Кто о чем...

А я о Сизифе.

«Жил в те времена в Греции один хитрый и изворотливый герой по имени Сизиф…»

Так начинается известный древнегреческий миф.

Дальше – целая история то ли с географией, то ли с биографией, Зевс, прочие боги, то-се… Мало кто об этом помнит.

Чем же заканчивается миф, помнят все:

«Боги не простили Сизифу его своеволия. Сурово наказали они его после смерти. Беспрерывно вкатывает Сизиф громадный камень на высокую крутую гору. Напрягая все силы, катит он его вверх и, кажется, вот-вот уже достигнет вершины, но каждый раз камень срывается и падает вниз. И опять приходится Сизифу начинать все сначала…» 

Словом, с тех пор любую бессмысленную и бесконечную работу называют «сизифов труд».

А я ж, хотя и не грек, но уже довольно древний.

И к тому же какой-никакой редактор. Которого хлебом не корми, только дай чего-нибудь подредактировать.

Вот и тут не удержался. Миф вздумал подредактировать, представляете? Я ж говорю, редакторский зуд...

Решил его … да, нет, не улучшить, конечно, а как бы поточнее сказать… осовременить что ли?

Вдруг представил, что путь земной цивилизации – это и есть путь Сизифа. Вот она добивается прогресса, учится жить без войн, создает вроде бы институты безопасности, но каждый раз срывается вниз, в варварство…

И подумав об этом, я вдруг выяснил: для того, чтобы придать древнему мифу именно этот смысл, мне в его финале нужно сделать всего лишь одно уточнение. Предположить, что поскольку гора, на которую катит Сизиф свой камень, как сказано «высокая и крутая», вместо «вот-вот уже достигнет вершины…» написать, что этот самый Сизиф каждый раз поднимает этот камень чуть выше прежнего раза. И таким образом камень срывается вниз с еще большей высоты и производит все более страшные разрушения. И скажем, мировые войны 20 века – это о том, с какой огромной высоты сорвался в тот раз камень цивилизации, принесший такие чудовищные жертвы. 

Так вот вопрос: сможет ли все же Сизиф-человечество вкатить этот камень на вершину горы и закрепить его там, избавившись в итоге от угрозы самоуничтожения? 

То есть, бессмыслен ли на самом деле этот труд? 

Как-то так…

Мир безумен, жизнь продолжается!

Посты и постовые

Судя по новостному потоку, два наиболее успешно раскрываемых нашей Нацполицией типа преступлений – это проституция и попытки мужчин сбежать из страны. 

В первом случае ловят женщин, которые пытаются торговать тем, что уж совершенно точно принадлежит им, то есть исключительно своим телом. 

Во втором случае ловят мужчин, которые, в сущности, делают то, что уж точно является самым главным инстинктом любого живого существа, то есть пытаются спасти свою жизнь. 

Не самая почётная профессия, не самое почётное бегство. Но это ведь базовые права человека – выживать и распоряжаться собой. 

Отчего-то всё это вызывает мало гордости за нашу полицию. И невольное сочувствие – не к Нацполиции, естественно…

Стоило мне дописать предыдущий пост, как в калитку начали ломиться. 

Выглядываю – а там трое прекрасных моложавых полицейских стоят и приветливо машут. Ну, думаю, сейчас спросят: 

– Это вы тут не испытываете гордости за Нацполицию? 

И придётся отвечать. 

Но они совсем другое спросили: 

– Что вы, – говорят, – о поджоге дверей квартиры в вашем дворе знаете, который только что случился? 

И тут я прямо пожалела, что они не насчёт недостатка гордости заглянули. Потому что сразу же сообразила, какую именно квартиру поджигали, аккурат над нами. 

Ну хоть не в окна стреляли, как некоторым другим, так что уже хорошо. Но всё равно – неприятно как-то. Так что я очень активно сразу же принялась сотрудничать с органами. Я и так-то всегда готова идти навстречу, а когда против поджигателей – так даже и не просто навстречу, а даже в ногу и даже с некоторым опережением. 

Сдала им сразу всех соседей, что про кого вспомнила. 

Тут, говорю, неприятный мужик живёт, мы с ним почти не общаемся. 

Тут, говорю, сосед средней неприятности, но он вечно калитку во двор открытой оставляет, наверняка так злоумышленники и проникли. 

А тут, говорю, совсем м…к живёт, мы с ним совсем не общаемся, но он, к счастью, давно уехал куда-то и только квартиры сдаёт. А в квартирах этих у него тоже люди довольно неприятные, особенно женщина одна, она с нами всё время из-за собаки ругается и угрожает заявление вам написать по поводу преступного собачьего мочеиспускания, так что мы в некотором роде общаемся с ней...

И задумываюсь по ходу дела, что с этими историями уже я сама выгляжу какой-то не очень приятной… 

Но, к счастью, тут как раз сосед средней неприятности мимо проходил и полицейские вежливо к нему с вопросом обратились. А он в ответ зарычал на весь двор нечеловеческим голосом: 

– Да шо вы ко мне пристали?! Да отстаньте уже от меня! Да я ничего не знаю! Убирайтесь уже отсюда! Оставьте в покое! 

И господа полицейские, поёжившись, заметили вполголоса: 

– Какой у вас сосед неприятный, однако! 

– Вот! А что я вам говорила?! Но этот ещё ничего так, а вот та женщина, с которой мы ругаемся, так она ещё хуже! – заверила я.

Но полицейские конец моей фразы уже не расслышали.

Заторопились куда-то…

Стихи и миниатюры

Осень

1.

Мне приснилось, что лайки
Покидают фейсбук –
Собираются в стайки,
Улетают на юг…

2.

Сидел на парковой скамье,
Осенний лист подсел ко мне.
Ко мне подсел осенний лист…
Как жаль, что я не хоккуист.

3.

Во вторник шляпу сдуло ветром –
Смешно и грустно до сих пор.
Она катилась метр за метром,
Я гордо не пошёл за фетром,
Прощай, мой головной убор. 

***

Я живу-поживаю на пять
И мечтаю на шесть поживать.

Променад

Съел кило пирожков
И число пи рожков.

* * *

Хотел написать о собаках,
Друзьях человека… Однако,
Давайте не будем касаться
Всех тех, кто способен кусаться.

***

По-моему, старение 
Вреднее, чем курение.

Я с детства…

1.

Я с детства не любил левшей,
Правшей, а также корешей…

2.

Я с детства не любил безнал.
Я с детства деньги рисовал.

Иванников

(Из цикла «Дорога»)

– Да-да, номер ваш забронирован, да-да, – девушка водит пальчиком по монитору, – Вы будете жить с Иванниковым.

«Полночь, – думаю, – мне послышалось».

– С кем? 

– С Иванниковым.

– Почему с Иванниковым?

– Ну так, – сонный мальчик в униформе хватает мои чемоданы, – так записано…

– Где?

– Там… – мальчик помахал мне каким-то конторским журналом.

– Но я не хочу с Иванниковым.

– Почему не хотите с Иванниковым? А с кем хотите? – опять растерялся мальчик. Он, по-видимому, ужасно спать хотел, а я вообще плохо спала в дороге. Мы оба были на одной волне. Оба в тумане.

