еще один парень и одна девушка придерживались принципа: «Free of Child».

Короче! Осталась только одна пара. Но они, сука, друг другу были противны и заниматься размножением категорически отказывались! Ну, как их ни упрашивай. Впрочем, никто их упрашивать и не думал. 

Так что через пару десятков лет все умерли, и человечество не возродилось…

Такая вот грустная, но по-голливудски правдивая история... Нет, не буду я им этот сценарий посылать! А то не дай бог еще сбудется...

Вкратцы в рифму

Занимательная статистика

Отчетность и наличие –
Большущее различие.

Суть премудрости

Мудрость – штука сложная весьма
Как гибрид сомнений и ума.

Управляемый правитель

Не правитель, а чудила:
Кнут в руках, во рту удила.

Реформатор

Готовый наводить порядок
Обычно на посулы падок.

Режим и массы

При диктате всеобщее право
Заменяется массовым браво.

Во имя Отечества

Герои есть особенного рода –
Отечество спасают от народа.

Похвала браку

Браку славу я пою!
Он законом освящаем.
В браке всю любовь свою
Мы на ближнем вымещаем.

День болельщика

Здоровые мужики болеют не сами, а за кого-то. 

Когда наши выигрывают, эта болезнь поднимается до уровня национальной идеи. Если на улице обнимаются и целуются незнакомые люди, значит, «Зенит – чемпион!»

Спорт для болельщиков – это гениально придумали! Ты у телевизора грызешь чипсы, а кто-то при этом в поте лица жмет на педали, дубасит противника, жмет штангу. И кажется, ты сам принял в этом участие. У впечатлительных имела место травма колена, когда на экране кого-то бьют по ногам!

Люди не помнят, в каком году кто что изобрел, кто когда правил. Времена помнят по футболистам. У меня с детства в голове отпечатались фамилии игроков «Зенита» тех лет. Завидонов, Дергачев, Гек…. 

Ни одна шекспировская драма не вызывает таких страстей у такого количества зрителей, как футбол. Причем интрига игры, в отличие от сюжетов Шекспира, непредсказуема. Никто не знает, на какой минуте куда полетит мяч и где упадет! Круглое – непредсказуемо. Кожаный мяч – талантливый драматург.

На стадионе можно и нужно орать. Вот где свобода слова, в том числе матерного. 

Как двигатель автомобиля делает водителя гораздо мощнее, так спорт делает зрителя как бы быстрее, сильнее и дальше.

Негативные эмоции болельщика спорт превратит в позитивные. Начальство достало, жена постарела, дети – уроды, в животе язва… и тут Кержаков забивает гол! Сразу наступает гармония. Что бы ни творилось в стране, в доме, в желудке, когда на стадионе орешь хором «Мазила!», становится легче.

Мир во всем мире наступит тогда, когда сборная Земли по футболу сойдется со сборной Сатурна. Все земляне наконец станут братьями.

• Эсэмэска. Если тебе плюют в спину, значит, ты впереди!
• Как отмечать? Смотрим по телевизору лучшие голы месяца и заново испытываем оргазм. А кто не испытывает, – тот предатель!
• Тост. Если ты болельщик, это не лечится. Ура! 

Земную жизнь пройдя до половины

Учитель

Земную жизнь пройдя до половины,
таращась на пейзаж лицом совиным,
очкарик, плакса, маменькин сынок,
знаток двух анекдотов, трех припевок
студенческих, для длинноногих девок
проводит географии урок.
Облазивший в теории все страны,
на практике – он на заре туманной
и скучной юности катался в Геленджик,
где, в мутном море полежав с недельку,
самозабвенно нализался в стельку,
блевал, но ощущал, что он – мужик!
В компании, при случае, сутулясь
сильней, чем стоит, он «Двенадцать стульев»
цитирует свободно. И в «кинга»
играет. И немного на гитаре.
А если все свои и он в ударе,
вставляет в речь словечко «на фига».
Хороший друг. В родимом коллективе
задействован в культмассовой. Активен
на вылазках за ягодами. С ним
приветливы и в гороно, и выше.
К различным датам сочиняя вирши,
ждет отзывов. Тщеславен и раним.
Зануден, старомоден, неопрятен
по-стариковски. Нос в кашне упрятав,
идет домой. И дома, углублен
в себя, молчит. Макает в чай печенье.
Все хорошо. В пособиях учебных
два полушарья скручены в рулон.

О низкопоклонстве

Низкопоклонство мне воистину отвратно.
Пред Западом оно ж тем паче неприятно.
Да было бы пред кем! Ей-богу, на хрена
Хранцузы эти нам, да фрицы, да чухна?
Что нам белесый швед и длинноусый лях?
Сребролюбивый чех на кой нам с вами ляд?
Не лучше ль на Восток направить ясны очи?..
Но, честно говоря, мне и Восток – не очень.
Милей мне во сто крат родимые селенья,
Где при свечах сидят. Где нету отопленья.
Водопровода тож. Молчу про интернет.
Удобства во дворе, а то и этих нет.
Но пению старух сверчок запечный вторит.
Там спертый русский дух!.. Все сперли. Вор на воре
Сидит. И ртом гнилым выводит прибаутки.
К погоде ясной дым струится в небо. Утки
Летят. И два гуся. И плачется внезапно.
Ах, зема! Я же все, все понимаю… Запад
Нам славить западло. Мы лучше славить станем
Родимый уголок. Кто ж нас в него поставил?
А главное – за что в углу мурыжат деток?
И смотрит Русь светло.
И не дает ответа.

