Со штампом фейсбука

новое из недавнего

Провожая гостью…

– Приходи, жена тебе будет очень рада… А я так и быть, потерплю…

 

 

Молодые хрычи.

 

 

Утомительно остроумен.

 

 

У него была походка человека, который минуту назад чего-то украл…

 

 

Она:

– Нет, как тебе нравится? Они говорят, что я тебя со всеми поссорила!

Он:

– Ну что ты! Успокойся! Еще далеко не со всеми…

 

 

Компания пожилых людей.

– Даже чтобы надоесть друг другу, у нас осталось очень мало времени! Поэтому нужно чаще встречаться!

 

 

О каком-то писателе:

– Вам нравится Н.? Но это же типичная обочина литературы!

 

 

– Как ты можешь с ней жить? Она же всем недовольна!

– Мной она довольна…

 

 

Творческий вечер поэта. Пришел, выложил на отдельном столике книги, вдруг купят. Указал цену. Публика тоже пришла. Слушали восторженно. Покупали книги, толпились за автографами. Он, усталый и довольный подвел итоги:

– Какой славный вечер! И публика была вполне интеллигентная: украли всего две книги!

 

 

Голливудская ухмылка.

 

 

– Успокойтесь, вы тысячу раз правы… Но я про тысячу первый!

 

 

Новая табличка в одесской маршрутке:

«Требуется бубнила. Бубнить остановки»…

 

 

– Ты знаешь, я недавно встретил Гришу. Он точно такой, как 35 лет назад!

– Что, такой молодой?

– Да нет. Он уже 35 лет назад был точно такой, как сейчас!

 

 

Нужно как можно больше помогать людям. Тогда есть шанс, что очередь дойдет и до тебя!

 

 

Два взгляда на возраст:

1. Я уже ничего не откладываю…

2. Чем больше откладываешь, тем дольше живешь…

 

 

Банальность ближе к истине, чем оригинальность.

 

 

Слышал фразу:

– Как он мог мне не понравиться, когда у него папа такой обаятельный!?

 

 

Муж написал рассказ. Напечатал в журнале. Подсунул журнал жене… С трудом уговорил прочесть.

– Ну что, тебе понравилось?

– Не то слово!… Честно говоря, ты меня даже удивил!

– Чем же?

– А ты, оказывается, знаешь буквы!

 

 

Пока в мире благополучие выше счастья… Весь вопрос том есть ли шанс узнать, как там дальше сложится!

 

 

Мой старший сын Женя написал в своем Инстаграме про М. М. Жванецкого.

Один из откликов у него был такой:

– Я старалась не пропустить ни одного концерта Жванецкого… Но, знаете, почти не смеялась… Просто любовалась…

Всем чуда и мира!

Дедушка мой по папиной линии…

был мужчиной крупным, с такой же крупной головой, бритой наголо. Эта привычка брить голову осталась у него еще со времен гражданской войны. К семидесяти годам волос на его голове почти не осталось, но дед каждое утро тщательно водил по остаткам щетины электробритвой «Харьков». В хорошем настроении и мне разрешал поводить. Я водил с удовольствием, держа бритву двумя руками и командуя деду, куда ему наклонять голову. А в один прекрасный день, я решил посмотреть – каким винтиком эта бритва жужжит… 

Дед был красным кавалеристом в отряде Щорса. Воевал храбро, за что имел наградную саблю в ножнах с серебряными накладками. Само собой, я живо интересовался дедушкиными подвигами. Вот только раскрутить дедушку на воспоминания было трудно. Обычно, начав рассказывать про какую-нибудь кавалерийскую атаку, дед умудрялся засыпать в самом интересном месте. У меня вообще создалось впечатление, что после команды «Эскадро-о-он! Шашки наголо!», красные конники обычно кемарили в седлах. Я начинал отчаянно тормошить дедушку, требуя продолжения. Дед с трудом разлеплял глаза и продолжал уже совершенно с другого места:

– И крови натекло…

– Полные штаны, заканчивала, появившаяся в дверях, бабушка. Хватит ребенку голову морочить всякими россказнями. Лучше сходите на рынок.

Надо сказать, что бабушка не очень любила дедушкино революционное прошлое. Как никак у ее родителей до всей этой заварухи была сапожная мастерская с наемными сапожниками, а у дедушки только одиннадцать братьев и сестер в деревне Дубровка. Бабушка говорила, а я не мог, не хотел поверить, что дед вовсе не собирался воевать ни за красных, ни за белых. Он, вместе со своим закадычным дружком, Колькой Левченко, достаточно успешно прятался и от тех и от других, пока их все же не забрили в солдаты, красные. Мало того, бабушка, следуя непогрешимой женской логике, обвиняла деда и в том, что он после войны незамедлительно демобилизовался, а Колька остался в армии и дослужился до генерала. Зато у дедушки были настоящие шрамы от сабельных ударов, и он мне давал их потрогать. Еще один такой, так и незаживший, шрам, на старом-престаром кухонном буфете, мне показала бабушка. При этом она громким шепотом добавила, что если бы ей собрались ставить памятник за проявленное мужество и героизм при несении семейной службы, то уж памятник этот был бы … величиной с огромную дулю, которую показал ей дед, появившийся в этот момент на кухне с корзиной, а правильнее сказать с кошелкой, для похода на рынок. 

И мы отправились на рынок. Немного отойдя от дома, мы встретили моего друга, Петьку Немировского. Петька слонялся возле дома, и лицо его было опухшим от слез. Руками он страдальчески потирал известное место пониже спины. Всего за одну карамельку, которую ему предложил дедушка, Петька поведал нам страшную историю своих злоключений. Менее чем за полдня он был выпорот дважды. С утра пораньше, они со старшим братом Сёмкой, убежали без спросу купаться на речку. Поскольку дети не явились к завтраку (а что может быть страшнее, когда в еврейской семье дети голодают более часа кряду?), то были подняты по боевой тревоге родственники и соседи. Беглецы были незамедлительно найдены, накормлены и выпороты на сытый желудок. Сёмка смирился, осознал и обещал, что больше никогда. Но не таков был Петька. Петька решил страшно отомстить. План мести созрел мгновенно, под ударами отцовского ремня. Петька исхитрился вырваться и выбежать на улицу. Он бежал по улице и кричал страшное. Самое страшное, что он знал про своего отца. «Мой папа по ночам слушает по радио Израиль!», кричал еврейский Павлик Морозов шести лет отроду. 

А на дворе стоял июнь шестьдесят седьмого года. Шестидневная война была в разгаре. Мы, дети, мало что понимали во всех этих событиях. Ясно было только одно – «наши» показывают арабам кузькину мать. Правда, «наше» радио об этом молчало, но другое «наше» говорило во весь «Голос Израиля», который и слушал по ночам петькин отец. И не он один. Помню, что, встречаясь с друзьями мы, наслушавшись обрывков кухонных бесед взрослых, в качестве приветствия, закрывали один глаз рукой, как «стерьва одноглазая», Моше Даян, о котором ходили легенды, что он бывший офицер советской армии и герой Советского Союза. 