– Я? С кем я хочу?! О-о-о! Я хочу с… О-о-о-о… Ну, с… С… – в моем воображении рапидом мелькали лица, имена, фамилии, звания, чины, титулы… Мальчик остановился и с любопытством уставился в мою мечтательную физиономию. Я пришла в себя от его слишком откровенного взгляда. 

– Да мало ли, с кем я хочу! С Иванниковым точно не хочу. Я его даже не знаю.

– Как это, не знаете?! Он же вам номер заказывал и, главное, оплачивал! – мальчик ответил строго, мол, где же ваша совесть.

Я обреченно поплелась за мальчиком к лифту, мы поднялись на десятый этаж, открыли номер, с опаской заглянула – никаких следов Иванникова. Ни штанов его, ни носков разбросанных. Все чисто, тихо, пусто.

На следующий день поехала в издательство, с нетерпением спрашиваю:

– Иванников? Кто он? Где он? Какой он?

– А-а-а-а! – говорят, – Есть такой. Ива-а-а-а-а-анников! Тебя. Ты где, Иванников?

Кто-то отвечает: 

– Да вышел он. Сегодня уже не вернется.

На следующий день спрашиваю:

– Иванников кто?

Мне говорят, мол, да вон же, в двери вас пропустил, только что с вами поздоровался. А вы в это время в телефон свой смотрели. Уехал он уже. Он питерскую актрису поехал устраивать в гостиницу. А он вам зачем?

– Да так… – почувствовала я укол ревности: значит, он не только со мной в один номер селится…

На третий день я уже готова была закатить Иванникову скандал, мол, в чем дело, где ты шляешься, Иванников, чего домой не приходишь, почему в своем номере не ночуешь. Но спросить было не у кого – пятница, все разбрелись кто куда.

Так я его ни разу и не увидела. Так я его и не встретила.

Теперь жалею. Надо было соглашаться. А вдруг Иванников – судьба моя? Ах, Иванников, Иванников.

Беседы у фонтана

Несделанное

Несделанное окружает нас со всех сторон.

Мощным излучением оно пронизывает жизнь простого смертного с утра до вечера, от первых «двоек» до последних анализов.

В самых темных углах кладовки таится Несделанное.

И зовет.

Поломанными «молниями» в рюкзаках шепчет: «Когда?»

Оторвавшимися ремнями от сумок укоряет: «Ты ведь давно собирался...»

Манит магнит Несделанного фонариками без лампочек, часами без стрелок, телефонами без аккумуляторов, ручками без стержней, сапогами без подметок.

Неподшитыми черствыми тапками, протертыми, без заклепок джинсами.

Покосившейся табуреткой, косо торчащей из стены электрической розеткой, неприбитой полкой, немытым велосипедом, незакрывающейся дверью в туалет.

Бодро шелестит Несделанное неоплаченными квитанциями, ненаписанными ответами на письма. Звякает немытой посудой, пахнет невынесенным мусором.

Несделанное годами копошится в памяти и бормочет: «Пойди удали эту бородавку, пройди обследование, запишись на массаж, почини зуб, спроси о головокружении».

«Поезжай, – занудствует Несделанное, – за двести километров (и за тысячу, и за десять тысяч) – и пожми ему наконец руку».

«Допиши начатую статью, закончи отложенный год назад рассказ».

«А вот этот роман ты будешь когда-нибудь вообще рожать?!» – кричит оно.

По ночам Несделанное глядит отовсюду укоризненными глазами и тоскливо вздыхает.

Оно упрямо ждет.

Но мы должны быть упрямее! Мы не имеем права поддаваться. 

Несделанное нельзя делать, иначе все пропало. Жизнь кончится.

Ведь только затхлый ветер Несделанного заставляет нас просыпаться по утрам.

Поднимает с диванов, отвлекает от телевизоров. Отрывает от больничных коек. Не позволяет развалиться окончательно.

Берегите свое Несделанное! Заботьтесь о нем, лелейте.

И не делайте его никогда.

Эврика!

Только бедные люди наступают на одни и те же грабли. У богатых этих грабель...

Спорт

Настоящий профессионал футболист Сидоров. Он играет через «не могу», «не хочу» и «не буду».

Знаете ли вы, что...

...йог в карманах может держать и ноги?

...наличие жены и тещи позволяет слушать семейные скандалы в стереозвучании?

...Адам уговаривал Бога сделать ему из ребра не женщину, а собутыльника?

...уметь неслышно развернуть в театре шоколадку – это тоже искусство?

...у богатых людей за водкой бегают мастера спорта?

...если вам поставят памятник при жизни, вы сможете участвовать в его сносе?

Минуты славы

«Григорий Федорович сидел за столом, уставившись в стену», – написал я и тоже уставился в стену, пытаясь высечь из себя творческую искру, так необходимую при написании юмористического рассказа. Искра не высекалась. Чего-то не хватало. Я посмотрел в окно, но происходящее за окном волновало мое воображение не больше стены. Неважно, какими методами, но нужно было срочно переламывать ситуацию. Я напряг всю свою фантазию и написал: «Григорий Федорович выглянул в окно и увидел сидящего на подоконнике голубя». «Ну вот, уже лучше, – подумал я, – кажется, здесь может возникнуть забавная ситуация, еще немного – и может быть смешно». И тут, на самом интересном месте, зазвонил телефон. «Вот всегда так, – подумал я, – звонят в самое неподходящее время», – и с радостью схватил телефонную трубку.

– Это Анатолий Киселев, художественный руководитель группы «Добры молодцы», – представились на том конце провода. 

Действительно, я помнил, что была такая популярная в свое время группа. 

– Дело в том, – продолжал Анатолий, – что в Липецке и Ельце проводится музыкальный фестиваль, наша группа принимает в нем участие и нам нужен конферансье. Посоветовали обратиться к вам.

Мне приходилось иногда читать свои рассказы со сцены, но делал я это всегда крайне неохотно, имея для этого веские причины – на сцене я был дико зажат, всегда жутко волновался и мне трудно было найти контакт с публикой. Ну а что уж там говорить о роли конферансье, я начинал волноваться и приходил в ужас от одной только мысли об этом. О чем, отказываясь от предложения, и сообщил уважаемому руководителю уважаемой мною группы.

– Не волнуйтесь, – попытался уговаривать меня Анатолий, – все не так страшно. Просто в перерыве, пока музыканты отдыхают, выйдете, прочитаете несколько своих рассказов, и все. Да и площадки у нас небольшие – клубы, Дома культуры. К тому же вам неплохо заплатят.

Немного поколебавшись, я все-таки решил, что деньги нужны, а несколько выступлений в небольших залах как-нибудь переживу, и согласился.

Теперь несколько слов о фестивале. В восьмидесятые годы на родине первого секретаря Союза композиторов Тихона Хренникова проводились регулярные, посвященные ему, музыкальные фестивали, на которые съезжались лучшие музыкальные коллективы со всей страны. Масштаб этих фестивалей был впечатляющим – десятки, если не сотни, самых известных артистов откладывали все свои гастроли, выступления, считая за честь принять в них участие. На два дня Елец – родина Хренникова и областной центр Липецк становились культурной Меккой страны. 