Сервантес

Он здесь бывал в доспехах и с копьем.
Глядел на постоялый двор постылый
И постулаты рыцарства простые
Нам разъяснял с напарником вдвоем.
Напарник – интересный мужичок
Все больше, впрочем, налегал на ужин.
А старичок, хоть явно был недужен,
Бодрился и размахивал мечом.
И было ясно с первых же минут,
Что от скандала никуда не деться.
Их били зло и радостно. Как в детстве
Неотвратимо за нездешность бьют.
Здесь сумасшедших пруд пруди. Видать,
Наш теплый климат психов привлекает.
А так здесь скучно. Время протекает
Без приключений. Тишь да благодать.
Народ у нас простой. Вино кислит,
Зато всегда найдется собутыльник.
А мельница вдали разводит крылья,
Но никуда, понятно, не летит.
Куда лететь?.. Не лучше ли с дружком
К пастушкам завалиться на ночь!.. Или
Уйти в воспоминания о том,
Как капитально рыцарю вломили.

О людях и человеке

Зашел я в русский магазин, попросил греческий салат, а продавец внимательно на меня посмотрел, будто хотел что-то сказать, и сказал:

«А вы его попробуйте».

– Что, он плохой? – сразу догадался я.

– Не знаю, – ответил продавец, борясь (я же видел!) сам с собой.

Человек вообще существо противоречивое. Вот этот продавец – разве не хочется ему разбогатеть, при помощи, в частности, несвежего греческого салата, купить домик на берегу Лазурного, что ли, моря, где солнце нежаркое, а дождик – щекочет, где люди ходят в ливреях, а климат такой благодатный, что волосы восстанавливают свою упругость и мягкость, а с соседней дачи приходит пес Брынцалова или Абрамовича и трется холодным носом о коленку, – не хочется разве?..

Но злая для него совесть – или что там еще бывает – заставляет переживать за будущие морально-нравственные страдания покупателей, чувствовать их боль, резь, может быть, да и не у всякого покупателя есть медицинская страховка…

Поскольку в борьбе с самим собой обязательно кто-нибудь проигрывает, то обычно получается ничья или около: «Не знаю… Попробуйте».

Другой покупатель смотрел на девушку за окном. Глаза боятся, а глазки бегают – и не нужно ему уже никаких сметаны, пельменей и журнала «Питание и воспитание детей» – все это рядом на прилавке лежит. И идет он на улицу, чтобы спросить время, узнать, как пройти в библиотеку, а потом, в дороге, пожаловаться на правительство, на непонимание и одиночество, особенно со стороны жены одиночество... Идет, но не доходит, возвращается. Покупает журнал о воспитании, еще и прошлый номер берет, пропущенный когда-то, и сметану неуклюже берет. Время, правда, спрашивает, но уже поздно.

Воспитанный человек – это не тот, кто не заметит себя: нет, наоборот, заметит и, борясь, прольет сметану на скатерть.

Признаки жизни

Врать не буду! 

«Единожды солгав, кто тебе поверит?» Да никто! А потому – я Бога, врать не буду, видел трижды! 

Почему Россия такая большая

Кто-то послал ее на все четыре стороны – она и пошла.

Исправленному верить

На столбе в объявлении «Пропала собака!», «пропала» зачеркнуто и, ниже приписано: «Это вы пропали без меня! Да здравствует свобода! Шарик». 

Порочный круг

Успех часто чреват: вместо того, чтоб двигаться вперед, мы ежедневно совершаем круг почета.

Непосредственность

Пришел я в гости и с порога обнадежил: «Я у вас недолго посижу: посижу с полчасика – и лягу…»

Трагедия Саши Грабарника

Хотел принять другую веру – не пустили: «Придерживайся наших заблуждений!»

Объявление в газете

Усугубляю. Просьба не звонить.

* * *

Из гостей я самый предпочтительный. Пока дойду – мне нужно возвращаться.

* * *

У времени – выходных не бывает.

Знаете ли вы, что…

…если в этой войне победит здравый смысл, шансы одержать победу у России равны нулю?

Собачья жизнь

Ещё вчера они просто кусались, а сегодня эти цены – просто бешеные!

Лекция по экономике

Я думал, что я щедрый. Выяснилось – я не щедрый. У меня просто низкая культура экономии.

Находчивость

Как-то я был приглашён к одним на завтрак. Всё оказалось просто замечательно. А после – хозяйка, надо мной склонившись, участливо спросила: 

– Вы наелись?

Я был краток:

– До обеда потерплю…

Вы бы видели ее лицо!

*

Вот чего я в людях не терплю, так это когда меня хвалят как-то неуверенно!

Маленькая зеленая лошадь

Это рассказ про меня. Влюбилась я однажды в интеллектуала. Тяжелый случай, если кто понимает. Интеллектуалы могут говорить о чем угодно: о перцепции и апперцепции, о герменевтике и пропедевтике, о копуляции и инсталляции... Только не о любви! Разговаривать руками, как нормальные мужики, они тоже не умеют. Они ведь трусливые, интеллектуалы: а вдруг им по морде дадут?

Вот мы и сидим с Димочкой друг против друга и говорим о Кафке. Третий месяц подряд, каждый вечер до полуночи пьем кофе и говорим о Кафке. Меня тошнит уже от этого Кафки. От этого кофе! Мне уже хочется нежности. Или хотя бы определенности: если я пойму, что под этой кабинетной лампой мне ничего не светит, я попробую переключиться с Кафки на футболиста Ривалдо. 

Однако в жизни всегда есть место для последней попытки выйти замуж. Я поднимаю юбку повыше, кладу Димочке ладонь на колено, а голову на плечо. 

– Переутомилась? Хочешь кофе? – спрашивает Димочка и поднимается с дивана. С кухни доносится тошнотворное жужжание кафкомолки. 

– Прервись на секунду, – грубо говорю я, прислонясь к дверному косяку. – Я тебе анекдот расскажу.

– Литературный? 

Других анекдотов интеллектуалы не признают. 

– В духе вестерна. Слушай: едет ковбой мимо салуна, а на дощатой террасе сидит длинноногая блондинка и пьет виски со льдом...

– Так, может, тебе коньячку? 

Нет, он все-таки не безнадежен! Может, еще догадается.