Но я отвлекся. Петька бежал по улице и кричал то, что кричал. За ним бежал отец с ремнем, а за отцом мать, умоляя пощадить этот позор семьи, этого агента КГБ, чтоб только он был здоров. Соседи разных национальностей, все как один проходившие по той же статье обвинения, что и петькин папа (если не «Голос Израиля, так «Голос Америки»), глядя на эту сцену, вытирали слезы, выступившие от смеха. Не прошло и трех минут, как Петька был пойман, взят с вывертом за огромное, как будто предназначенное для таких целей, ухо и уведен для повторной порки. После принесения страшной клятвы на верность родителям, его под ответственность и сердечный приступ бабушки выпустили погулять с глаз долой во дворе. 

Мой дедушка, с каменным лицом выслушав петькину исповедь сначала показал Петьке свой пудовый кулак, потом дал ему на прощание еще одну карамельку и мы пошли дальше. 

Дойдя до рынка, мы первым делом, зашли с дедушкой в полутемный и пыльный ларек с названием «Сортсемовощ», в котором торговал один из многочисленных дедушкиных знакомых, а по совместительству еще и двоюродный дядя моей мамы, Пинхас Нейтерман, называемый друзьями просто Пиня. Он продавал семена в красивых пакетиках с картинками. Мне эти пакетики, правда, без семян, иногда выдавали за хорошее поведение. Хорошо вести себя было несложно. Надо было только соблюдать ритуал посещения «Сортсемовоща», который включал в себя извлечение Пиней из-под прилавка бутылки с вином и немедленное распитие части ее содержимого, буквально по полстаканчика за здоровье присутствующих. После чего дед и Пиня некоторое время задумчиво нюхали эти самые пакетики с семенами, а дед еще и приговаривал, строго глядя мне в глаза: «Помалкивай, чахотка!». Я и помалкивал себе в тряпочку, а точнее в вожделенный пакетик, которым незамедлительно награждал меня Пиня. Следовал пятиминутный разговор, по-видимому, о погоде, видах на урожай, ценах и городских сплетнях. Я говорю «по-видимому», потому что разговор, естественно велся на идиш, и из него мне были понятны только ненароком выскакивавшие русские слова известного свойства, о которых я, естественно, и знать не знал, и слыхом не слыхивал. Иногда случалось так, что третьим заходил Филька – шумный, тощий старик, вечно размахивавший руками. Филька (уж и не знаю, каким было его полное имя – Филипп или Филимон) был родом из России, судьба занесла его в Новоград-Волынский уже после войны. На пенсии ему не сиделось, и он служил кучером в местной музыкальной школе. В связи с этим обстоятельством дедушка всем намекал, что у него есть «своя рука» (а точнее – «свой кнут») в музыкальной школе. С Филькой, по-видимому, обсуждались новости из мира музыкальной культуры. Я опять говорю «по-видимому», так как … и Филька свободно говорил на идиш, несмотря на свое совершенно славянское происхождение. В конце концов, мне надоедало чувствовать себя иностранцем, я дергал деда за рукав, и мы выходили на крохотную рыночную площадь за покупками. Запасаясь провизией, дедушка не забывал представлять меня каждому продавцу, с которым он был знаком, а знаком он был со всеми, включая бегавших по рынку бездомных собак. Такие представления оканчивались вручением мне то яблока, то груши, то газетного кулечка с моими любимыми жареными семечками. Фрукты я давал нести деду, а семечки начинал немедленно грызть, что, строго говоря, было наказуемым бабушкой деянием. Семечками можно было перебить себе аппетит перед обедом, а что может быть страшнее этого для еврейского ребенка, вне зависимости от его комплекции?

Стихи и миниатюры

Занимательная математика

Число пу – количество двойников Путина.

Новое имя

Иноагентий.

***

 «Оле-оле-оле-оле-
негорский горняк».

***

Его называли ИлОном,
А он оказался муфлоном.

***

Я каждый день играю кантри
И пью за родину стакан-три.

***

– Сегодня он читает Фрейда,
А Фрейд случайно не еврей? – Да!

***

Сегодня – и после всего –
Я всё ещё верю в Него.

* * *

Тройка мчится, тройка скачет.
Наша Таня громко плачет.
Глупый пингвин робко прячет.

Короли

На первый-второй рассчитайсь!

Цивилизованный развод – 

Развод не чаще раза в год.

Благовещение

Одним крылом стуча по клаве,
Архангел набирает «аве». 

Любовь и счастье Джона Гургеныча

Я очень хорошо помню этот дом в городе у моря. Просторный, большой, он до сих пор потрясает мое воображение, потому что в этом доме – в доме моего приятеля Вили, недалеко от железнодорожного вокзала, жили себе поживали все, кто хотел: три кота, загадочный косолапый зверь вомбат, попугай Дуремар, три собаки – Мини, Миди и Макси, смешливая австралийская птица кукабарра, юный удав Шнурок, шимпанзе Гаврила и львица Принцесса. Юная, женственная, капризная, ласковая. Очень церемонная такая девушка львица. Настоящая принцесса. А что обычно девушкам надо? Кроме восхищения, погладить и поесть? Правильно – замуж! 

Кстати, полное имя Вили было Вилен, то есть Владимир Ильич Ленин. А это накладывало на него, Вильку, некую ответственность за свою жизнь и жизнь окружающих, в том числе и львицы. Он, Вилька, вообще из такой замечательно ненормальной семьи. Его папу звали Арлен, что означало «Армия Ленина». И эта «Армия Ленина» в свои молодые годы ходила в рейс. Вилька долгое время думал, что где-то есть такая экзотическая страна – Рейс. Ну да ладно! Я же не об этом. Главное, Арлен как-то умело контрабандой провозил из этой самой загадочной страны Рейс всяких экзотических животных для своего сына Владимира Ильича Ленина, то бишь Вилена. Попугай из Рейса. Обезьянка из Рейса. Папа привез змею из Рейса! Но поскольку не все животные могли жить в обычном, пусть и большом, пусть и добром, пусть и теплом, но человеческом доме (скажем, шимпанзе Гаврила), оба – и Ленин, и Армия его – наладили дружеские отношения с Джоном Гургеновичем, директором местного зоопарка. (Ну не вру я, имена здесь абсолютно подлинные, особенно Джон Гургенович, ну правда!) Джон Гургенович – человек с большим горячим сердцем – как он любил свой зоопарк, своих животных! Он, такой смешной, круглый, обаятельный увалень, всегда ходил по зоопарку в сопровождении рыженького пони. Вот идет Джон по зоопарку, а пони по имени Курага плетется сзади, цок-цок… Джон остановится – Курага стоит, ждет, копытцами перебирает терпеливо, цок-цок… Джон пошел дальше – пони тащится за ним, челочкой трясет, цок-цок… Иногда Курага катал в тележке маленьких детей, – а тут Джон Гургенович. Пони сворачивал с круга – и за хозяином. Детям весело, они смеются, визжат, некоторые боятся, и тогда Джону Гургеновичу приходилось ходить по кругу, где пони детей катают, и трусить впереди Кураги, чтобы тот настроился на работу и не бил баклуши.