Поезда, отходящие из Москвы в Липецк, были заполнены сплошь работниками культуры. Гуляя по вагонам, я с любопытством смотрел на известные всей стране лица. Даже мне, работающему в то время редактором в Гостелерадиокомитете, где появление узнаваемых людей было делом обычным, такое их количество на один вагонный метр казалось чрезмерным. Но, надо заметить, довольно быстро я освоился, почувствовал себя равным среди равных, и вот уже, развалившись на своей полке и небрежно закинув ногу на ногу, делился своими творческими планами с соседом по купе, народным артистом Советского Союза.

Организация фестиваля была на соответствующем подобному мероприятию уровне. На вокзале участников встречала местная администрация, деятели областной культуры, представители общественности и девушки в сарафанах и с хлебом-солью. После короткой приветственной речи участников фестиваля на машинах и комфортабельных автобусах развезли по центральным гостиницам. 

В гостинице, куда привезли меня, обстановка была суматошной и нервной. Организационная работа шла полным ходом, прибывших гостей размещали по номерам, знакомили с программой фестиваля и согласовывали графики выступлений. Я, ошарашенный масштабом мероприятия, забился в свой номер, решив отсидеться там до тех пор, пока обо мне не вспомнят, втайне надеясь, что и забудут вовсе. Там, настороженно прислушиваясь к шуму за дверью, я прочитал несколько раз три своих рассказа, с которыми планировал выступить в том случае, если обо мне все же вспомнят, без особого интереса пролистал какую-то местную газету, рассеянно посмотрел телевизор. Потом снова прислушался к происходящему за дверью, опять почитал рассказы, перечитал ту же газету, посмотрел телевизор. И снова прислушался. Потом проделал все это еще раз. Обо мне никто не вспоминал. И я, несмотря на свое желание быть забытым, заволновался, что обо мне действительно забыли. Наверное, мне передалось общее волнение, доносившееся из-за двери. Я заставил себя выйти из номера, чтобы прояснить ситуацию. Киселева нигде не оказалось. Стали лезть мысли, что меня искали, не нашли и уехали на выступление без меня. Получалось, что я подвел рассчитывающих на меня людей. Оставалось только одно: выяснить все в штабе фестиваля, который находился в этой же гостинице этажом ниже. В том, что он не зря назывался штабом, я убедился, когда пришел туда, – две комнаты, выделенные для организаторов, с надписью: «Штаб фестиваля», более всего напоминали военный штаб во время проведения крупной боевой операции. Беспрестанно звонили телефоны, кричали все одновременно, кто по телефону, а кто так. Из общего гомона прорывалось: «Машину для Кобзона к подъезду!.. Автобусы для встречи ансамбля Александрова на вокзал!.. Бригаду техников-осветителей срочно на стадион!.. Я что, хор Пятницкого на себе повезу?! Разогнать всех к чертовой матери!!! Кто-нибудь отвечает за питание артистов?! Где Ротару?! В каком номере остановился Хиль?! Срочно подготовьте площадку для выступления цирковых акробатов!..» 

Я немного помялся в дверях. Но никто и не думал обращать на меня внимание. Мои попытки выяснить хоть что-то о судьбе «Добрых молодцев» и моей лично выглядели жалко и ни к чему не привели. Всем было не до молодцев и не до меня. От меня отмахивались, пожимали плечами и просто не слышали. Решил вернуться в номер и ждать там. На выходе меня вдруг заставил остановиться мощный натренированный окрик: «Как фамилия?!» Я замер, хотя и был уверен, что вопрос адресован не мне. Но я ошибался – интересовались, как ни странно, именно моей фамилией. Я назвался.

Реакция была для меня более чем неожиданной: 

– Вот же он! – раздались радостные крики, все вдруг тут же забыли о хоре Пятницкого и Хиле, общее внимание сосредоточилось на мне: – Мы его разыскиваем по всем гостиницам, а он вон где! Через час же ваше выступление на Центральном стадионе! 

– Какой стадион? – пытался я остановить это безумие. – Я же с Киселевым.

– Киселев выступает в ДК, без вас. Мы с ним обо всем договорились. На стадионе нужен опытный представитель юмористического жанра, Киселев порекомендовал вас. Срочно переодевайтесь! Машина ждет у подъезда!

Сопротивляться оказываемому на меня напору было бесполезно, тем более бесполезно было объяснять, что переодеться я не могу по той простой причине, что на мне лучший и единственный мой костюм фабрики «Большевичка», купленный за умеренные деньги пять лет назад. Никто не хотел и слушать, что я никогда не выступал на крупных площадках, что у меня нет опыта и что я панически боюсь публики. Пораженный коварным предательством Киселева, я пошел в номер за листочками со своими рассказами. 

Все остальное происходило как в тумане. На ватных ногах, ничего не соображая, я как-то дошел до машины. Вернее, я напрочь не помню этого, просто предполагаю. Иначе как бы я оказался за кулисами сцены, где сознание частично вернулось ко мне. Кажется, какая-то добрая душа то ли дала мне стакан холодной воды, то ли брызнула на меня из него. Я стоял рядом со сценой, где в этот момент выступал известный певец. От волнения я даже не запомнил, то ли это был Магомаев, то ли Кобзон, то ли оба сразу. Я бы заволновался еще сильней, но сильней было некуда. Даже если бы выступали «Битлз», вряд ли это могло бы ввести меня в состояние еще большего шока. Да хоть Элвис Пресли! А на освещенной сцене ведущие, дикторы Центрального телевидения, уже объявляли следующего выступающего. Все крутилось передо мной, как в калейдоскопе. Оторваться от калейдоскопа меня заставил сильный толчок в спину. Нормальные люди от таких толчков по всем законам физики падают и получают от падения травмы, несовместимые с жизнью, или ударяются головой о пол и становятся полными идиотами. Но я оказался очень устойчивым парнем: непостижимым образом я на ногах удержался – просто вылетел от толчка прямо на центр сцены. Тот, кто меня толкал, видимо, знал что делал, потому что я не только остался целым и невредимым (о своем психическом состоянии судить не берусь), но и услышал, как из всех микрофонов как раз в этот момент раздалось: «А сейчас встречайте! Писатель-сатирик…» Затем моя фамилия. И ведущие, сделав свое черное дело, бросили меня на произвол судьбы прямо на сцене. Раздался шквал аплодисментов. Я на всякий случай, помню, поклонился. Что делать дальше, я представления не имел. Первым и единственным желанием было убежать. Но что-то удерживало меня. Возможно, то, что бежать особо было некуда – передо мной находились трибуны с тысячами зрителей, сзади меня прикрывала Советская Армия в виде стоявшего полукругом ансамбля Александрова, потом какой-то многочисленный хор и чуть сбоку симфонический оркестр. Оставался свободным только тот путь за кулисы, которым я вылетел на сцену. Но там – я помнил – сильно толкались. Так что выхода у меня, можно считать, не было. Можно было, конечно, упасть и ждать, когда меня вынесут со сцены. Возможно, тогда мне удалось бы сохранить лицо, возможно, публика даже проводила бы меня бурными аплодисментами – падающий на сцене актер, надо заметить, довольно эффектное зрелище, вызывающее у публики повышенный интерес. Но у меня не хватало сил и на это. Я еле стоял, на ватных подкашивающихся ногах, но стоял. Стоял, готовый провалиться со стыда и умереть от страха. Я даже почувствовал, как душа покидает мое тело. Видимо, она не хотела разделить со мной минуты позора. На мгновение я увидел себя со стороны: маленькая фигурка, стоящая в центре освещенного прожекторами круга, среди угрожающей молчащей темноты огромного, застывшего в ожидании стадиона. Наконец душа, полетав над стадионом, сжалилась и вернулась на место. Тут я вспомнил о зажатых в руке листочках с моими рассказами. Я развернул их и прокашлялся. Усиленный мощными динамиками кашель разнесся по всему стадиону и эхом вернулся обратно. Опять раздались аплодисменты. Надо было что-то срочно предпринимать, собрать всю свою волю и переломить ситуацию. И я начал:

– «Григорий Федорович сидел за столом, уставившись в стену», – прочитал я и прислушался. Обвального смеха не было, смеха, честно говоря, не было вообще, но не было и свиста. И я продолжил: – «Григорий Федорович выглянул в окно и увидел сидящего на подоконнике голубя»…

Больше я ничего не помнил. Не помнил, как закончил выступление и как добрался до гостиницы. Но то, что добрался – точно, потому что я неподвижно лежал в своем гостиничном номере и смотрел в потолок. Ощупав свое тело, ссадин и кровоподтеков не обнаружил – значит, не били. 

Всю ночь меня мучили кошмары. Я вскакивал, когда ведущие громко выкрикивали мою фамилию. Заснув снова, я оказывался окруженным плотным кольцом зрителей. Я изо всех сил пытался прорваться сквозь кольцо и снова просыпался. 

Когда утром, невыспавшийся, я сидел в гостиничном буфете, ко мне подошел бодрый и веселый Киселев:

– Ну, как прошло вчера выступление? Меня попросили порекомендовать для выступления мастера разговорного жанра, я посоветовал тебя. Не забудь, сегодня у нас три концерта, первый через два часа.

Выступления в Домах культуры после всего пережитого на стадионе казались мне детской забавой. Я самостоятельно, без всяких толчков, выскакивал на сцену и, по-свойски подмигивая зрителям, начинал:

– «Григорий Федорович сидел за столом, уставившись в стену»…

В перерывах между рассказами я общался со зрителями, просил их быть пораскованней и не скрывать свих эмоций.

– Что-то публики сегодня маловато, – сетовал я за кулисами.

– Полный зал вообще-то, – возражали мне.

– Да чего там полный, тысяча, две, не больше, – оставался недовольным я и снова рвался на сцену: – Ну что, пойду повеселю еще публику.

– Может, хватит, – останавливали меня, – это же не твой сольный концерт.

Наверное, эта короткая страсть к публичным выступлениям была исключительно нервным явлением. Прошло время, я снова потерял любовь к большой сцене и на все предложения выступить перед публикой отвечаю категорическим отказом.

Дуплет

Ищет девушка поэта

Ищет девушка поэта-голодранца
(Не инвестора с бумажником тугим),
Ходит девушка с надеждою на танцы,
Очень хочет познакомиться с таким.

Ну а где поэт? Пропал в объятьях лиры?
Не везет сегодня девушке опять:
Как назло, подходят скучные банкиры,
Олигархи приглашают танцевать.

Ошибиться можно, счастье добывая.
Так случается – никто не виноват…
Познакомилась вчера с одним в трамвае –
Оказалось, нефтегазовый магнат.

Что ей деньги, бриллианты и коттеджи?
Что ей шубы из диковинных мехов?
Что ей яхты, эксклюзивные одежды?
Тьфу на это! Хочет девушка стихов! 

Ей бы вечером немножечко сонетов,
Нежной лирики – и больше ничего…
Но подружки расхватали всех поэтов,
Не осталось для нее ни одного.

За судьбою этой девушки слежу я,
И просвета не видать в ее судьбе.
Неужели выйдет замуж за буржуя,
Прозу жизни испытает на себе? 

Зарубежное турне

Я прочитал свои стихи на Сене,
Но никаких не вызвал потрясений. 

Потом все это повторил на Ниле,
Но что-то там меня не оценили.

Еще попытку сделал я на Висле,
Но очень быстро слушатели скисли.

Аплодисментов ждал я на Дунае,
Но там решили все, что с бодуна я.

Хотел блеснуть на Тигре и Евфрате,
Но зря слетал и деньги зря потратил.

И злой, как черт, вернулся я на Волгу…
Тут вам терпеть меня придется долго.

Супружеский день

Из цикла «Превратим будни в праздники»

Женитьба – это финиш любви. Все, о чем мечтал, – твое! С головы до пят. Ночью и днем. Хочешь, не хочешь... С годами супруги становятся как сиамские близнецы: один съел немытого – пронесло второго...

Как дожить до золотой свадьбы и не убить друг друга? Поскольку всегда под рукой человек, на котором можно выместить все, что у тебя на душе. 

С годами супругам говорить становится не о чем. Понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда. Морганием переключают нужный телеканал. Зевота – сигнал ко сну. Шлепок ниже пояса – приглашение к сексу. Годами тишина в доме. Говорить есть с кем, но не о чем.

Супружеские пары самые разные. Со стороны не поймешь – что он в ней нашел? Или в ней потерял? Браки совершаются на небесах, земной логикой это объяснить невозможно. 

В последнее время стали составлять брачный контракт. Там супружеские обязанности и права прописаны четко. Не увильнешь! Имел место случай, когда муж пришел с работы уставший, супружеский долг отдал деньгами.

Любовь творит чудеса. Ноги возлюбленной удлиняются, грудь поднимается, глаза расширяются. Любовь недостатки превращает в достоинства.

Через месяц (недаром его называют «медовым») все становится на свои места. Когда пелена влюбленности спала, надо примириться с тем, что есть. Либо начать все сначала.

Но спустя годы, когда уже наломана куча дров, вы притерлись друг к другу, начинать обтесывать молодую сил уже нет. Умным ничего другого не остается, как жить долго и счастливо.

• Эсэмэска. Гармония – это когда она ничего не просит, а он ей ни в чем не отказывает!
• Как отмечать? Вы настолько хорошо изучили друг друга, что сделать приятное в этот день нет проблем. Или не сделать неприятное, что тоже зачтется.
• Тост. Говорят: супружество – это не значит смотреть друг на друга. А смотреть в одну сторону! Станьте бочком!

Истоки

Крапива-трава за забором растет,
стрекучее чудо природы.
В ней тьма витаминов, клетчатки, кислот.
Как манной библейской, спасался народ
крапивой в голодные годы.

Еще одна функция есть у нее,
она беспощадна и древня.
…О ты, босоногое детство мое!
Житье золотое мое ты, бытье
у бабки и деда в деревне!

Поили меня там парным молоком,
кормили клубникой и медом.
Как вспомню – в груди спазматический ком…
А надо сказать, что не очень знаком
до этого был я с народом.