– Можно и коньячку, но потом... Вот ковбой и думает: «Как бы мне эту красотку соблазнить? Она ж небось и внимания на меня не обратит! Выкрашу-ка я свою лошадь в зеленый цвет...»

Димочка с готовностью смеется.

– Погоди! – обрываю. Терять-то нечего... – Проеду (это ковбой думает) мимо, она спросит: «Эй, Джо! Почему у тебя лошадь зеленого цвета?» А я (это опять ковбой думает) отвечу: «Кстати, не переспать ли нам?»

В этом месте Димочка не смеется, но и не перебивает. 

Не умею я анекдоты рассказывать, вы заметили, – но на что не пойдешь ради любви! И я продолжаю с отвагой смертницы: 

– Ну, раз он проехал мимо, два... Никакого внимания! Проезжает в третий, а блондинка наконец его окликает: «Эй, Джо! Не переспать ли нам? Кстати, почему у тебя лошадь зеленого цвета?»

Димочка реагирует как-то странно.

– Вот, – говорит, – тебе чашечка кофе с коньяком – ты его выпей на кухне, в кабинет не заходи. Я сейчас. 

И пропал там в своем кабинете минут на десять. Я уже решила смыться – по-английски и навсегда. И тут дверь распахнулась – и в проем, неуверенно постукивая копытцами, вошла интеллигентного вида лошадь. Вы не поверите! – зеленого цвета. 

Утверждал тут один конь ученый в пальто…

Деды и бабы

Академик, пожилой мужчина
тайн раскрыл истории немало.
Рассказал он мне, что бабовщина
в войске амазонок процветала.

Издевались ветеранки-бабы
над девчачьей юной салажнею:
отнимали кремы, гели, скрабы,
косметички с разною фигнею.

Заставляли вслух читать Гомера
(он был типа нынешней Донцовой); 
тут, орут, не новая вам эра, 
тут вам век не атомный – свинцовый! 

Чистили оружие девчушки,
и свое, и дембелих-тиранок.
Все стряпни, уборки, постирушки
тоже были делом новобранок.

В общем, напрочь оборзели бабы.
Что тут делать? Только делать ноги.
Приняло гигантские масштабы
дезертирство в армии в итоге.

А мужчин кругом – как в сыре дырок:
кельты, греки, персы, готы, даки…
Так что все пучком у дезертирок;
все любимы, все в законном браке. 

Некому выигрывать сраженья.
Так фортуны бабское коварство
и неуставные отношенья
погубили амазонок царство.

Из цикла «Неизвестные рубаи Омара Хайяма»

***

Утверждал тут один конь ученый в пальто,
что женатые дольше живут. Ну и что?!
Толку ль им оттого, что их век подлиннее – 
а вот у холостых интересней зато.

***

Пусть ты классный игрок. Но учти: жизнь хитрей.
Только полный комплект ты набрал козырей, 
Как она говорит: «Изменение правил!» – 
И уже в поддавки ты сражаешься с ней.

***

Если умную вещь ты изрек в тишине,
И был всеми Ай-Кью оценен твой вполне –
Это кайф. Но когда ты чушь полную ляпнул,
А никто не заметил – приятней вдвойне.

***

Если в темном лесу заблудился ты вдруг,
То подскажут деревья, где север, где юг.
Присмотрись к ним, и ежели дерево – пальма,
Значит юг уже здесь, о пытливый мой друг.

***

Модельеры любые нужны и важны,
Списки их, как романы Толстого, длинны.
Только вот Пифагора вы в них не найдете,
А ведь он, между прочим, придумал штаны.

Кошка Скрябин. Пора пришла…

Я им говорила, давайте ее стерилизуем. Но мама… Она у меня правозащитница. Она говорит:

– А ты кошку спросила? А может, она хочет стать матерью?!

– А с котятами что будем делать?

Мама вздрогнула и сказала:

– Ну подожди, еще ведь не скоро, еще не пришла пора. Будем решать проблемы по мере их поступления.

Пару дней назад утром на моем пороге стояла бледная испуганная мама:

– Быстрей! Побежали! Скрябин заболела!

Спрашиваю чем. Мама говорит, Скрябин сидит на своем корытце орлом по пятнадцать минут, отклячив хвостик. А взгляд у нее… И мама рукой показывает Скрябинин хвостик и лицом показывает, какой у Скрябы взгляд: сосредоточенный, неподвижный и глаза круглые-круглые, как будто она проглотила палку твердой сырокопченой колбасы целиком.

Ну я же специалист. И мама мне доверяет. Я кричу:

– Немедленно отменяй сухой корм. Немедленно! Это у нее МКБ. Это МКБ!!!

– И-и-и-и-и-и… – ужаснулась мама, и тень страшного МКБ пробежала по ее прекрасному лицу. – Что же делать? Как же быть? 

Мы стали советоваться и – я же специалист – решили поить Скрябу медвежьими ушками и кукурузными рыльцами, и я побежала в аптеку, и мы заварили травки, и стали остужать, и вдруг услышали протяжный утробный вой. 

Оказалось, это было не МКБ. 

Это было другое. Это было «пришла пора» и те проблемы, которые надо решать по мере поступления. Проблемы поступили.

«Пришла пора, она влюбилась», причем влюбилась сразу по уши во всех и во все. Она ласково приставала к дедушке, она нагло преследовала маму, развратница пыталась снять на ночь голубя за окном, робко и мечтательно заглядывала в глаза утюгу на гладильной доске, она делала кокетливые намеки всем диванным подушкам, она нагло и разнузданно донимала старое кресло и пыталась пристроиться под свернутый и сложенный в чехол английский плед. Время от времени она урчала и громко требовала: 

– Дайте не знаю что, но что-нибудь и побыстрей.