Так вот эти две семьи и подружились на почве любви к животным – семья вождей пролетариата и Гургеныч. Собственно, зоопарк и, конечно, Курага – это и была семья Джона Гургеновича. 

Любите ли вы животных так, как любил их Джон Гургенович? Не думаю. И как ни трудно было поставить на довольствие в государственный зоопарк странную гибкую обезьянку с повадками трамвайного щипача, Гургеныч и это сделал. Катаясь у Вили на плече, когда тот навещал ее в зоопарке, она утаскивала тихонько все, что находилось на расстоянии ее длинной руки, включая дамские шляпки, клипсы, серьги, детские панамки, заколки. 

Но была у директора зоопарка мечта: очень хотел Джон Гургенович Принцессу. Львицу. В зоопарке жил лев Цезарь, старожил. И вот Джон Гургенович захотел, чтоб были львята. И таки выпросил у Вили Принцессу на время, тем более – ей самой было уж замуж невтерпеж. Джон Гургенович клялся, что как только родятся львята – немедленно вернет Принцессу и еще даст одного львенка из помета в качестве компенсации за эксплуатацию львицы. На это Виля согласился. Спрашивается, что может быть лучше льва в доме? Только два льва. Правильно? Согласился Виля, даже не подозревая, как коварен был Джон Гургенович. 

Отвезли львицу в зоопарк. Через некоторое время родились львята. Две девочки. Прелесть! Здоровенькие, чудные, урчат. Замечательные котята. Им выделили отдельное помещение, Принцесса – на то она и Принцесса – отказалась львят кормить, брезгливо их обнюхав, и Гургеныч там пропадал у малышей день и ночь, кормил из бутылочки по очереди с ветврачами, заказал львятам импортные грелки и моющиеся матрасы с подогревом и не мог налюбоваться. И как же такую красоту отдавать, если он, входя в вольер к малышам, просто таял от нежности:

– Дэвачки мои… 

А львята стали его узнавать, ковыляли к нему на плюшевых лапах: 

– Па-а-па… 

Вот оно, счастье-то:

– Дэвачки…

– Па-апа…

Как отдавать? Тут Гургеныча понять можно было. Львицу он со временем вернул, она все равно показала себя не лучшей матерью. А вот малышей – не торопился. Не торопился, не торопился, а потом и вовсе заявил: 

– Не дам! Я их сам вскормил! Сам! Не дам, и все тут!

И назвал одного – Сихарули, что значит «счастье», а другого – Сикварули, что значит «любовь». Все! Мои!

Нет, ну вы видели такое? А Виля ведь настроился, девушкам знакомым сказал, что у него скоро львенок будет. И потом: давайте не забывать о том, что имя отражается на характере. Вилю все-таки не Гришей звали и не Васей. Вокзал, телеграф, мосты – это запросто. И Виля понял, что промедление смерти подобно, и решил львят похитить. Подключил старшего вождя Арлена, разработали стратегию, ночью пролезли в зоопарк, вскрыли вольер, украли малышей, сонных, завернув в старые одеяла.

Ой, что было! Наутро в городе завыло… Все милицейские машины с мигалками и сиренами, автобус с военно-морскими десантниками, солдаты на грузовике «Урал» в бронежилетах, уголовный розыск, ветврачи с комплектом шприцев и снотворного – вся эта свадьба подкатила к Вилиному дому: Гургеныч знал, где его Сихарули и Сикварули, любовь и счастье, не надо было и расследование проводить. Он сразу понял. Он несся впереди автобусов и машин в сбившемся набок галстуке, на своих коротких ножках, потный, встрепанный, со слезами на глазах, причитая: «Дэвачки мои, дэвачки, вай, дэвачки мои, дэвачки!!!» – и первым ворвался к Виле во двор. Предусмотрительно выпущенные боксеры Мини, Миди и Макси при виде Гургеныча приветливо завиляли обрубками хвостов. Львица в вольере лениво, скорее для проформы, рыкнула. Виля спокойно дремал на веранде. Военные оцепили дом. 

– Ливяты-ы!!! Гыдэ ливяты?! – вопил Гургеныч, тряся Вилю за грудки. – Украл! Гдэ ливяты?! – и услышав знакомое, дорогое сердцу урчанье и мурлыканье, бросился в глубь дома. 

Львята в отгороженном углу играли, боролись и делали все, что положено делать львиным детям в их возрасте.

– Дэвачки! Дэвачки мои!!! – расплакался Гургеныч.

– Это не твои девочки – сонным голосом пробормотал Виля за его спиной. – Это вообще не девочки, – добавил Виля, потягиваясь, кряхтя и зевая…

– Нэ дэвачки? Как – нэ дэвачки? Нэ дэвачки?! А кто?!

– Мальчики. Это мальчики.

– Малчыки?! Малчыки?!

В это время один из львят прыгнул на хвост другого львенка, не устояв на лапах, перевернулся на спинку и…

– Ма-а-алчык… – ошеломленно выдохнул потрясенный Гургеныч. – Ма-а-алчык… А дэвачки гдэ? Гдэ мои дэвачки?! – взревел Гургеныч.

– Не знаю! – пожал плечами Виля. – Понятия не имею, где девочки…

Гургеныч не верил глазам. Не верил Виле. Не верил Арлену. Никому не верил. Понимал, что обводят его вокруг пальца, не понимал, как. Устало осел он в углу, где играли львята, отдуваясь и заглатывая предусмотрительно принесенные ему сердечные капли, оглядывая малышей и повторяя: 

– Малчыки… Как – малчыки? Где же дэвачки… Вай, дэвачки мои, вай…

Оцепление сняли, машины и автобусы разъехались. Серьезные ребята из уголовного розыска еще немного побегали, покопались, поспрашивали, ежедневно рассматривая львят на предмет изменения пола, но пришли к выводу, что в самом зоопарке произошла какая-то путаница, и дело по хищению львят из зоопарка закрыли. 

Виля долго не признавался. Пока у него не изменились планы: он женился и принял решение уезжать. Куда – не знаю. Видимо, куда-то в таинственную страну Рейс. И пришлось подросших львят в цирк пристраивать, а львицу – в какой-то южный зоопарк, потому что она, однажды выйдя замуж, стала агрессивной и непредсказуемой. И остальную живность по знакомым раздавать. И только когда Гургеныч, подняв все свои связи, пристроил животных в хорошие руки, Виля, распивая с ним по случаю отъезда бутылочку хорошего коньяку, размяк и признался. Оказывается, украв из зоопарка маленьких львиц, Виля немедля погрузил их в свой фургон и помчался в Тирасполь – тогда еще не ближнее зарубежье, а ближайший город, где его друг, Костик Бурсак, тоже ходивший в таинственную страну Рейс, держал зверинец. И там на Вилино счастье как раз родились львята, два мальчика. Виля благополучно поменял на время «дэвачек» на «малчыков» и не выспавшийся, но довольный, привез их домой и своей невозмутимостью чуть не довел Гургеныча до умопомешательства. Гургеныч и возмущался, и хохотал над Вилиным рассказом, но простил – дела теперь у него были поважнее. В зоопарк привезли слоненка. И такой оказался он смышленый и талантливый, такой забавный и ласковый, что к Гургенычу опять пришли в душу и сихарули, и сикварули. И счастье, и любовь.