Народ же большой словотворец у нас.
Проведав случайно об этом,
десятками терминов новых и фраз
я свой персональный словарный запас
пополнил тем памятным летом.

Но то, чем расширил я свой кругозор,
не всеми одобрено было.
Разгневанный помню бабулин я взор,
«О стыд! – восклицала она, – О позор!
Откуда в твоем языке этот сор?!
Не будешь так больше?!» –
«Могила!..»

Ах, был я соплив, неразумен и мал!
Обет не сдержал, и советам не внял,
и вскоре оплошно дал повод
последний использовать довод.

Хлестали ль крапивой когда-нибудь вас
по голеньким детским лодыжкам?
Недолго, слегка и всего только раз –
но что-то случилось в тот памятный час
с моим неокрепшим умишком.

В мое подсознанье фатальный запрет
внедрить ухитрилась крапива.
…Пардон за банальность, прошло много лет.
Слагаю стихи я, поскольку поэт.
Все есть в них, кажись. Одного только нет.
Чего? Угадаете верный ответ?..
Все правильно – ненорматива.

Абсцентная лексика…
Ты для творца –
как ландыш душистый для мая.
Иль, скажем, как для иудея маца…
Два-три непечатных, соленых словца –
и рвутся навстречу людские сердца,
в восторге читатели: «Ай, молодца!»
Что делать, эпоха такая.

Ходил я к врачам, к логопедам ходил,
ходил к экстрасенсам знакомым,
одним колдунам тысяч сто заплатил,
но все бесполезно – никто из светил
не сладил с крапивным синдромом.

Такое вот грустное вышло кино
со мною на жизни рассвете.
Какое ты все же, крапива, …
Смешно,
но, видите, даже ее не дано
мне выставить в истинном свете!

Задумчив и мрачен поэтому я,
салаты из майской крапивы жуя.

Рукав халата Менделеева

В московском музее истории водки, в отдельном зале собраны самогонные аппараты всех времен и народов, начиная с самых древних, африканских, в которых змеевиком служили питоны и анаконды. Для приготовления отравленных водок для змеевиков использовали ядовитых змей. Аппараты отечественного производства представлены очень широко – от самых больших, рассчитанных на многодетные крестьянские семьи, до самых маленьких современных, состоящих из одного человека, живущего со своим автомобилем или кухонным комбайном. Поражает воображение микроаппарат, изготовленный уральским алкоголиком-самоучкой – он так мал, что его можно положить под язык или в зубное дупло. 

Вот стоят на трех разных полках три украинских водки – «Гетман Сагайдачный», «Гетман Мазепа» и «Гетман Хмельницкий». Пробовали их ставить на одну полку… Дерутся. Норовят друг у друга крышки открутить. 

В девятнадцатом веке помещики заводили у себя водки на все буквы нашего алфавита, исключая яти – Анисовые, Березовые, Вишневые… Само собой, графья и князья имели наборы водок еще и на буквы французского алфавита, но таких гурманов было мало. Соберутся у помещиков гости и такая потеха начнется… Загадают хозяева слово из разных букв. Бывает, что и длинное загадают вроде превосходительства или даже высокопревосходительства. И на каждую букву этого слова поставят перед гостем полную рюмку. Отгадывает гость, отгадывает… пока под стол не свалится. Простонародье тоже играло в эти игры. Правда, у мужиков слова были не в пример короче. Зато они их загадывали помногу раз. 

На отдельной полочке стоит водка «Пушкин» – наше все возведенное в степень. 

 А вот лежит модель чугунной медали с надписью «За пьянство». Ею принудительно награждал Петр Алексеевич своих подданных, когда они от долгого общения с ним все же спивались. Она весила семь килограмм, эта медаль, и ее тяжело было носить даже на трезвую голову. Затея с награждениями, однако, быстро провалилась, поскольку страна была не в состоянии выплавить потребное для медалей количество чугуна. 

Картина «Иван Грозный спаивает своего сына» неизвестного художника-передвижника висит как раз над одним из самых ценных экспонатов музея – неупиваемым шкаликом девятнадцатого века. Для пущей неупиваемости шкалик запечатан сургучом. Специальный охранник, даже не имеющий права знать к чему он приставлен, днем и ночью охраняет шкалик не только от посетителей, но и от сотрудников музея. Рядом со шкаликом лежит другая реликвия – рукав лабораторного халата Д. И. Менделеева, которым он занюхивал многочисленные эксперименты, проведенные им для выполнения своей докторской диссертации «О соединении спирта с водой». 

На противоположной стене зала, приколотый к красному знамени висит, в окружении декретов о мире и о земле, первый большевистский декрет о водке, пропитый белогвардейской пулей. Его нашли на теле революционного балтийского матроса с эсминца «Бухой». Рядом со знаменем в почетном карауле стоит проспиртованное чучело красноармейца в буденовке с пустым граненым стаканом в руке. Нет такого посетителя… Достали уже. Табличку повесила администрация на грудь солдату этому «Не наливать!». Толку никакого. К концу рабочего дня еле на ногах стоит. И это чучело! А был бы живой человек – что тогда?

В музее собрана большая коллекция плакатов и агитационного фарфора на алкогольные темы. От фантастического «Пьянству – бой!», до реалистического «Пей, но дело разумей!» и далее к отражающему как в зеркале нашу действительность бессмертному изречению «Требуйте полного налива пива до черты 0,5л!». 

В фондах музея собрана коллекция магнитофонных записей блестящих мастеров разлива поллитровок на троих по булькам. Среди этих записей встречаются настоящие шедевры исполнительского искусства – к примеру, разлив «Столичной» в сопровождении хора и оркестра «Виртуозы Москвы», исполненный на одном из концертов «Русских сезонов» в Париже.

Ближе к выходу, в пустом углу между витринами прислонена к пыльной стене мраморная мемориальная доска с отбитой рамкой. На доске до зубной боли знакомый профиль вождя мирового пролетариата и надпись: «Владимир Ильич Ленин 6 марта 1897 года выехал с Курского вокзала в Сибирь». Какой-то остряк приписал: «Скатертью дорога», но надпись эту сотрудники музея соскребли.

Из цикла «Ноты Бени»

Ты что-то сказала?..

Я попросила Беню разбудить меня утром на работу. Проспала. На столе обнаружила записку: «Вставай!». 

***

Мы с Беней поехали навестить дочь, живущую в другом штате. Путь был неблизок, и мы решили по дороге заночевать в мотеле. На рассвете я проснулась от громкого и навязчивого карканья ворон. Беня поднял голову и добродушно спросил: «Ты что-то сказала?» 

***

Я: «Беня, ты опять у холодильника?!

Человек не может столько кушать!»

Беня: «Ты просто не знаешь людей...»

***

«Беня, когда я состарюсь окончательно, ты наверно наймёшь женщину по уходу за мной?»

Беня оценивающе смотрит на меня: «Не думаю... К тому времени уже появятся роботы!»

***

«Беня, когда я умру...» – жалобно начинаю я, но закончить не успеваю.

Вместо уже привычного вопроса – когда? – слышу торопливое: – «Покойная была святой женщиной...»