Мама плакала и жалела Скрябин, а я помчалась к Фиме, к Сэру. Ну к Серафиму – нашему ветеринару. Тот дал капли и велел капать. Обещал, что полегчает. Скрябин в отчаянии царапала себе лицо и рыдала:

– Вы зве-е-е-ери, господа! – и добавляла из Пушкина и так страдающей от сочувствия маме: – Ах, няня-няня… 

Кто-то посоветовал дать Скрябин сырого мяса. Мама, моя добрая мама, была готова догнать и завалить весь крупный рогатый скот Украины и Румынии, лишь бы Скрябин полегчало. Принесли парную телятину. Скрябин даже не взглянула, даже не понюхала. Она повела глазами и сказала:

– Полноте! До того ли мне…

Сказала и куда-то пошла…

– Куда ты? – с тоской позвала мама. 

– Я к вам пишу… – завыло в соседней комнате…

Бедная моя мама! У нее много лет жила Карлиша, французская болонка, похожая на белую распатланную хризантему. И уже в преклонном возрасте, уже почти беззубая, Карлиша все равно в определенное время вдруг становилась мечтательной, проявляла острый интерес к противоположному полу и тягала маму за поводок по городу в погоне за кобелями. И хотя ничего из этого не получалось, зато домой они приходили взбодренные, подтянутые, с приятной усталостью в мышцах и в отличной спортивной форме. А вот наш кот Тяпа по фамилии Сьюткейс (то есть «чемодан» по-английски, он был британский кот) в обычные времена был так спокоен невозмутим и неподвижен, что дети моих друзей принимали его за игрушку. Когда он засыпал, а засыпал он частенько на книжной полке у детей в комнате, он так расслаблялся, что валился с полки прямиком в аквариум. Но когда по радио вдруг объявляли март, Сьюткейса было не унять, он не гнушался приставать даже к небольшим собачкам и к старой почтенной ручной выдре, много лет живущей в реке рядом с нашим домом.

– Все! Ищи кота! – приказала мама и крикнула мне вслед в лестничный проем, что дает за Скрябин солидное приданое, только пусть предоставят кота из хорошей семьи.

Отдельная тема, как я (помните легендарную Хануму?) моталась по квартирам, сваталась, намекала, сводничала, сулила и блудливо играла бровями.

Короче, кто хотел нашу Скрябин, не подходил нам, а кого хотели мы, был красив, толст, мордат, но совершенно бесполезен в нашем нелегком деле – кастрирован.

Мы продолжали давать невесте капли, но бедняга Скрябин не переставала биться в истерике и вопить в окно юному воробью:

– Вообрази, я тут одна… И молча гибнуть я должна...

«Ничего себе – молча»… – думал воробей.

Позавчера рано утром я прибежала к родителям и застала нарядную маму в шляпке с похотливой Скрябин на руках в прихожей.

– Вы куда? – поинтересовалась я у подозрительной пары.

– Мы сходим… Тут недалеко… Нам надо… – забормотала мама

– Идем! Быстрей! Ыа-а-а-а!!! – выла Скрябин и скребла мамино плечо.

– Не поняла, куда это вы собрались?

– Тут недалеко… Мы туда и назад… – пряча глаза, ответила мама.

– Куда?!

– Ну это… Ну на помойку, – смущенно призналась мама.

– Что?! – ужаснулась я

– Ну там… там же большой выбор. Там – коты… А потом сразу дадим ей глистогонное и прокапаем ей противоблошиное, искупаем… А что делать? Мне ее так жалко, так жалко…

Мама вышла за порог, но Скрябин испуганно дернулась и вернулась назад в квартиру. То ли она вдруг почувствовала бездну своего возможного падения, то ли… Неужели?!. Пора прошла?..

Сегодня Скрябин целый день спала и ела. Ела и спала.

Все… 

«Я чувствую себя…»

Вопрос

Один прелестный юный шпрот
С задумчивым лицом
Мечтал попасть на бутерброд
С соленым огурцом.
И он осуществил мечты.
Ну а чего добился ты?

*

Волшебный, волнующий видеоряд:
В ведре восемь выдр воспитали выдрят.

О чувствах

«Я чувствую себя жуком,
На спину перевернутым.
Я чувствую себя флажком,
Наверх куда-то вздернутым.
Я чувствую себя яйцом,
Безжалостно надколотым,
Я чувствую себя тунцом,
В котлеты глупо смолотым.
Я чувствую себя огнем,
Не вовремя потушенным,
Я чувствую себя конем,
Гиеною укушенным…
Я чувствую себя…» Но тут
Пришла жена поэтова.
Что ей его шахтерский труд?
Ей это фиолетово.
И, грубо стукнув кулаком,
Сказала тоном лающим:
«Себя почувствуй мужиком,
Картошку покупающим».

Федор Кузьмич

Это еще при Хрущеве было. Объявился у них там, на дальнем Западе, человечек один. Вроде как беглый партийный секретарек какого-то райкома. Вроде как сын Ильича и Инессы. Вроде как не задушили его в тридцать седьмом посланные в Углич капитан Битяговский и майор Качалов. Поначалу-то все отмахивались от него – какой, мол, из тебя сын Ильича? На себя-то посмотри. Тот языком мог мешки ворочать, а ты трех букв в одно слово связать не в состоянии. Но тут сынка этого из Мексики по телефону сама вдова Троцкого признала. Все, сказала, сходится – плешив, усами рыжими таракан, картавит за троих, а главное – на левой груди татуировка с черновиком отцовского письма к съезду. С его же правками… 

Сам американский президент в это дело влезать не стал. Тогда только-только Карибский кризис утих. Они еще штаны толком высушить не успели, а тут на тебе – новая на носу бородавка. В Белом доме сына Ильича не приняли, но спровадили к какому-то сенатору-республиканцу, поляку по происхождению. Тот имел такой зуб на коммунистов, что он ему при ходьбе мешал – по паркету скреб. Дмитрий у этого сенатора пожил на ранчо месяц, другой и нацелился на третий – так ему понравилось. О Советской империи и своих правах на партийный престол и он думать забыл. На кой это все ему сдалось, когда и здесь неплохо кормят. Он и вообще изменился от хорошей жизни – волосы стали расти гуще, картавил не так оглушительно и даже татуировка на груди побледнела. И как его сенатор не уговаривал объявить во всеуслышание, что он единственный законный претендент на… 