Беседы у фонтана

Булка

Пекарня в маленьком израильском городке.

К кассе подходит тетка с надкусанной булкой и требует поменять ее на другую булку, потому что... эта невкусная. Продавщица высказывается в духе «на вкус и цвет товарищей нет». Но тетка не отступает.

Чего это, говорит, я должна платить за невкусную булку?

– А зачем же вы ее брали?

– Она вообще-то мне сразу не понравилась, даже на вид. Но я решила дать ей шанс.

В разгар спора подходит мужичок. И говорит человеческим голосом:

– А давайте я попробую.

– Попробуйте-попробуйте, – протягивает ему булку тетка. – Продают невкусные булки и дерут с трудящихся втридорога.

Мужик кусает булку и долго жует. На него смотрят две продавщицы и тетка. Ну и я, спрятавшись за стеллаж, чтобы не спугнуть.

Мужик дожевал и веско произнес:

– Вкусная булка. Зря ты так, – и ушел.

Вместе с булкой.

– Ну вот, человек сказал – булка вкусная.

Какие претензии? – логично заметила продавщица.

– Да, но теперь у меня ни старой булки, ни новой, – также логично возразила тетка.

Переговоры зашли в тупик.

– А возьмите мою, она на вид вкусная, – я даже не сразу понял, что сам это сказал.

Тетка презрительно смерила меня взглядом, мол, что человек с такой сомнительной внешностью может знать о хлебобулочной продукции. Но булку взяла.

– Вы попробуйте сначала, – подсказала продавщица.

– Сначала ты, – протянула мне булку тетка.

Я вежливо откусил кусочек. Захотелось упасть в судорогах и посмотреть на реакцию, но не решился.

– Съедобно, – протянул я булку тетке.

– Съедобно, – согласилась со мной тетка, откусывая булку. – Ну, пошла я.

Я расплатился за булку и взял еще одну. А то как жене объяснять, где я шляюсь?

Вкратцы в рифму

Тьма тьмущая

Благоприятней время не сыскать – 
И грабить можно, и салютовать.

Под знаменем прогресса

Великих реформаций грянул гром,
Что значит – будут кражи и погром.

Работа над текстом

В не содержащий ничего трактат
Протезы мыслей ставят из цитат.

Безнадзорность

И в природе, и в обществе та же натура – 
Там и там без присмотра дичает культура.

Налогообложение

Насильственный отъем наличности
Под знаменем патриотичности.

Свобода

Являясь к нам под гром фанфар,
Не всем она – благодеяние:
Самостоятельным – как дар,
А стадным – просто наказание.

Катет и катетер

Басня

Взрослые и маленькие дети – 
граждане! Послушайте меня!
Жили-были катет и катетер,
дальняя, но все-таки родня.
Позабыв про родственные узы,
раз катетер глянул на луну
и, подлец, сманил гипотенузу,
катета законную жену.
Удрученный катет сел на катер,
покатился по морю в круиз.
А гипотенузу звали Катя,
ей удел – катиться дальше вниз.
Но катетер тоже был наказан – 
я почти серьезно, не шучу! – 
он теперь внизу, в районе таза,
и пускают по нему... Молчу...

О блинах и водке

Мне сообщили новый рецепт. Берется сметана, четыреста граммов селедки, старый огурец и горчица, все смешивается, посыпается перцем и выбрасывается в ведро, потому что есть это нельзя. Но если у вас в холодильнике завалялась прокисшая сметана, пожилая селедка и дряхлый огурец, это самое то.

Девушка Оля на выходных приходила в гости, проводила инспекцию холодильника. Уже через несколько минут я услышал, как она бьет в тамтамы, – оказалось, она объявила войну старым продуктам. Холодильник моментально опустел, остались яйца, молоко и кошачий корм, все остальное отправилось в мусорное ведро.

– Готово, – сказала Оля, выходя из кухни. – Можешь идти и смело стряпать блины, теперь моему здоровью ничто не угрожает.

В своей жизни я пробовал множество занятий. Эмпирическим путем удалось выяснить, что лучше всего мне удается делать две вещи: блины и долги. Долги получаются даже лучше, но мужчина не должен много хвастаться, поэтому я буду говорить только о блинах. Мои блины великолепны, люди, которые их пробовали, никогда больше не могли забыть их вкуса, и с тех пор вся другая пища кажется им пресной и постной. Мне помнится, что кое-кому пришлось даже лечиться от блинной зависимости, хотя моя память уже не та, и я могу что-то путать.

Так вот, Оля очень любит мои блины, даже сильнее, чем Джонни Деппа, она утверждает, что при всех его достоинствах, у Джонни не такой безупречный вкус. Прости, Джонни. Надеюсь, тебя утешит то, что у тебя на несколько миллионов больше фанаток, чем у моих блинов. Скажи «спасибо» Оле, это она не позволяет мне кормить моими блинами посторонних девушек, в этом смысле она монополист. Я пытался объяснить ей, что искусство должно служить народу, и когда у человека получаются такие потрясающие блины, преступно скрывать этот талант от окружающих. Но она ничего не слушает, некоторым людям совершенно невозможно втолковать принципы равенства, когда речь идет о том, чтобы пригласить на ужин каких-то других девушек.

– Мужчина не может кормить всех, – говорит Оля. – Мужчина должен выбрать кого-то одного, и я тебе сейчас помогу с выбором. Иди, стряпай для меня блины.

У Оли талант оратора, она умеет говорить очень убедительным голосом. Однажды она стояла в очереди в магазине, и к ней пристал мужичок-с-ноготок. У мужичка очень много братьев-близнецов по всей стране, вы наверняка видели кого-нибудь из них. В правой руке у них у всех бутылка водки, а в глазах – вся история мировой скорби за последние сорок лет.

Вот как раз такой пристал к Оле, она в тот день готовилась к диете – купила себе килограмм брокколи и шоколадку. Мужичок поманил ее к себе бутылкой водки и говорит:

– Девушка, а вот эта водка хорошая или так себе?

Я не знаю, почему он выбрал именно Олю. Возможно, Олин здоровый румянец и свежий вид натолкнули его на мысль, что Оля никогда не болеет с похмелья, наверное, умеет выбирать хорошую, вкусную и полезную водку.

Оля сказала:

– Если к утру не ослепнете, значит, нормальная водка. Надо выпить и подождать.

Оля очень добрая и отзывчивая девушка, если кто не понял. Она всегда готова помочь советом, если ее вежливо попросить. Мужичок тогда сказал:

– Что-то я теперь боюсь пить ее в одиночку. Девушка, может, составите мне компанию?

А у Оли глаза загорелись, она ему и говорит:

– Ой, вот вы сейчас сказали, и у меня прямо дежавю случилось! Тоже один как-то приглашал, так потом меня менты три недели на допросы возили, все пытались на меня «мокруху» повесить… Да не шарахайся так, мужик, не сидевшая я! Ничего они не доказали. Свидетелей-то не осталось.