***

«Беня, помнишь ли ты, как в день свадьбы решил меня не окольцовывать – и великодушно добавил: живи свободной птицей!» Сейчас я думаю – чёрт с кольцами, но где же свобода?

***

Беня взглянул на себя в зеркало и скорбно заметил: «Я, кажется, пережил свои зубы...»

***

Я: «Беня, ты опять не убрал после себя посуду». Беня: «Я хотел, но ты меня спугнула!»

***

Йом-Кипур. Муж возвращается из синагоги.

Я: «Беня, ты не забыл записать меня в Книгу Жизни?» 

Беня: «Более того – я сделал тебе подписку на 3 года!»

***

– Беня, пожалей меня – я нездорова! 

– Прости, но за последние три дня ты исчерпала мою жалость.

***

Мы возвращались из отпуска. За полчаса до конца полёта в самолёте погас свет – летели в полной темноте. На мой испуганный вопрос, что случилось, Беня заметил, что они экономят электроэнергию. Спустя пару минут муж посмотрел в окно и невозмутимо сообщил, что первый пилот уже катапультировался. Я запаниковала.

«А вот и второй с парашютом...» – комментировал добрый Беня, внимательно глядя в окно. Привычно повесив на шею сумочку с документами, чтобы облегчить опознание, я закрыла глаза.

Через минут пятнадцать загорелся свет. Самолёт шёл на посадку.

«Смотри-ка – беспилотник!» – восхитился Беня. 

***

– Беня, на что я могу рассчитывать в случае развода?

– На дивиденты от твоей фейсбучной славы!

Друг

В начале я его хотел раздавить, но потом подумал: «Он же не виноват, что вынужден сосать мою кровь. Должно же бедное насекомое чем-то питаться. Мы же устраиваем кровавые бойни, уничтожая миллионы ни в чем не повинных животных, дабы набить свои ненасытные желудки. А комары по­ступают гораздо гуманней нас, причиняя только мелкие неудобства. И давить их за это в высшей степени несправедливо».

Я поймал комара и посадил в баночку. А чтоб ему было чем дышать, закрыл баночку куском марли. Там мой Васька, так я назвал комара, жил днем. А ночью я выпускал его на свободу. Мы по­дружились. Василий пил мою кровь так нежно, что я даже не просыпался, а утром комар сам просился в баночку. И я встречал каждый новый день, радостно глядя на своего нового друга, такого толстого, такого сытого, такого счастливого.

Иногда теплыми летними вечерами мы выходили гулять в парк. Я сделал для Василия поводок из тончайшей лески, но не для того, чтобы он не сбежал, а просто чтобы не потерялся. В парке мы пили кровь девушек, которые сидели на скамейках в надежде с кем-то познакомиться. То есть с девушками знакомился я, а Вася тем временем пил их молодую кровь. Ну ведь надо было как-то разнообразить его меню! Кстати, Василий кусал всегда симпатичных, что говорило не только об уме, но и о хорошем вкусе.

Благодаря комару моя жизнь приобрела высокий смысл. Мы с Василием являли пример того, как два разумных существа, принадлежащих, с точки зрения зоологии, к разным классам, могут мирно сосуществовать, помогая друг другу. Ученые пытаются найти братьев по разуму в космосе или установить контакт с дельфинами. Глупцы! Они не видят, что находится у них под носом. Человек и комар – вот те два разума, которые, взявшись за руки и делясь опытом, должны идти к новым сияющим вершинам!

Чтобы доказать высокое развитие Васиного интеллекта, мы начали долгие и упорные тренировки. Но поскольку книгу по дрессировке комаров в городской библиотеке мне почему-то выдавать отказались, пришлось все придумывать самим. Вскоре Василий перекладывал помеченные мною бумажки со шкафа на тумбочку, рисовал хоботком на пыльном столе кораблики, демонстрировал в полете фигуры высшего пилотажа. Не за горами было решение дифференциальных уравнений.

Я начал снимать наши занятия на мобильный. Это было необходимо, как вы догадываетесь, для получения Нобелевской премии. Однако несчастный случай расстроил наши далеко идущие планы.

Случилось так, что на дне рождения моего друга Вовки я сильно выпил, пришел домой за полночь, выпустил комара погулять и тут же плюхнулся в кровать. А утром, когда взошло солнце, я обнаружил Василия лежащим подняв вверх лапки. Пульс не прощупывался, дыхание не ощущалось. Я вызвал «скорую». Приехавшая бригада сперва удивилась, а потом за определенную плату все же констатировала смерть насекомого от принятия чрезмерной дозы алкоголя.

Ну почему жизнь устроена так несправедливо?! У меня с утра только головная боль, а друг отправился в свой маленький комариный рай!

А недавно я узнал, что кровь пьют не комары, а только комарихи. Значит, мой Вася был женщиной?! О Боже, я убил ее!!! И не надо смеяться! Тем более вы не знаете главного! После смерти Василисы я обнаружил на обоях надпись: «Прощай, лю...». Надпись была сделана кровью.

Трибуна вкладчика

Мое собачье дело

Есть такой анекдот: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу ему кто ты». И есть такое мнение, что собака – друг своего хозяина, а не абстрактного человека.

Детское сознание не умело синтезировать эти два тезиса, и я решил столкнуть их лбами эмпирически. Принес домой щенка овчарки, к которому не смел напиваться в друзья.

Псинка попили водички и, как сказала бы Валерия Нарбикова, тут же сделала наоборот. Мама обратила ко мне и сестре взора, весьма далекий от восхищения: «Или я. Или он!» И мы выбрали Маму.

Делать было нечего – пришлось коллекционировать виртуальных собак. Я собрал огромную стаю одесских исторических собак прошлого века, имена и биографии которых свидетельствовали о взаимном сочувствии двуногих и четверолапых.

Самая распространенная кличка одесских аристократических собак – Амиго, то есть друг. Лексикон песьих имен девятнадцатого столетия фиксирует политические симпатии и умонастроения одесситов – «западников» и «восточников». Первую категорию представляют расхожие имена: Бой, Милорд, Оскар, Эмиль, Фанни, Жанетка, Толедо; самое надоедливое – Бижу. Вторую – пряные арабские и тюрские: Жальма (Альма, Джалма), Арзас, Сбогар, Буджур, Лейла, Зефир и даже Шамиль.

Пристрастие к итальянской опере явило неизменных Фигаро и Норму. Но это еще что – как вам понравится «собака датской породы Гамлет» («Одесский вестник», 1855 год, 8 декабря)? А «собака английской породы Фингал»?!

В реестре – «легавая с кофейными ушами Пижон», легавая Плут», «собачка-водолаз Корсар», «легавая сука Страх» и прочие раритеты, не говорят уже о традиционных «Розах» и «Азорах». Но самое вкусное – ономастический патриотизм одесситов после отражения атаки союзного флота весной 1854 года.

Командовали эскадрой адмиралы Дундас и Гамелен. «Немедленно, – пишет современник, – всех новорожденных собак, и в том числе в нашем доме, прозвали Дундасами и Дундасиками, оставив Гамелена почему-то в покое». Пленение команды парохода-фрегата «Тигр» явило Одессе сколько-то десятков «Тигрят», за одного из которых – буде его возвратит хозяевам, – предлагается солидное вознаграждение («Одесский вестник», 1854 год, 20 ноября).