Была у этого сенатора дочка. Страшная, как социализм с человеческим лицом. И положила она на Дмитрия не только глаз, но и все, что у нее было – все девяносто пять килограмм своего невыносимо живого веса. И так оно все заверте… Короче говоря, сенатор поставил перед самозванцем вопрос ребром – или давай женись, или…

Ровно через месяц Дмитрий уже пересекал границу Украины в районе Чернигова на рейсовом автобусе с группой паломников-челночников… Про кампанию шестьдесят третьего года рассказывать смысла не имеет – она прекрасно описано в исторической литературе. Взять хотя бы фундаментальный пятитомник известных кремленологов Уильяма Бонса, Израэля Хэндса и Джона Сильвера «Претендент на», в котором все события расписаны буквально по минутам. Там и про бой под стенами Нарофоминского райкома, когда самозванец в решающую минуту вынес на линию огня рукопись «Шаг вперед – два шага назад» и двери райкома сами собой растворились, и про то, как он открытым голосованием победил первого секретаря Тульского обкома, и про торжественный доклад на партийном съезде в Москве, после которого рядовые члены партии со слезами целовали край его трибуны… И тут американский сенатор приехал с дочкой в Москву... 

Про дальнейшую судьбу самозванца говорили разное. Бонс, Хендс и Сильвер считают, что его забаллотировали насмерть на уличном партсобрании в районе Китай-города и какая-то сердобольная старушка, помнившая еще его отца, тайно похоронила самозванца в простой урне для голосования на станции метро «Площадь Ильича». Наши же исследователи Петров и Васечкин в работе «Партийные расстриги» утверждают, что Дмитрий долго жил по вьетнамскому паспорту на Черкизовском рынке, а потом переменил пол и исчез из Москвы. Только через десять лет следы его обнаружились в ведомостях партийных взносов одного из отдаленных райкомов Камчатки. Самозванец пережил и Хрущева, и Брежнева. Умер в самом начале перестройки. Горбачев знал о его существовании и велел его разыскать. Кинулись – а он уж успел помереть. Нашли, однако, могилку, сфотографировали и фотографию отослали в Москву. На снимке видна простая фанерная звезда с надписью от руки «Федор Кузьмич». И все. Даже фамилии нет никакой. 

Зеля

Душераздирающая история едва не случилась, когда я проезжала транзитом Болгарию. 

На одной из остановок на борт автобуса попыталась проникнуть семья – бабушка, мама и дочь лет пяти – с собакой. 

То есть как проникнуть... 

Билеты у них были, и с билетами всё было в порядке, но собака водителю не понравилась. 

Годовалый примерно пёс – рыжее, очаровательное и малопослушное чудище с приметами лабрадора среди предков – почему-то привёл водителя автобуса в ужас. 

Отказав этим пассажирам, водитель принялся звонить куда-то и жаловаться. 

– Это нихуа не чихуа-хуа, ты понял?! – кричал водитель в трубку кому-то из главной конторы. – Это медведь, крокодил! У меня полный автобус пассажиров, он всех перепугает! 

Пассажиры, вышедшие размять ноги, тем временем сюсюкали на "медведя", приговаривая "кто тут у нас такой сладенький?..". 

– Ну и что, что в наморднике?! В переноске, он должен быть в переноске! – продолжал яриться водитель. 

– Так и был в переноске, когда выезжали из Украины в апреле, но успел вот подрасти и не влазит... – зачем-то объясняла бабушка, подтаскивая "крокодила" поближе к автобусу на поводке. 

– Мы же его не оставим, мам?.. – нудила девочка. – Мы же его не оставим? Не оставим? Не оставим?..

Мать нервно шипела на девочку – "да хоть ты не нуди!" – но тут же спохватывалась и заверяла: 

– Не оставим! Это же твой друг, дружочек! Мы друзей не бросаем! 

Тем временем голос водителя всё возвышался: 

– Это огромная зверюга! Он мне всех пассажиров перекусает, автобус сожрёт! 

"Зверюга" безуспешно пытался сожрать оброненную кем-то половинку печенья. Пассажиры приветливо поглядывали на "зверюгу" и спрашивали, можно ли угостить его чем-нибудь.

– Нет, нет и нет! Я понятия не имею, кто им там продал билеты и наобещал, что можно ехать с этой псиной! А им там наобещали! Прямо за рулём ваш пёсик поедет, прямо рядом с водителем... да прям, блин, поведёт автобус ваша псина! Да?! Так им, видимо, и сказали?! – завывал водитель, явно предпочитающий смелые художественные преувеличения. 

Пассажиры хихикали, прислушиваясь, и пытались погладить пса. 

– Я говорю – нет! Через мой труп! Он всё обос…т! – пустил водитель в ход последний (и наиболее близкий к правде) аргумент. 

Тут пёс действительно принялся гадить, как бы подтверждая эту свою нехорошую способность, но мать и бабушка с торжествующими воплями предъявили водителю какие-то памперсы и кучу непромокаемых пелёнок. 

– Нет, нет и нет! – тем не менее твердил водитель. 

Получасовая стоянка подходила к концу. Пассажиры начали понемногу загружаться в автобус. Споры продолжались. 

Ясно было, что обернуться и увидеть из отъезжающего автобуса печальную семью на остановке или (даже представить страшно!) одинокого рыжего пса, просто физически невозможно. 

Пора было ехать. Уже почти все были в автобусе. Девочка перестала нудить и ужасно трогательно, будто на камеру, играла с собакой. Напряжение всё нарастало. 