Девушкам на заметку: не стоит вываливать на незнакомых мужчин весь свой запас иронии за неделю, они от этого тушуются и убегают, унося свою бутылку. Так Оле и не удалось выпить в тот день, профукала свое счастье. А могла бы познакомиться с интересным человеком, возможно, за этим помятым лицом и несвежими синяками скрывалась ранимая и чувствительная душа.

Красивые девушки, как Оля, вообще слишком легкомысленно относятся к возможностям, которые подбрасывает им жизнь. Если бы ко мне в магазине пристала нетрезвая девушка, и сказала, что боится пить водку в одиночестве, я бы ни за что не бросил ее в беде и не стал бы над ней издеваться, не отходя от кассы. Это потому, что я джентльмен. Но ко мне девушки не пристают. Как бы ни было страшно пить водку в одиночестве, пить ее со мной вдвоем наверняка страшнее. А жаль, я мог бы настряпать к водке отличных блинов.

Впрочем, Оля все равно не разрешает мне печь блины для других девушек, у нее монополия на питание моими блинами. Простите, девушки. Надеюсь, вас утешит тот факт, что у вас все еще остался Джонни Депп. Блины он печь, конечно, не умеет, но что поделаешь – никто из нас не идеален. Надо смириться и принимать от жизни то, что дают.

Так и запишу себе на будущее: смириться с судьбой.

Поглядим сквозь истории призму

Умелец

Изобретатель из меня фиговый.
Хоть лысым лбом, сутулою фигурой
Я б мог сойти… Но не сошел. Другого
Я поля ягода. Заточена рука
Под шариковый стержень. И для быта
Являюсь я изрядною обузой.
С любым прибором начиная битву,
Я буду битым в ней наверняка.
Нет, не понты. Здесь понтоваться нечем.
И я бы этот разговор не начал,
Но хочется порой увековечить
Себя, вторым Кулибиным прослыть, – 
А вот и шиш! Блистать в научных спорах,
Технические разрешать задачи
Не светит мне. И на меня приборы
С прибором могут смело положить.

Воспоминание о призраке коммунизма

Поглядим сквозь истории призму
И увидим, как, грузен и зол,
По Европе шатался призрак
И на нас невзначай набрел.
Позапрошлого века реалии
Из учебников можно узнать:
Угнетенный стонал пролетарий,
Разлагались мещанство и знать.
А крестьянин пахал дни и ночи,
Ни читать, ни писать не умел.
Лишь буржуй пил кровя из рабочих
И со страшною силой жирел.
От картины такой безотрадной
Призрак счастья прилив испытал, – 
Бил витрины, паскудил в парадных,
Да крамольные песни орал…
С той поры миновало немало
Провонявших подвалами лет.
На земле Карла Маркса не стало.
Да и Фридриха Энгельса нет.
Коммунизму мы справили тризну.
И Отчизна с тревогою ждет:
Вдруг теперь демократии призрак
Из Европы до нас добредет.

Памяти вытрезвителя

Домашнему уюту чуждый,
Он шел сюда, как в отчий дом.
Куда теперь идти пьянчужке?
Где исцелять недуг трудом?
В профилактории лечебном
Он числился за своего.
И дорог был, без исключенья,
Всем обитателям его.
Вот у парадного подъезда
Он, прозе жизни вопреки,
Стоит и плачет. Горьки слезы
Текут на мокрые портки.
Где он найдет родных и близких, –
«Плодово-выгодной» герой?
На дверь прикноплена записка:
«Закрыто. Все ушли в запой».

Сталлоне

Питавшийся всю юность по талонам,
Все ж не хожу в обиженных судьбой.
Но гляну на стальную стать Сталлоне,
И пробую сравнить его с собой.
Решив на век, что сила – это знанье,
Из крупных мышц я накачал лишь лоб.
Позднее, жизни изучив изнанку
И осознав значенье слова «жлоб»,
Я пожалел не раз, что физкультуре
Внимания так мало уделял.
Пусть я б теперь не сек в литературе,
Зато б злодеям фитиля вставлял.
Носил бы гордо на плече могутном
Базуку или тот же пулемет,
И уважал меня б ежеминутно
За грозный вид духовный наш народ.
Но верю я – не все еще пропало.
Мне в корне измениться – не слабо.
Не вешать шнобель, интеллектуалы!
Пора на Рэмбо поменять Рембо!

Один

Пятница, все еще пятница

В пятницу одна девушка отказала четырем знакомым мужчинам, и один из них расстроился, потерял нравственные ориентиры, махнул на себя рукой, а другой, наоборот, засучил рукава, поступил экстерном в ДЮСШ по футболу, добился там больших успехов, попал на чемпионат – правда, не по футболу, а по гребле на байдарках и каноэ, но все равно ему удалось забить там решающий гол, который, правда, не засчитали, а третий мужчина то ли не заметил отказа, то ли сделал вид, что ничего не произошло, хотя девушка отказала в чем-то важном, – но он продолжал говорить ей те же слова, что и раньше, и совершать те же, что и раньше, ошибки, а ведь правильней было бы, пожалуй, совершать другие ошибки, а четвертый написал об этом событии статус в «ФБ», прямо в пятницу написал небольшой по объему статус и получил несколько тысяч «лайков», хотя из скромности заменил имя девушки, и даже ее пол, и вектор отказа поменял на сто восемьдесят градусов, а пятый человек, с которым как раз девушка во многом соглашалась, сам передумал стучать пальцем по стеклу и смотреть в хмурое осеннее небо, как она ему предлагала, тем более что осень уже была раньше, и чемпионат по гребле на байдарках и каноэ завершился незасчитанным голом, а нравственные ориентиры первого человека стали восстанавливаться под влиянием статуса четвертого, но главный герой этой поэмы или, если хотите, этого фельетона – тот незнакомый человек, который стоит без часов у соседнего дома, и, если не дочитать этот текст до конца, то можно выйти и точно ответить ему на его вопрос, пятница ли еще...

Прямо для тебя сюжет!

Некоторые теперь про меня знают – что пишу – и иногда хотят помочь. Говорят: «Вот прямо для тебя сюжет». Это если с ними что-нибудь смешное происходит, но невеселое. Или несмешное.

У сотрудницы шея заболела. «Не повернуть, – вздыхает, – как будто для твоего рассказа». Про шею я вроде не писал, но ей, наверное, виднее. «Уже проходит, – говорит. – Но как подумаешь, что лучше уже не будет...»

Это я разве всегда про это? Меня же юмористом называют.

Или бухгалтер рассказала про человека, который аккуратно записывал в толстую тетрадь все свои доходы и расходы с пояснениями. И вот он спросил у нее, мол, здесь вот, в налогах, за что он платит. Она ему ответила, а он записал себе в тетрадку: «Грабеж». «Прямо можете использовать», – посоветовала мне бухгалтер.

И еще – знакомый мне со значением подсунул газету, а я стал читать:

– Похудеть без особых усилий, 
убрать жир с живота и бедер. 
Если трубку возьмет Василий, 
то попросите к телефону Володю, 
а Василию ничего не говорите.

– Продаю красивых голубоглазых черепах.