О забавном эпизоде времен франко-прусской войны сообщал в Одессу сын знаменитого историка А.А. Скальковского. Тогда, в начале семидесятых годов прошлого века, галантные парижанки вынуждены были с голодухи есть собачину. И тут же новостью французской моды сделались… ошейники из самоцветов.

Милые сердцу «собачки самой маленькой породы» выкупались у похитителей за фантастические суммы – от 5 до 25 рублей серебром! В числе влюбчивых владельцев – такие известные фигуры, как, скажем, Лидерс и Строганов. Чтобы представить себе значимость выкупных денег, достаточно иметь в виду, что пуд мыла, выделываемого из тех же кобелей на одесской фабрике Фридриха Лобера, обходился в два с полтиной – три рубля серебром.

Зафиксирован случай, когда за четвероногого друга уплатили сто рублей ассигнациями (1827 год). Что ж поделаешь…

Как сказал поэт: «Когда тебе придется туго; найдешь и сто рубелей, и друга». А у меня по-прежнему нет ни собаки, ни даже Карлссона. Зубы понемногу стираются, а кусачесть нарастает.

…Был у меня недавно день рождения. Не успели распоясаться, как наладились расходиться. Голубовским собаку надо выгуливать. Херсонским – тоже. Луше Карышковской – котов насыщать. Прощаемся в коридоре. Говорю: «Вот, у всех собаки, коты, а у меня никого нет». Оставшиеся, обиженно: «А мы?..»

Главный раввин сельвы

Когда началась пресловутая перестройка, все подались кто куда: кто в бизнес, кто в рэкет, кто на рынок или за бугор. А наш Мишка Коп в это горячее время, засел за иврит, Талмуд и прочая. 

Мы все смотрели на него как на не совсем нормального. А он ни на кого не обращал внимания, нашёл где-то дедовский лапсердак, допотопную шляпу и так вырядившись, ходил по всему городу. 

Городской сумасшедший, да и только. Но потом мишкиному примеру стало следовать всё больше наших людей, хотя он и среди них выделялся своей преданностью традициям.

Потом он исчез и спустя какое-то время объявился в Израиле, где продолжил рьяно грызть гранит иудаизма уже в ешиве. Я, когда встретил Мишку, сразу его не узнал. Да и как было узнать – он весь зарос чёрной бородой до самых бровей и из этих зарослей был виден только его розовый нос и огромные печальные глаза. 

О своих печалях он никому не рассказывал, а вместо этого помогал всем обустроиться на Святой Земле.

-Тебе нужно немедленно сделать обрезание, – со знанием дела заявил он мне, едва увидев меня на Земле Обетованной, – А иначе ты не найдёшь себя здесь. У него была своя политика репатриации и он уже давно мечтал стать раввином, но... 

Израиль, как известно, страна маленькая и где в ней на всех взять мест для желающих стать раввинами?

Но Мишка наш, ставший Моше, не растерялся и улетел в страну мечты каждого еврея – в Бразилию, воспетую, как известно ещё авторами «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка».

Улетел не ради белых штанов и мулаток, а единственно, чтобы реализовать своё призвание и стать, наконец, раввином. Казалось бы, разве в Бразилии своих нет? Есть. Но Мишка стал не просто раввином, а главным раввином сельвы у истоков Амазонки. 

Почему именно там? Ну, во-первых, потому, что раввины нужны везде, даже в дебрях Амазонки.

А во-вторых, потому, что ему было видение: будто сам Любавичский ребе каждую ночь являлся ему во сне и настоятельно требовал, чтобы он, Мишка, немедленно отправлялся в эти самые дебри Амазонки и срочно научил там местных индейцев правилам кашрута. 

Ослушаться ребе Мишка не мог. И теперь живёт где-то там, выполняя волю усопшего ребе.

Правда, вскоре после его отъезда приходили ко мне странные какие-то люди и спрашивали о мишкином местонахождении. Говорили, что он взял деньги на строительство новой синагоги в нашем богоспасаемом Офакиме, но ни синагоги не построил, ни денег не вернул.

А с другой стороны, лететь ему в Бразилию нужно же было на что-то. Странные люди, простых вещей не понимают. 

Короче, земляки, если попадёте вдруг в сельву и заблудитесь – не отчаивайтесь! У нас там есть не просто раввин, а главный раввин! А значит, всё под контролем.

Моисей – так теперь зовут главного раввина сельвы, собирает здесь миньян – это десять богобоязненных евреев, с которыми читает молитву. Но так как в сельве евреи в дефиците, то приходится нашему главному раввину работать с выжившими после постижения кашрута местными индейцами… 

Детское время

Осень

Допел свою песню последний солист
Среди огорода.
И падая наземь, вращается лист,
Как винт вертолета.

Печально ушами лопух шелестит,
Трепещет и машет.
Уж скоро, уж скоро зима налетит,
Закружит, запляшет.

Вся грязь превратится в белейшую гладь,
Нагрянут метели…
И Брэм озабоченно пишет в тетрадь:
«Слоны улетели…»

за окном зима идет

за окном зима идет 
происходит холод 
словно белый слон идет 
дует в сильный хобот – 

удивительно что снег 
столько выпадает 
что на много человек 
всем его хватает.

Когда у неба болят тучи

Небо дождиком набухло.
Флюсом облако распухло.
Ну-ка, небо, марш к врачу!
Небо ноет:
– Не хочу!..

Мой знакомый доктор Левин
Был с утра сердит и гневен:
– Я приехал загорать,
Попрошу вас не орать!

Он поставил в бор машину,
И багажник распахнул,
И большую бормашину
На опушке развернул.
– Открывайте, небо, рот!..
А оно как заревет!

Два часа рыдало небо –
Бедный доктор весь промок.
А потом сказало небо:
– Ах, как доктор мне помог!
У меня болели тучи –
А теперь мне много лучше!

Мой знакомый доктор Левин
Был заботлив и душевен:
– Хватит охать и хворать,
Будем вместе загорать!

Шел по городу скелет

Было это по весне.
Из музея 
Прогуляться
Вышел ровно в девять двадцать
Пожилой скелет в пенсне.
Был скелет 
Широк в кости,
Но ужасно утонченный –
Он снимал 
Цилиндр черный,
Всех приветствуя в пути.
Шел, скучая, 
Просто так,
Чтоб размять немножко ноги.
Вдруг 
Скелету 
На дороге
Повстречались 
Пять собак!
Вмиг, 
Зубами застуча,
Позабыл скелет о скуке,
Взял немедля 
Ноги в руки,
Да и задал стрекача!
Под собой не чуя ног,
Он скакал 
Быстрей сайгака,
А за ним 
Неслась собака,
А за ней – 
Еще собака,
А за ней – 
Еще собака,
А за ней – 
Еще собака,
А за ней 
Бежал 
Щенок!
Кое-как от них скелет
Скрылся в темном переулке,
И поклялся 
На прогулки
Не ходить еще сто лет.
Да и как туда пойдешь – 
Ведь собаки 
Любят кости!
Угодишь к собакам в гости,
И костей 
Не соберешь! 