– Сами будете отмывать автобус после всего! – гаркнул водитель в трубку. – Сами будете всё отмывать, да? Да?! Ну и хорошо! Хорошо, блин! 

Семейство выдохнуло и принялось несмело улыбаться, постепенно осознавая... 

– Тащите пса в автобус! – мрачно смирился водитель. – Тащите уже! Отъезжаем... 

Ведя весело припрыгивающую собаку по проходу между креслами, мать семейства сердито шикала: 

– Да тихо ты! Ну куда... Спокойно! Нас и так еле пустили, Зеля! Веди себя хорошо, Зеля, ты понял? Зеля, сиди! Зеля!

Тут я, если честно, довольно нервно и немелодично захрюкала от смеха. 

Ну а кто бы не?..

Трибуна вкладчика

* * *

Ей судьба потомства не дала,
Хоть в ней жили страсть, любовь и нежность,
Потому что у нее была
Противозачаточная внешность.

* * *

Влюбленно я глядел в глаза невесте,
Она губами губ моих касалась...
Казалось мне, что быть нам вечно вместе.
Как сглазил: оказалось – не казалось. 

* * *

Жену я после свадьбы так любил!
В машине, в поле и на пляже южном,
Поскольку я всегда ужасно был
Неравнодушен к женщинам замужним. 

Странная зависимость

Чем больше в стране грешников, тем богаче и пышнее в ней богослужения.

Считай, традиция!

В этот день Николай Сидорыч Покровный решил не жадничать – не вышло. А ведь в который раз уже решает!

Опасение

Женюсь далеко не в первый раз, но все равно волнуюсь: а вдруг это в последний?!

Из отзыва

Превосходный юмористический журнал «Смех для всех». Я его прочел за 15 минут, не отвлекаясь на улыбку.

Гамлет

– Так хочется все же быть, а не с кем.

Детское время

Неаполитанская песня

Неаполитанская ворона,
Улетая на Мадагаскар,
Видит на краю аэродрома
Песенку воздушную, как шар,
Чижики чирикают без дела,
Просто так, друг друга веселя…
Вдруг их песня с ними полетела
И её запела вся земля:
Ля, ля, ля-ля… 

Всех мадагаскарцев удивило,
Что их гостья с ними хочет петь,
Прилетев, она им заявила:
Так хочу, что нету сил терпеть!
Страшно, если вдруг такое снится –
Песенку, воздушную, как шар,
Вслед за чёрной, безголосой птицей
Вдруг закаркал весь Мадагаскар: 
Кар, кар, кар-кар…

Песня-шар упала с неба в яму,
Но не на большую глубину
И попала в пасть гиппопотаму,
Ну а тот напел её слону.
И теперь в любое воскресенье
Зрители, рассевшись по местам,
Видят, как чудесно на арене
Пляшет слон, поёт гиппопотам:
Там, там, там-там…

Звери на неведомых дорогах,
Что ведут неведомо куда,
Попытались в норах и берлогах
Песню-шар оставить навсегда.
Но она в неведомые дали
Улетела из звериных лап…
Дети эту песню услыхали,
И на радость мам терзают пап:
Пап, пап, ну, пап!..

В это время неаполитанцы,
Собираясь у прибрежных скал,
Прекратили уличные танцы,
Перейдя на уличный вокал.
И хотя не сыщешь ни за что ты
Песню-шар в их небе голубом,
Все её поют, поскольку ноты
Записали чижики в альбом:
Ля, ля, ля-ля!

Вернисаж

Страх, ужас и… женщины

В жизни каждого из нас бывают моменты, когда вся жизнь проходит перед твоим испуганным взглядом. Ну, про «всю жизнь» это я, конечно, так, ради красного словца, потому что принято так говорить. Но какие-то картинки из прошлой жизни точно возникают. У меня таких моментов было не много. По крайней мере, помню два. Два раза, когда я цепенел от страха и мысленно прощался с жизнью.

Первый раз вообще все произошло исключительно по моей собственной глупости (второй раз, кстати, тоже). Мы тогда большой компанией приехали отдыхать на Байкал, в бухту Песчаную. Я лежал на пляже, приходя в себя после шумных ночных сидений у костра, наслаждаясь одиночеством и байкальской природой. Мое уединение нарушил Витя Федотов. Он подошел, молча постоял рядом, словно что-то обдумывая, наконец выдал причину своего появления:

– Давай слазим на Малую Колокольню. 

Я даже не посчитал нужным что-то ответить. Мне было хорошо – песочек, солнышко, чуть освежающий байкальский ветерок… Что еще нужно для счастья? По-моему, только законченный болван мог добровольно отказаться от этой благодати. И ради чего? Ради более чем сомнительного удовольствия лезть черт знает куда. Тем более на Малую Колокольню (так туристы называли отвесную скалу). К тому же были случаи, когда рискнувшие залезть на нее срывались.

– Не полезешь? – решил все же на всякий случай уточнить Федотов.

– Знаешь, Витя, – лениво щурясь, решил я отделаться от него, – ты у нас летчик, высота – твоя стихия, вот и лезь туда сам, а мне и здесь хорошо. Мы люди земные. Иди, раб божий, с миром, не загораживай мне солнце.

– Как хочешь, – Федотов сделал вид, что ему все равно. – Ире так и сказать, что ты не полезешь?

– Ире? – оживился и заволновался я. – А при чем здесь Ира?! Неужели ты ее уговорил лезть на эту дурацкую гору?! Она что, согласилась?!

Ира, миловидная девушка, приехавшая на Байкал из Москвы, вызывала у меня повышенный интерес.

– Она сказала, что если ты полезешь, то и она тогда тоже...

– А при чем здесь это? Я-то с какого бока? Ей-то зачем эта дурацкая Колокольня?!

– Не знаю, – Федотов с демонстративным равнодушием повернулся, чтобы уйти.

– Подожди, – остановил я его. – А Ира точно собирается лезть? 

– Спроси у нее сам. Если интересно, – предложил он.