– Даю уроки французского 
                        – раньше играл в «Зените».

– Гадаю по картам, по кариесу 
                             и даже на черепах.

– Было одето всего лишь два раза: 
свадебное платье для невесты и ее мамы. 
(Второй раз жених вообще не явился, зараза.)

– Благословляю резюме.
                      Вставляю дверные рамы.

– В ее жилах течет огонь. Догони, попробуй, 
если ты материально обеспечен
                             и по гороскопу – титаник.
Она из тех, кто осилит
                      осиливших любую дорогу,
в ее доме не хватает лишь крокодила.
                                    С неe все станет.

– Приглашается на работу
                        неэлектронная сваха
с опытом работы в толстом журнале.

– Пропала голубоглазая черепаха.

– Починим мебель и женимся по любви.
                                    Володя. Васисуалий.

Ну и так далее.

Много еще разных сюжетов.

Спасибо.

С названиями и без…

Восьмое января

Воспоминание, одно из самых ранних: в вестибюле нашего детсада – доска почета. Верхний ряд и третий слева – это я: лопоухий, не по-детски ухмыляюсь…

А у доски название такое: «Эти дети еще ни разу не потерялись!» В смысле на прогулках и вообще. 

Ну что сказать? Я не теряюсь до сих пор…

Так, например, узнав, причем случайно, что в нашем городе есть литстудия, точнее, кораблевник (по фамилии ее организатора – профессора Кораблева), напросился: 

– Можно выступлю и я? 

– А что у вас?

– Рассказы у меня.

– Ну хорошо. Ваш день восьмое января… 

Так получилось, что в этот день, кроме меня, ну и, конечно, Александра Кораблева, на кораблевник не пришел никто. Невозмутимый Кораблев: 

– Ну, начинайте!

– Что, читать?

– Ну, вы же вроде сами…

Вот она, моя минута славы! Приосанился. Из авоськи достаю свой лучший текст. Такой ударный – чтоб сразить, причем мгновенно. С чувством, вдохновенно зачитал. И, обернувшись к профессору:

– Ну и как?

– Мнения разделились, – уклончиво сообщил мне Кораблев.

В кулисах...

…за несколько минут до выхода на сцену, я увидел ее, народную артистку Белоконь. Ее всю трясло. Я участливо спросил:

– Вы так волнуетесь?

– Что вы! Я спокойна!

– А что ж вас так трясет?!

– Ледяное, – вздохнула, – спокойствие!

Бабушка

Слух у бабушки был абсолютный, и интеллигентностью Бог ее не обделил, поэтому, когда в 3-м классе ко мне в гости впервые пришла девочка, одноклассница Софа Фишбаум, на пороге моей комнаты тотчас же появилась бабушка и строго-настрого меня предупредила: «Веди себя прилично, Славочка, не заставляй меня прислушиваться!»

Услышал

– Скажите, пожалуйста, а туда дальше идти не страшно?

– А это ж смотря чего вы боитесь.

Местная примета

Если магазин открыт – он обворован.

Наша реклама

Школа молодого мазохиста. Как научиться правильно страдать.

* * *

Как заявил мне один умник: «Это неконструктивно – так переживать!»

* * *

Водка не портится. Она может только испариться. И пролиться пьяными дождями. Косые дожди – то самое…

* * *

Портретное мастерство скульптора Н. – феноменально: его скульптурные изображения столь реалистичны, что, когда они от времени осыпаются, из-под обломков проступают черепа…

Про дружбу

ЛЕША. А вот я в последнее время вдруг начал понимать какие-то простые фразы, типа: «Я еще хочу погулять на твоей свадьбе». Вернее, понимал-то я их и раньше и думал: «Какая пошлость». А сейчас они меня стали трогать… Потому что действительно хочу… Я уже даже слова какие-то приготовил… И слезы… Там «доченька, ты знай, если что, то папа всегда…»

СЛАВА. Да и, как ни странно, вот эти все скабрезные поговорки оказались правдой – там «кого… волнует чужое горе?» Там вместо «волнует», конечно, более сильное слово, но смысл тот же.

Да нет, вообще-то оно е… простите, волнует, но недолго. Большинство же как реагирует на известие о чьем-нибудь несчастье:

КАМИЛЬ. Слышал, Васю в больницу увезли?

СЛАВА. А-ах! Да ты что? Бедный…

И все. Ну то есть оно его – это горе – вз… вз… взволновало, но секунды на две.

КАМИЛЬ. Нет, если горе у близкого друга, ты, конечно, все бросил, поехал его поддержать… Но хорошо бы, чтобы горе пришлось на субботу… Тогда можно с ним весь день провести, и даже заночевать, и в воскресенье еще полдня… Но в три часа, старик, прости, мне детей от бабушки забирать… А в понедельник вообще на работу – а у него-то горе продолжается! Тогда ты так: «Слушай, у тебя же большое горе, правда, большое ведь… До выходных точно не рассосется – ну так я к тебе в следующую субботу… Хотя, подожди, нет, там мы уже давно… Давай я через выходные. Но если что-то нужно, ты сразу

вот прям, не стесняясь, звони, я с водителем пришлю».

СЛАВА. И, кстати, очень хорошо, если он попросит денег. Потому что ты дал – и тогда уже и через субботу можно не приезжать.

САША. Вообще, раньше дружбу ты себе представлял как? Это ты вышел во двор, крикнул: «Друзья!» – и все сразу: «Что?» Ты такой: «А поедемте… Я вам не могу сказать куда, но очень далеко и рискуя жизнью!» И они: «Ух ты, здорово!»

ЛЕША. А они, то есть мы, как раз сидим и думаем: «Вот хорошо бы, чтобы мы с тобой поехали прямо сейчас, неважно куда и непонятно зачем».

САША. Прыгнули на коней и поскакали за подвесками королевы.

А сейчас говоришь: «А поскакали!» – и один сразу: «Значит, смотри, я могу скакать в четверг, с утра максимум до половины первого, или в пятницу, с двух до трех, но только в районе Сретенки, у меня там потом встреча…» Второй: «Не, я только из Мерано, чистка организма, все дела, ближайшие полгода я не скачу, извини». А у третьего вообще трубку взяла жена и говорит: «Сами скачите, он с сыном уроки делает». Думаешь: «Ну и ладно, я один…» Проскакал сто метров, устал и вернулся… А подвески потом Бэкингем «Ди-Эйч-Эл»’ом прислал.

ЛЕША. Или вот эта фраза «ты мне больше не друг». Или даже «ты умер для меня». Вот кто когда произносил эти слова? Я никогда так никому не говорил. И мне никто. Бывало так: близкий друг, но он увлекся дайвингом и все время на выходные улетает… А в будни у тебя все вечера заняты… Потом он вроде вернулся, а у тебя девушка появилась в Питере, ты все свободное время там… И где-то через год он действительно перестал для тебя существовать… Просто так получилось, а фраза «ты перестал для меня существовать» здесь ни при чем. Да и слово «предательство» – оно какое-то слишком громкое для обычной жизни. Просто поменялись обстоятельства.