Вернисаж Валерия Тарасенко

Что-то общее

В трамвае ездить скучно. Можно, конечно, книжку почитать, но стоя неудобно. Приходится развлекать себя детской игрой: разглядывать совагонников и находить в них что-нибудь общее. 

Вот, например, интеллигентного вида юноша уткнулся в какой-то учебник, набитый интеллигентного вида закорючками. Чуть поодаль сидит сухопарый старик совсем уж, прямо подчеркнуто, интеллигентного вида: в очках и шляпу надел. Он почему-то читает «Космополитен» и, прежде чем перевернуть страницу, делает губами такое движение, будто плюет. А! Догадалась: старикан презирает пошлый гламур, которому неведомо, что такое трамвай, что такое мы, дети общественного транспорта. Дед плюет в глянец – и предается своему мазохистскому удовольствию на глазах у всех. А общего между двумя этими представителями интеллигентного вида то, что они хрен уступят место старушке с тяжелой сумкой и в шляпке с маргаритками. Как она перед ними ни маячь, все равно не уступят! Потому что в Японии это не принято, так в газетах писали. Что им та Япония, далекая и загадочная, когда вот она рядом – близкая старушка, простая русская женщина. Не уступят. И мне не уступят. Однако общее у меня и этой старушки не то, что мы болтаемся на поручне, как две марионетки на тросиках, нет! Просто я тоже всегда хотела носить шляпку с маргаритками. Я заговорщически улыбаюсь старушке, намекая, что мы с ней одной крови, только моя шляпка – пока воображаемая, виртуальная у меня шляпка. Старушка шарахается и выходит. Впрочем, может быть, она просто уже приехала. Да и я уже приехала. Но продолжаю развлекаться мыслями: «Что же в разных людях общего?». 

Поверхностно судить нельзя. Вот Нина и Таня пользуются одним и тем же парфюмом. Но Нина потому, что он ей по деньгам и по характеру, а Таня потому, что Нина ей внушила, что этот парфюм «носят» все. Вот Таня накопила, купила и пользуется, хотя она вообще никакого парфюма не любит. Ей лучше, чтобы так… Естественная свежесть. Поэтому при одних и тех же духах Нина торжествует, а Таня комплексует. 

Вглубь нужно смотреть. Вглубь! Вот Иван Степанович, респектабельный директор магазина, и скромный писатель, тоже Иван Степанович, – так ли они далеки друг от друга? Или все-таки близки? Директор Иван Степанович выгуливает в шесть утра карликовую таксу, хотя на свои доходы мог бы прокормить слона, а писатель Иван Степанович, тоже в шесть утра, выгуливает, наоборот, бордосского дога, поэтому он такой худой. То есть не дог, конечно, дог питается согласно предписаниям ветеринара. А вот на двоих доходов писателя не хватает – какие сейчас доходы у провинциального писателя? Писатель скромный, а доходы вообще стеснительные. Общее же между Иванами Степановичами то, что они обижены на своих мам: почему те им в детстве запрещали завести собачку? Вот если бы они в детстве своем натешились, то уже не разрешили бы заводить собачку своим детям, лентяям и лоботрясам, которых не заставишь вставать в такую рань для прогулки. А тут приходится таскаться на поводке за этой божьей тварью, так некстати превратившейся из идеальной мечты в шкодливую реальность, фу, я тебе сказал, фу! 

Что общего между Лесей К. и Лесей Ю.? Имя? Ну, это слишком общо. То, что одна из них работает звездой вечерней шокинг-программы местного телевидения, а другая – редактор первого в нашей области глянцевого журнала? Это практически одно и то же, но для общности маловато. То, что они меня ненавидят, камуфлируя это яркое, но непонятное мне чувство в фыркающее презрение? Ну, это уж совсем общее место. Меня все ненавидят. То есть такие Леси. Потому что я вроде того старика в метро публично поплевываю в сторону глянца. Леси говорят: зависть. Общее между ними даже не то, что они обе окончили филологический факультет, – с кем не бывает, даже со мной как-то случилось. А вот в чем их глубинная необоримая общность? Их глубинная и необоримая общность заключается в том, что они обе пишут «корнавал» и «фиралмонея». Впрочем, им все равно – корректоры подберут. Леси бы еще писали «извените», но это в их лексикон ваще не входит.

Что общего между биологической добавкой «Ни Хао», обещающей рост ногтей и волос, и настойкой «Антивес», которая сулит избавление от лишних килограммов? Ну понятно что – обещанного вы ни от той, ни от другой не получите, кроме приятной уверенности в том, что вы заботитесь о своем здоровье. Возможно, их также выпускает одна и та же фирма в Бердянске, только на одной этикетке она именует себя китайской академией «Чан-Кай-Чи-Хуа-Хуа», а в на другой – карпатской экологически чистой лабораторией «Трембита» под руководством знаменитой травницы бабы Горпины.

Но вернемся от медицины к людям. 

Что связывает семидесятилетнюю артистку филармонии Натали, исполнительницу романсов, экзотическую женщину со склонностью к «рюмочке коньячку» и непьющего сантехника Женечку? Да, Женечка постоянно заходит к Натали чего-нибудь подвернуть. И не только кран, он ей и выключатель по дружбе заменит. Даже рояль один раз починил, когда у него ножка подломилась. А почему? Потому что у них есть общая тайна: карта Бразилии. Натали в свое время гастролировала, но по родной стране – дальше Кушки не послали. Женечка нигде не гастролировал. Ему хуже. Оба мечтают повидать когда-нибудь Бразилию. Причем не пресловутый Рио-де-Жанейро, хотя и это тоже, но вот отправиться в джунгли, с проводником, сидеть тихо-тихо, пока мимо не проползет анаконда, пока не закричат над головой попугаи… Карта у них очень подробная – и по ней они могут пролагать свои извилистые маршруты бесконечно. Пока перед глазами почти по-настоящему не закачаются лианы и не запрыгает «много-много диких обезьян». Тогда они на посошок прочувствованно споют под аккомпанемент починенного рояля: «Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию, увижу ли Бразилию до старости моей?». Вряд ли, конечно. Но, возможно, они уже там. В каком-то смысле.

А вот у страшного ругателя прораба крутого мужика Федора Васильевича, любителя пива и футбола, – что может быть общего с тихой домохозяйкой Аечкой? Это ее так зовут: не Анечка, а Аечка, потому что на обращение к ней она всегда отвечает: «Аиньки?», как ее бабушка. Что у них может быть общего, если она предпочитает помидоры выращивать, а он – есть, солеными и маринованными? Если он любит рыбу ловить, а она запекать? Если он ненавидит ковры, а она считает, что их нужно холить, лелеять и выбивать по весне? Если он обожает автомобили, а она их боится, когда не сидит внутри? Если она может разреветься над сборником Асадова, а он неожиданно вытирает скупую мужскую слезу, перелистывая подшивку журнала «Рыболов и охотник» за 1977 год? Федора Васильевича еще можно понять, но Аечка… Она так наивна. Что у них может быть общего? 

Что у них может быть общего, кроме уютного загородного домика с мансардой (Федор Васильевич сам строил) и троих детей? С детьми – это они вместе постарались.