Евгений Черняховский: Ганнибал Лектор и другие

Соло на бис!

Профессору Н. А. Высоцкой

Приблизительно в середине девяностых годов смотрели мы с женой и тещей по телеку легендарный американский супертриллер «Молчание ягнят». Там, если помните, высокоинтеллектуальный людоед в исполнении сэра Энтони Хопкинса кровожадно щелкал челюстями и периодически закусывал всякими-разными полицейскими и агентами ФБР. Фильм шел глубокой ночью, и мы на диване перед «ящиком» натурально дрожали от ужаса. Теща, старенькая и изрядно глуховатая, далеко не все понимала в остром сюжете, и нам по ходу дела приходилось периодически громко ей объяснять. 

– Так как же его зовут? – вопрошала теща.

– Ганнибал Лектор! – отвечала жена, не отрываясь от голубого экрана.

– А почему Ганнибал?

– Наверное, намек на каннибализм? – осторожно предположил я.

– А Лектор почему? – не унималась дотошная моя родственница. – Он что – лекции читает?

– Да, мамуля, да! – нетерпеливо сказала жена, ей все-таки хотелось смотреть фильм спокойно. – Он там у них доцент, завкафедрой и по совместительству еще парторг института!

Вот эти реалии теще были понятны, она успокоилась и замолчала. Прямо как те ягнята. Молчала она минут пятнадцать, что для нее было практически рекордом…

 

Сколько всяких лекторов – и каннибалов, и тупых, и вполне милых, и воистину грандиозных – выслушал я в своей жизни!

Гостя у друга в Тарту, я внимал великому Юрию Михайловичу Лотману. Лекция его была посвящена дуэлям Пушкина и Лермонтова. Аудитория филфака – крутой такой амфитеатр – набилась под завязку, филологи сидели в жуткой тесноте на скамьях, а на ступеньках разместились математики и химики, медики и биологи…Наверное, в этот день все остальные аудитории Тартуского универа были полупустыми.

Мне обидно было, что я вот не учусь, допустим, в Тарту. В моем провинциальном Калининском мединституте таких блестящих лекторов не было. Жутко вспомнить кафедру организации здравоохранения – если бы не репрессии в виде грозных перекличек и кошмарных отработок, то кто бы по доброй воле вздумал посещать лекции профессора Фроловой? Возвышаясь на трибуне, она заполошно вопила:

– Так, быстро все собрали свои польта и вынесли отсюдова! Здесь вам не галдароб!

Я-то своими глазами не видал, но сокурсники клялись, что разыскали в институтской библиотеке автореферат докторской диссертации Фроловой. Она называлась: «Развитие охраны материнства и детства в Калининской области за 60 лет Советской власти».

Круглое губасто-щекастое лицо профессора Фроловой, страшная высота ее интеллекта и своеобразная лексика в сумме дали смачную кличку Доярка. Сама Фролова насчет этого много лет пребывала в полном неведении – до того достопамятного дня, когда студент из братской Сирии Али-Хуссейн, поднакопивший хвостов, зашел на кафедру организации здравоохранения и спросил в высшей степени простодушно:

– Где мне найти профессора Доярку?

На два этажа вниз было слышно, как Фролова на бедного сирийца орала и ногами топала. В подвале, где располагался институтский виварий, три хомяка и один барсук резко прервали зимнюю спячку и заработали хронический невроз.

Зато профессор кафедры детских болезней Сигалов, зайдя в аудиторию, первым делом – как бы подтверждая правильность своей фамилии – легко запрыгивал на подоконник и распахивал окна настежь. И это – в 75 лет, и это – в любую погоду! Так, с подоконника, Сигалову легче было озвучивать самый любимый свой тезис о необходимости для ребенка дышать свежим воздухом. Студенты от холода поеживались, но конспектировали усердно.

А в Киевском университете много лет устно передают остроты великого филолога академика Белецкого. У Александра Ивановича было множество достоинств, но вот пунктуальность к их числу отнюдь не принадлежала. Как-то раз очередной ректор решил железной рукой навести дисциплину во вверенном ему высшем учебном заведении. Преподаватели, пряча глаза от неловкости, были вынуждены стоять у входа в аудитории и скрупулезно фиксировать, кто из студентов на сколько опоздал. Академика Белецкого встретил у дверей секретарь университетского парткома и, нисколько не смущаясь, постучал по часам.