Потому что та дружба – ну вот которая ДРУЖБА – вот она, действительно, если заканчивается, то либо предательством, либо героической смертью за друга. А эта дружба – она вообще дружба?

КАМИЛЬ. Да дружба, дружба! Просто сейчас дружба – это, главным образом, совпадение графиков. Ну и, пожалуй, еще статусов…

Восток – дело тонкое

Памяти журнала «Корея»

Я помню дни, когда журнал «Корея»
в библиотеки наши приходил.
Он был куда прикольней и смешнее,
чем орган соцсатиры «Крокодил».
Он был для нас спасением от скуки,
лекарством от простуды и тоски;
его из рук передавали в руки,
цитировали лучшие куски.
Идей чучхе громокипящий рупор,
к сияющим вершинам светлый путь…
А вас бы разве не вогнала б в ступор
под фото подпись? Типа, что-нибудь:
«Гость дорогой крестьян коммуны Н.
Великий Вождь товарищ Ким Ир Сен,
крупнейший ум и гений наших дней,
их учит, как осеменять свиней». 

Советской прессы юморок простецкий
нас не прельщал. А этот был эстетский,
не всякому понятный, что немало
хоть в собственных глазах, но возвышало.
Завернут на феномене «Кореи»
приятель мой (и, кстати, сам семит)
грузил меня, что именно евреи
придумали сей лет застойных хит.
Не верю. Нет! Не их это подлянка.
Но чья?!
Не понимаю, хоть убей,
куда глядела грозная Лубянка
и все, кто там по службе иже с ней?!
Что было их пассивности причиной?
Ужели там народ не сознавал,
что идеологическою миной,
подложенной под строй наш, был журнал?! 

Потом рвануло разных мин немало,
а в общем громе разве различишь
вклад данного конкретного журнала
в процесс столь грандиозный?!
Дудки!
Шиш!
Теперь куда ни глянь, повсюду глянец:
«Glamour», «Maxim», «Она (She)»,
«RUSSIA», «Vogue»…
Журнал «Корея», это ты, поганец,
триумфу их немножечко помог.
И сам исчез из каталогов прессы
под натиском иного бытия. 

О, темные истории процессы!
О, юность комсомольская моя!

Побег

История, которую я хочу рассказать, случилось давно. Но помню её до сих пор. Было это в 60-е годы прошлого века, когда я работал старшим механиком парохода «Большевик Суханов» Черноморского пароходства. Судно было новое, построено в Польше и настолько комфортабельное, что у каждого матроса и моториста была отдельная каюта. Капитаном был Теодор Иванович Продан. Про себя я называл его умеренным антисемитом. У меня с ним были нормальные деловые отношения. Но однажды судовой врач, с которым я дружил, признался: «Знаете, что мне сказал Капитан? Зачем вы дружите с этим Хасиным – он же еврей!» 

В одном из рейсов мы пришли в Мексиканский порт Веракрус грузиться хлопком на Италию. Пришли под первое мая – праздник, который широко отмечался в Советском Союзе и на советских судах. 

Первого мая у нас был вечер с художественной самодеятельностью и праздничным столом. Один из матросов, выпив несколько стаканов вина, начал хулиганить, с кем-то подрался и ребята, скрутив ему руки, затолкали его в каюту и закрыли на ключ. А утром, когда пришли будить его на вахту, – каюта оказалось пуста.

Судно уже было почти погружено – иллюминатор каюты этого матроса сравнялся с причалом. Очевидно, пьяный матрос вылез через открытый иллюминатор на причал, на котором стояли пустые товарные вагоны, привезшие нам груз, залез в один из вагонов и, зарывшись в ошметки хлопка, уснул. И товарный состав уехал вместе с ним. 

Когда я зашёл к капитану, он сидел перед бутылкой коньяка опустив голову. Увидев меня, сказал: «У нас случился Побег». В то время для советского капитана побег члена экипажа в заграничном порту был концом карьеры. 

Понятно, что в это время наш помполит, которым у нас был некий Кисленко, уже писал на пишущей машинке на капитана донос. Мол, он – Кисленко ещё в Одессе предупреждал об антисоветских настроениях этого матроса. Но капитан не послушался мнения помполита и взял подозрительного матроса в рейс. 

При этом Кисленко так старался, что стук пишущей машинки был слышен по всему судну. 

Налив мне рюмку коньяка капитан сказал: «Сейчас должен прийти агент, обслуживающий наши судно, и придётся писать заявление в полицию». Вскоре пришёл агент. Узнав о случившемся и о том, что капитан хочет писать заявление в полицию, он заявил: «Не смейте это делать! Случай о побеге советского матроса попадёт в газеты и вызовет очень неприятный для вас резонанс». «Что же делать?» – растерянно спросил капитан. Таким бледным я его никогда не видел. Агент закурил сигару, подумал и сказал: «У нас в городе есть один еврей, он бежал из фашистской Германии. Каким-то образом оказался у нас. Народ у нас малограмотный – и этот еврей помогает многим: пишет прошения, выступает в суде. Я его к вам сейчас пришлю и уверен – он вашего матроса найдёт». 

Когда агент несколько раз повторил слово «еврей», Капитан покосился в мою сторону. Я понял его взгляд – один еврей у меня уже есть, а сейчас ещё одного пришлют. 

Агент ушёл и вскоре вернулся с невысоким пожилым человеком с всклокоченной шевелюрой седых волос, похожий на Бетховена. Подробно расспросив капитана о приметах пропавшего матроса и узнав, что на причале стояли пустые товарные вагоны, в которых, очевидно, уехал беглец, он успокоил капитана, сказав, что обязательно найдёт пропажу. И действительно, к вечеру привёл пропавшего матроса. 

Когда капитан спросил, как он его нашёл, тот ответил: «Обзвонил все станции и узнал, что на одной из них сидит и плачет иностранный матрос.» 

Он тут же за ним приехал и вот – пожалуйста! 

Капитан, не глядя на виновного, вызвал старпома и приказал: «До Одессы не выпускать его из каюты, поставить круглосуточную охрану!» 

Положив на стол несколько сот долларов, Теодор Иванович спросил у «Бетховена», сколько он должен. 

Наш гость встал и, глядя капитану в глаза, сказал: «Вы из СССР, а Советский Союз разгромил немецких фашистов поэтому, простите, но денег я с вас не возьму! При этом остаюсь еще вашим должником… 

И, пожав нам руки, ушёл.

А еще я запомнил, что Теодор Иванович посмотрел на меня после его ухода каким-то новым, незнакомым до этого, взглядом… 

Вы не подскажете ли, друг,
Где продаётся яд кураре?

***

Ты мне что-нибудь, родная,

На прощанье пожелай…

Михаил Исаковский

Хитрость, ум и сила воли,
Крепкий тыл, надёжный кров…
Пожелать здоровья, что ли?
Так ведь ты и так здоров!

А свободы? А покоя?
Блата, злата, серебра? –
Так и этого с лихвою,
Чай, родился не вчера!

Долголетия? – Пожалуй!
Верный выбор, ход конём.
Лишь дознаться не мешало б,
А нуждаешься ли в нём.

