Итальяна Вера
В нашей жизни несть числа всяческим мрачным прогнозам: и дефолт нас ждет неминуемый, и соборная держава неизбежно расколется по Днепру, и еще прежде распада может окончательно погрязнуть в коррупции и бесплодном противоборстве политических элит. Почесавши репу, приходится признать, что предсказатели локального апокалипсиса имеют некоторые основания для своей грустной футурологии. И все-таки разум не торопится погрузиться в уныние, пытается что-то противопоставить… Да вот только что?
В самом начале 90-х апокалипсис был куда ближе: распад Советского Союза, пустые магазинные полки, веселенькие последствия Чернобыля, безумная инфляция… Список можно длить долго. Людям, в чьих хромосомах было зашифровано «право на репатриацию», стало понятно, что отсюда нужно валить с третьей космической скоростью. Укрупнив фокус, память моя пытается различить в толпах, штурмующих киевский ОВИР, мою одноклассницу Веру. Она была названа в честь умершей еще до ее рождения бабушки Двойры, но до поры до времени предпочитала еврейскую составляющую своего происхождения не сильно афишировать. Когда же пришли и пора, и время, светлая память о покойной Двойре Бенционовне очень даже пригодилась. Вера получила в синагоге справку о том, что является чистокровной еврейкой, и таким образом путь в Израиль был открыт. Вера, муж Серега и восьмилетний Сашка, фигурально выражаясь, уселись на белого коня, гикнули и поскакали. Роль белого коня в данном случае выполнил белый самолет, взлетевший в Борисполе и приземлившийся в венском аэропорту Швехат. Семейство за счет мирового сионизма неделю прокантовалось в Вене, покаталось по центру в старинном черном фиакре — и подписало бумагу насчет того, что Израиль им триста лет не нужен. Сионисты, брезгливо отряхнув руки, сняли Веру, Серегу и Сашку со всех видов довольствия, и путешественники, взмахнув крылами, перелетели в римский аэропорт Фьюмичино. В те годы именно в Италии предстояло дожидаться виз всем желавшим дополнить собою штатное расписание Соединенных Штатов Америки.
На ласковой итальянской земле первое слово в словосочетании «бедные эмигранты» начало стремительно набухать, пульсировать и наполняться подлинным своим смыслом. Денежек, присылаемых американскими друзьями через американское же посольство, с трудом наскребывалось ежедневно только на три больших пиццы и поллитровку «Оранжины», а вокруг имелось столько соблазнов, и каково было раз за разом объяснять сыну их абсолютную недоступность! Итальянский язык Вера и Серега знали в следующем объеме: песня «Uno momento» в исполнении актеров Абдулова и Фарады, а также строчка из канцоны подлинного итальянца Тото Кутуньо «Solo italiano — italiano vero». С такими фундаментальными лингвистическими познаниями супруги могли претендовать лишь на мытье посуды в тратториях и остериях, а также на почасовые уборки лестничных клеток («Впустить этих советских евреев в квартиру?! Ну что вы, синьора!»). И эту-то высокопрестижную работу надо было еще выгрызать зубами у соотечественников — в общем, вот такая была у них итальянская феличита.
Снимать квартиру в самом вечном городе было немыслимо дорого, но и от американского посольства, черт побери, нельзя же было далеко удаляться. Выручали предместья, провинциальные городки — маленькие дырочки на брючном поясе Большого Рима. Трастевере, Остия, Ладисполи, Фреджене…С какой нежностью и каким псевдоаристократическим презреньем до сих пор произносят эти названия эмигранты третьей волны! Впрочем, и здесь-то денег хватало разве что на съем курятника, где запахи лазаньи и красного вина «Кьянти» соседствовали с гнильем мусорных куч, не убиравшихся с восстания Спартака, и все-таки это был приют, приют. Вере и Сереге крупно повезло: на пляже они познакомились с некоей Джулией Фальконе, интеллигентной девушкой. Синьорина Джулия закончила консерваторию по классу рояля, но, к несчастью, переиграла левую руку — и с тех пор подрабатывала журналистикой в глянцевом издании, посвященном интерьерам и керамике. Английский Джулия знала на уровне Веры и Сереги, но друг друга они понимали вполне. Так семейство почти задаром обрело уютную комнату в квартире сердобольной синьорины — и там даже стоял настоящий рояль, на котором Сашка одним пальцем выстукивал «Собачий вальс», а Серега честно пытался подобрать «Yesterday». Терпеливо слушая эти чарующие звуки, синьорина Джулия Фальконе рассеянно улыбалась Вере — она была очень доброй девушкой.
Вера устремилась на местный блошиный рынок — распродавать заботливо приготовленный еще в Киеве «большой джентльменский набор». Американские друзья в письмах рекомендовали закупать фотоаппараты «Зенит», радиоприемники «ВЭФ-Спидола», палехские шкатулки и расписанные розами жостовские подносы. По их уверению, все вышеназванное на итальянских барахолках раскупалось, как мороженое в летний зной. Пройдя вдоль рядов «блошки», Вера остолбенела. На торговых местах штабелями и шеренгами выстроились… ну, в общем, вы уже поняли. Палехских шкатулок и жостовских подносов там было раза в четыре больше, чем народные промыслы теоретически могли расписать с времен династии Романовых. Имело место, выражаясь современным языком, предельное затоваривание рынка модными брэндами. (Первыми десантниками с Востока на европейских барахолках были советские евреи — до грядущей экспансии китайского ширпотреба оставалось еще лет пять…) Шансов продать хоть что-то у Веры имелось ноль целых, хрен десятых.