Ира, как выяснилось, действительно согласилась лезть на скалу. Правда, вряд ли она ставила условием мое участие в подъеме. Скорее, Федотов это придумал. Зачем-то он пытался всех затащить на гору. Вернее, понятно зачем – ему хотелось показать себя во всей красе и заодно продемонстрировать свое преимущество над другими. Самолюбование и стремление к лидерству проявлялись во многих его поступках. Допускаю, что это как-то связано с профессией, требующей определенных качеств, особенно в экстремальных ситуациях – он летал командиром экипажа на небольшом «АН-24». Наверное, с профессией была связана и его любовь ко всякому экстриму. Особенно связанному с высотой. Именно на высоте ему легче было добиться своего превосходства над другими, в частности надо мной. Я же высоты боялся панически. При малейшем удалении от земли у меня сразу начинала кружиться голова, появлялась дрожь в коленках и безвольно обмякало тело. Зато, как я тогда считал, взамен природа наградила меня таким бесценным качеством, как благоразумие. И вот этого замечательного качества я сейчас был готов лишиться. И лишиться добровольно. Вот что может сделать с трезвомыслящим молодым человеком неудержимое желание завоевать женское сердце. Причем завоевать довольно подленьким способом – а как иначе можно охарактеризовать попытку продемонстрировать те качества, которых у тебя на самом деле и близко нет. То есть выяснилось, что ради жалкого тщеславия и самолюбования я готов пойти на подлог и обман.

До самого последнего момента я еще надеялся, что все как-то рассосется. Ну например, Федотов откажется от своей идиотской идеи затащить меня на скалу (хотя я, конечно, понимал, что это самый маловероятный ход развития событий). Или Ира вдруг передумает (на это я, если честно, сильно надеялся – и за нее было страшно, и за свой позор неловко). Мог, конечно, и я сам признаться, что боюсь высоты, и отказаться от всяческих восхождений… Но ничего этого не произошло – Федотов от своей затеи не отказался, Ира не передумала, я не признался. События развивались по федотовскому сценарию.

Ира полезла на скалу первой. Федотов лез рядом, подстраховывая ее. Потом он должен был вернуться за мной. Я снизу смотрел на хрупкую Ирину фигурку, поднимающуюся по отвесной скале, и уже от одного этого вида у меня кружилась голова и хотелось сесть на землю. Нет, не сесть… Упасть! Прижаться к ней, стать ее частью. Сильнее этого желания было только другое – убежать. Неважно куда, главное, чтобы как можно дальше от этой Колокольни… Хотелось бежать, радуясь жизни, веселому свисту ветра в ушах и, главное, надежной опоре под ногами. Но я продолжал стоять, удерживаемый своим дурацким самолюбием, и ждать, когда Федотов спустится на землю по мою душу. 

Подробности своего восхождения я не очень и помню. Окружающая действительность растворилась, стоило мне только сделать наверх первый шаг, исчезло все. Мой застывший от страха взгляд упирался только в серую неровную стену Колокольни. Душа покинула мое тело, и оно было предоставлено само себе. Я цеплялся мертвой хваткой за все, за что только можно было цепляться, а почувствовав под ногой что-то устойчивое, просто намертво приклеивался к этому. Я всем телом вжимался в скалу, срастаясь с ней так, что при желании меня можно было использовать как точку опоры. Как мне удавалось все-таки продвигаться вверх – загадка. Но против факта не попрешь: я все-таки оказался на вершине. В это сложно поверить, особенно мне самому, но, тем не менее, есть свидетели этого триумфа моей глупости. В том числе и Ира.

И вот, когда высота была покорена, началось самое страшное. Для меня. Меня охватил ужас. Или паника. Не знаю, я путаю эти понятия. Скорее всего, и то и другое. Одно я знал точно: никакая сила не заставит меня спуститься вниз. О достоинстве я уже не думал. Потеря лица меня не волновала. Не пугала даже смерть на вершине. Мучительная смерть от голода и изнеможения. Уговоры Федотова на меня не действовали, я лишь молча в ответ мотал головой. А его угрозы вызывали лишь мою горькую улыбку. Внутренне я был уже готов к тому, что последним моим прибежищем в жизни будет этот кусочек безжизненной скалы. Единственный выход, который я видел, – это вертолет МЧС. Все остальные способы покинуть покоренную вершину я отвергал напрочь. Но коварный Федотов не оставлял мысли вернуть меня на землю. Он прибег к самому эффективному, на его взгляд, в этой ситуации приему: используя мои чувства к Ире, он подключил ее к переговорному процессу. 

Не знаю, что уж они мне такое говорили, что заставило меня радикально изменить планы и попробовать спуститься. Кажется, Ира пообещала выйти за меня замуж. Мое предложение пригласить представителя загса сюда, на вершину, – не нашло понимания. И я согласился пойти на чудовищный риск. Хотя в успех своего спуска не верил. Совсем не верил. Но мое согласие лишний раз подтверждает, на какие безумства мы способны ради женщин.

Мой спуск Федотов продумал до мелочей, проявив незаурядные организаторские способности. К операции по проведению спуска он привлек всех, кого только можно было привлечь. Впереди, подбадривая собственным примером и улыбкой, спускалась Ира, сразу за мной следовал Федотов, отрезая мне путь к отступлению. Внизу стояли расставленные Федотовым группы добровольцев-спасателей с растянутыми на случай чего одеялами наготове. 

Как вы понимаете, раз я сейчас пишу эти строки, все прошло тогда благополучно. Не пригодились даже одеяла. Ира сдержала свое обещание и вышла за меня замуж. И хотя мы спустя какое-то время разошлись, я не жалею о том своем восхождении. Если бы не она, разве я бы когда-нибудь испытал незабываемое чувство победы над собственным страхом, почувствовал прелесть высоты? К тому же мы родили замечательную дочь. 