И ещё – не лезть в бутылку
И кумиров не ваять,
Не ходить вперёд затылком
И под грузом не стоять,

Перечитывать Прудона,
С кем-попало не блудить
И без шокера из дома
Никогда не выходить.

И вдобавок – всей душою
Напоследок вот чего:
Если срока – небольшого,
Коль режима – общего!

***

Не пью до дна, не знаю сна,
Впадаю в транс и мажу в тире.
Не дай вам Бог жениться на
Энергетическом вампире!

Теперь я мальчик для битья,
Придворный шут, марионетка,
Синьор Расстрельная Статья,
Месье Разменная Монетка.

Заскочишь в спальню – свет горит,
Вино и фрукты на постели.
«Сходи за пивом, – говорит. –
Да вытри стёкла – запотели».

Лабает блюз «Квадратный круг»,
Снимает фильм «Муар в нуаре»…

Вы не подскажете ли, друг,
Где продаётся яд кураре?

***

– Для чего тебе шляпа?
– Для прикрытия плеши.
– А французская шпага?
– Для пробития бреши.
– А бразильская самба?
– Для развития слуха.
– А кипящая магма?
– Для поднятия духа.
– А пластинки Монтана?
– Чтобы молча звучали.
– А «обмылки» каштана?
– Для любви и печали.

***

Модель из Калифорнии
Меня прельстила формами,
Милена – чёткой дикцией,
Гелена – эрудицией,
Селена – скоком заячьим,
А ты – ещё не знаю, чем!

Микроволновка и родственники

Родственникам у нас не нравится, но мы – единственная одесская кровная линия, поэтому выбирать не приходится. В конце концов, надо же людям выбраться летом в Одессу! 

Поэтому узнав, что детей мы отправили к бабушке, родственники тут же сообщают, что прибудут на днях. Ну не пропадать же двум свободным койко-местам в разгар сезона... 

Вот друзья бывают весёлыми людьми из мира Пратчетта. Друзья могут быть суровыми друганами из Джека Лондона. Попадаются даже фантастические друзья, будто из комиксов о супер-героях, с невероятными способностями превращаться в человека-невидимку, в человека-банкомат или хотя бы в пьяную чудо-женщину. 

Родственники – они всегда из Достоевского. Это люди, которые появляются, когда ты уже более-менее приятно ответил себе на сакраментальный вопрос: "Тварь я дрожащая или право имею?..". Тогда они входят в квартиру и как бы говорят тебе: 

– Ну, здравствуй, тварь!

К приезду родственников нужно выйти из летней расслабленности и до блеска натереть всё, что найдётся в доме – от внутренней поверхности унитаза до ручки входной двери. Затем нужно сварить борщ, налепить пельменей, посадить 40 розовых кустов и познать самое себя – ведь всё это будет усиленно обсуждаться родными в далёких краях ещё не один год.

Приехав, родственники немедленно наломают себе удобный режим дня. Если любишь вставать рано, они непременно станут гулять до утра и спать до обеда, чтобы тебе пришлось красться по собственной квартире на цыпочках, походкой коварного маньяка. Если сам хочешь поваляться в кровати допоздна, родственники подорвутся с рассветом и захотят есть, пить кофе, умываться, переодеваться, хлопать дверьми и оглушительно перешёптываться. 

Наши родственники оказываются ранними пташками. В девять утра они зависают над моей постелью с лицами заговорщиков в царских покоях. Я понимаю, что до полноты образа им не хватает только кровавых кинжалов. 

– Нет, – возражают родственники, – нам не хватает кофе. И мы не можем найти электрочайник. 

– И не ищите, – советую я. – Чайник на днях сгорел, а так как гостей мы не ждали, то решили, что обойдёмся пока и микроволновкой. 

Раздумывая о том, не прозвучал ли в моих словах лёгкий оттенок негостеприимства, я кипячу воду в чашках. И когда я почти уже готова смягчиться и выказать немного приветливости, родственники высказывают ряд новых требований:

– Нам нужен тёплый утренний душ. Нам нужно простирнуть футболку. Нам нужно погладить вещи. Нам нужно, нам нужно!..

И это в то самое время, в те священные полчаса дня, которые я трачу обычно на первые 20 сигарет и на размышления о смерти и насилии, чтобы хоть как-то примирить себя с миром.

"На самом деле вам нужен только вертолёт, чтобы успеть убраться отсюда, пока не началось..." – думаю я. Но вслух говорю довольно вежливо:

– Вода для кофе в микроволновке уже почти вскипела. Потом мы разогреем в микроволновке завтрак для вас. Потом я поставлю в микроволновку воду, чтобы подогреть её для купания. Пока она будет греться, разложите свои вещи сверху – они великолепно разгладятся под действием пара! Что касается стирки, то...

– Это тоже вполне можно сделать в микроволновке? – озадаченно уточняют родственники. 

– Конечно! Видите, вы уже ухватили принцип!

Родственники не понимают, шучу я или нет, но на всякий случай не спорят и чуть подвязывают с требованиями. В награду за такое разумное поведение я выдаю им целый настоящий утюг для глажки, и они спасаются бегством на море. 

Вечером, покормив родственников ужином, я вежливо интересуюсь, не нужно ли им чего-нибудь ещё: массаж, вечерний телевизор, приятная беседа?..

Родственники опасливо косятся на микроволновку и говорят, что всё и так замечательно. Чтобы снять напряжение, один из них подходит к холодильнику и в лицах рассказывает анекдот про блондинок:

– Блондинка щёлкает выключателем, свет в комнате исчезает. Тогда она спрашивает у подруги-блондинки: знаешь, где он сейчас? А вот! В холодильнике!..

В концовке анекдота родственник эффектно распахивает дверцу нашего холодильника. Но ничего не происходит, потому что лампочка там сгорела ещё полгода назад, а так как гостей мы не ждали...

– Света у вас в холодильнике нет, – озадаченно замечает родственник. 

– На самом деле – он вот где! – успокаиваю я, открывая дверцу микроволновки.

В общем, в итоге всё прошло замечательно. На прощание родственники благодарили за тёплый приём, за весёлое общение и вкусный борщ. Всё, говорят, нам у вас понравилось: и море, и Дерибасовская, и люди, и чудо-микроволновка!

И мы в ответ говорили: вот и замечательно! Обязательно приезжайте ещё! 

Потому что родственники – это люди из Достоевского, и суть их в том, чтобы годами мучительно врать друг другу. И только иногда, раз в сто лет, мазнёт по их измученным притворством лицам тёплый свет искренности, узкий луч правды... хотя бы из микроволновки.

Трибуна вкладчика

Про любовь

Он любил свою страну – сильную и независимую. И всё делал, чтобы она всегда была такой. В стране он очень любил свой город – старый и величественный и всячески старался помогать городу поддерживать этот имидж. В городе он обожал свой район – самый центральный. А лучшим в районе считал свой дворик со старыми липами и машинами-развалюхами под ними и старушками на лавочках. Любил свою парадную, чуть обшарпанную, но знакомую до ступенечки. Людей любил, живущих в ней, всех без разбора, старался понять их, простить им грубость и слабости.

И все равно – себя он любил больше всех…