Пригорюнившаяся Вера и неунывающий Сашка восседали на разных концах длиннющего пляжного лежака. (Серега отсыпался дома после бурной ночи в ресторане — перемытых им тарелок хватило бы на батальон карабинеров.) Вера тихо тосковала, а Сашка пытался «печь блины», запуская плоские камешки по мутноватой водичке Тирренского моря. Внезапно один «блинчик» вырвался из шкодливых детских ручонок и по самой немыслимой траектории влепился в Верину скулу.
…Когда она свое отревела и вытащила зеркальце, то выяснилось, что глаз, хоть и заплыл красным, но совершенно цел. Под глазом наливался здоровенный багрово-фиолетовый бланш. На подходе к квартире Джулии Сашка уже даже рыдать не мог, а только тихонько подвывал от ужаса: до него дошло, что только что он чуть не оставил мамулю одноглазой, как Моше Даян. Вера постучалась в спальню хозяйки и попросила выдать ей монету в сто лир для холодной примочки. Джулия, внимательно обозрев пурпурный синячище на квартиранткиной скуле, монету не дала, но зато дала некий совет… Вера несколько раз вслух повторила сказанное хозяйкой, благодарно кивнула и занялась упаковкой «большого джентльменского набора» для продажи. Муж Серега дрых по-прежнему.
Вера волокла к блошиному рынку приемники и фотоаппараты, сзади пыхтел несчастный Сашка с подносами и шкатулками. Первая же проходившая мимо тетка, глянув Вере в лицо, показала пальцем на бланш, отливавший уже четырьмя цветами радуги, и что-то спросила. Продавщица в ответ четко проартикулировала волшебную фразу, продиктованную Джулией Фальконе: «Il marito bruto e gelozo! Mi batte!» («Муж злой и ревнивый! Бьет меня!»)
И отчаянно зарыдала в голос.
Синьора осторожно погладила Веру по скуле, тут же что-то у нее купила… Но не отошла с покупкой, а приговаривала ласково, одновременно гладя по волосам и Веру, и вовремя подключившегося к плачу Сашку. По неким действующим на рынках всего мира законам кристаллизации туда, где собираются и громко разговаривают две женщины, начинают подтягиваться все новые, еще и еще… Оказавшиеся в этот час на «блошке» обитательницы приморского городка спешили к Вере со всех сторон.
Ей даже не надо было заставлять себя рыдать. Заплывший глаз слезился сам собою, другой старался не отставать. Вера ритмичными пульсациями слезных мешков выплакивала наружу всю жизнь в «совке», брошенное в спину «Жидовка!» в пионерском лагере, отчаяннейшую свою невезуху, шесть попыток штурмовать институт, очереди за сосисками, вечную Серегину непрактичность, холодное хамство свекрови, три аборта, Сашкину астму и его же «двойки» по поведению, страх перед будущим… да мало ли что? Видит Бог, ей было о чем поплакать тогда на блошином рынке в городке Остия.
«Mi batte! Mi batte! Mi batte!» — рыдала Вера. И не могла уже остановиться. Слезы Кабирии отдыхали рядом с этим бурлящим потоком.
«O-о! Povera bambina!» («Бедная девочка!») — голосили матроны, словно сошедшие на грязную барахолку прямо из фильмов итальянского неореализма. А помните великий феллиниевский «Амаркорд»? Необъятные толстухи в колышащемся черном и фиолетовом — у каждой из них был свой «il marito bruto e gelozo», раздававший им оплеухи и зуботычины, и ведь было, было за что… Они заламывали руки, обнимали Веру, совали Сашке леденцы — и покупали не торгуясь, покупали, покупали… Джулия Фальконе очень неплохо знала психологию своих соотечественниц.
Я думаю, что, если бы Верин бенефис в Остии увидели тогда одновременно великая Алла Демидова, несравненная Марина Неелова и богоравная Алиса Бруновна Фрейндлих, они сей же час и почернели бы от лютой зависти.
Весь Верин ассортимент был распродан до последней шкатулки минут за 20. История мировой рыночной экономики просто не знает подобных торговых операций. Соотечественники за соседними лотками смотрели на Веру с нескрываемой ненавистью. Второй глаз почуял опасность… Сашке, столь удачно бросившему камешек, было куплено трехслойное мороженое в ближайшей желатерии. Вернувшись в квартиру, Вера молча поцеловала хозяйке руку. Синьорина Джулия довольно громко охнула, но Серега даже и тогда не проснулся.
Я не стану рассказывать о том, как Вера, Серега и Сашка на эти деньги съездили в Милан, Венецию, Флоренцию и Неаполь. Как дождались американской визы и перелетели через океан в «Боинге». Как живут сейчас в Калифорнии. Это не входит в мою задачу.
В мою задачу входит ответить самому себе на вопрос: почему я так убежден, что мы все-таки выживем — что бы там ни случилось?
Потому, я полагаю, что в самый хреновый момент мы что-нибудь эдакое придумаем.
У меня, если угодно, есть вера.
Итальяна вера.