Второй раз парализующее волю и блокирующее мозг чувство страха я испытал там, где менее всего этого ожидал. Хотя опять же все произошло по моей воле и согласию. И опять же не обошлось без женщины. У нас в редакции газеты, где я в то время работал, появился новый сотрудник – Катя, очень симпатичная дама, с обаятельной улыбкой, прекрасный критик. Одна из немногих, чьи статьи я читал с удовольствием. Впрочем, к рассказываемому мной случаю эти ее заслуживающие уважения качества прямого отношения не имеют. Разве что объясняют ту легкость, с которой я стал жертвой ее обаяния. 

В тот день я уходил с работы чуть позже обычного и в коридоре столкнулся с Катей. 

– Домой? – приветливо улыбнулась мне она.

– Да, пора, – улыбнулся в ответ я. – Сколько можно работать.

– Ты на машине? – поинтересовалась Катя.

– Нет, на метро.

– Хочешь… подвезу?.. – почему-то неуверенно, почти смущенно, предложила Катя.

– Подвези, – я просто расплылся в дурацкой улыбке. Я даже не обратил внимания на эту ее неуверенность. Хотя Катю трудно было отнести к людям нерешительным, скорее, наоборот. 

– Тебе куда? – поинтересовалась Катя, когда мы сели к ней в машину.

– Да выбрось меня у «Белорусской», – назвал я станцию ближайшего метро. 

На Катином лице вдруг появилась озабоченность.

– Извини, я у «Белорусской» не могу.

– Не можешь?! Ты разве не поедешь мимо «Белорусской»?! – вопрос был риторическим – другого пути просто не было. Разве что развернуться и поехать в направлении области.

– Да… но… я не умею там останавливаться… 

Все! Нормальный человек тут же почувствовал бы неладное и покинул авто! Может, какое-то сомнение все же закралось в меня, но безалаберность и непоколебимая вера в авось победили – я остался сидеть в машине как ни в чем не бывало. Во мне даже проснулось любопытство:

– А где можешь?

– «Парк культуры» тебе подойдет?

– Подойдет, – согласился я, хотя, убейте меня, совершенно не понимал, чем «Парк культуры» лучше «Белорусской».

Катя, получив мое добровольное согласие, стала судорожно, пока я не передумал, хвататься за все рычаги в машине и нажимать на все педали сразу. Машина отреагировала соответственно – она рванула с места и тут же застыла… И снова рванула. И снова застыла. Она была похожа на раненого мечущегося зверя, не понимавшего причину своей боли и старавшегося убежать от нее. Она была похожа на разъяренного быка на родео, пытающегося скинуть оседлавшего его накачавшегося виски ковбоя. Наконец машина все же поехала, но как-то странно – боком и почему-то поперек улицы. В нужном направлении и, должен заметить, довольно резво, она стала двигаться только после того, как была пересечена сплошная разделительная полоса. 

– Идиоты! Нет, ну что за болваны! – это были самые нежные из эпитетов, которыми Катя щедро одаривала других водителей. – Одни психи на дорогах! Ну,куда прешь, придурок! Смотреть нужно, безмозглый индюк!..

– Катя, – как можно спокойней и мягче, чтобы не усугубить и без того критическую ситуацию, заметил я, – мы вообще-то по встречной едем.

– Это ты себе, кретин недоделанный, покажи! – продолжала Катя общение с другими водителями, не обращая на меня никакого внимания. Похоже, она просто забыла о моем существовании. Да и вообще обо всем на свете. Она была увлечена ездой, скоростью и неформальной беседой с владельцами других авто. А я к их числу не относился. 

Я смотрел на происходящее как бы со стороны, похоже, мой мозг в целях самозащиты завис, а психика в этих же целях отключилась. Себя я ощущал пассажиром-манекеном при проведении краш-теста на автополигоне. 

Но обо мне Катя все же вспомнила. Хотя станцию метро «Парк культуры» мы прилично проскочили и остановились уже ближе к «Фрунзенской», но все же остановились. Катя резко ударила по тормозам, машина вернулась на положенную сторону и, юзом задев колесами бордюр и прорычав напоследок, замерла. 

– Извини, – виновато улыбнулась мне Катя, – мы немного проскочили твою станцию. Хочешь, попробую подвезти тебя до «Фрунзенской»? 

– Нет! – ожил, превратившись из манекена в человека-пассажира, я и довольно резво рванулся к двери. – Я тут… Пешочком…. Подышу… – объяснял я уже с тротуара.

Катя понимающе кивнула головой и ее машина тронулась, сохраняя все тот же уже знакомый мне стиль. Я шел по загазованной Фрунзенской набережной и улыбался глуповатой счастливой улыбкой всем водителям проезжающих машин. Я не знал, что чувствует человек, вышедший из комы, но мне казалось, наши ощущения должны быть похожими. Я вернулся к жизни и радовался каждому ее проявлению.

Окончательно я пришел в себя от этой поездки гораздо позже, только на следующий день. Я сидел на своем рабочем месте и весело насвистывал себе что-то под нос. Вдруг в монотонный доносившийся с улицы гул врезался звук от несильного столкновения машин. Через секунду еще один.

– О! Катя припарковалась! – выглянув в окно, радостно прокомментировал происходящее кто-то из сотрудников. 

Когда мы с Катей в обеденный перерыв шли в столовую, она призналась:

– Я вчера второй раз в жизни за рулем сидела.

– Да?! – искренне удивился я. – Никогда бы не подумал.

– А что, не похоже? – Катя была заметно польщена.

– Не похоже, – признался я, – я был уверен, что первый. И, если честно, никогда бы не подумал, что у тебя есть права, я подумал, что ты эту машину просто угнала.

Эти два случая я вспоминаю, с одной стороны, со стыдом – за тот страх, который я испытал, с другой, – с умеренной гордостью за то, что справился с ним. И еще раз убеждаюсь в той огромной роли, которую женщины играют в нашей жизни. Причем во всех ее проявлениях.