– Александр Иванович, вы опоздали на пятнадцать минут!

– Голубчик, – поморщился Белецкий, – ну что вы такое говорите, ведь вы же в свое время были неплохим филологом… Как я могу опоздать на свою собственную лекцию? Лекция моя начинается именно тогда, когда я прихожу…

Но – подозреваю, что ты будешь согласен со мною, читатель, – была в нашенских сорбоннах и кембриджах одна, только одна кафедра, уравнивавшая всех на нее взошедших по уровню лекторского мастерства. Конечно же, это была… правильно, военная кафедра! Всяческих витий и златоустов военка отвергала беспощадно, поворотившись к ним задом наподобие избушки на курьих ножках. Лекции по военной подготовке читались четкими рублеными фразами, среди которых невозможно было повстречать сложноподчиненное предложение. Любое лирическое отступление считалось за побег и каралось расстрелом на месте. Наши майоры и полковники, пыхтя, взбирались на кафедру, раскладывали перед собою священные скрижали Завета, в которых нельзя было ни единой буквочки изменить, и начинали поставленным командирским голосом: 

– Сегодня, товарищи студенты, нам с вами предстоит освоить следующую лекцию…

Мы и осваивали, куда ж было деваться. Канонический текст лекции был впечатан постранично в прозрачные обложечки (тогда еще не знали слова «файлики»), а вверху красовался гриф «Секретно» и фраза: «Текст данной лекции утверждаю. Дата. Начальник военной кафедры гвардии полковник Капцов». Оставалось только зачитать вслух. Что, в принципе, легко мог сделать и грамотный семиклассник.

(Кстати, сам гвардии полковник был мужик довольно неплохой – и даже позволял себе лирические отступления. Например:

– Вот вы, товарищи студенты, в такой мороз ходите без головного убора. А от этого очень даже можно серьезно заболеть. Болезнь опасная, называется менингит. От нее или умирают, или на всю жизнь остаются дураками. Вот мы с братом в детстве ею переболели. И брат мой умер, между прочим… – многозначительно заканчивал Капцов…)

 

Раз трепались мы в одной задушевной дружеской компании о том и о сем – и дошли до вышеозначенной темы. Все закивали головами: да, дескать, и у них были такие же точно полковники и майоры. Но в импровизированном конкурсе на лучший военно-кафедральный маразм выиграл в одну калитку мой друг Аркадий Фельдблюм. Учился Аркаша в политехническом институте, и по военной специальности они были ракетчики. Так вот, у них на военке все преподы читали такие же отпечатанные и утвержденные лекции. Но затесалась в стадо паршивая овца – такой себе подполковник Мариничев. Он позволял себе зачитывать вслух не печатный текст, а свои собственные конспекты. По каковой причине слыл среди коллег редкостным интеллектуалом. К тому же он был еще и большой эстет, этот Мариничев: писал исключительно зелеными чернилами (где только нашел такие?), а буквы его имели четкие готические начертания. Вот такие исходные данные. Заканчивается, значит, первый час очередной лекции, и Мариничев диктует:

– Это боросодержащее ракетное топливо имеет, товарищи студенты, температуру замерзания минус 95 градусов…

Дребезжит, как в школе, звонок. Дисциплинированный подполковник предлагает товарищам студентам десять минут отдохнуть, чтобы потом с новыми силами продолжить изучение важного материала. Выходит из класса… а тетрадь с его конспектами так и остается открытая лежать на кафедре, и на ней ручка – та самая, заправленная вечнозелеными чернилами.

Аркаша мой Фельдблюм над тетрадью склоняется и зеленым аккуратненько так подрисовывает между минусом и цифрой 95 – двойку, двоечку. Готическую весьма и весьма.

Начинается второй час, и подполковник Мариничев интересуется:

– Так на чем мы остановились, товарищи студенты?

– Мы – услужливо подсказывает ему Аркашка, – не успели записать температуру замерзания топлива…

Подполковник кивает, скашивает глаза в конспект и на голубом глазу чеканит:

– Так! Минус 295 градусов!

Подлый Фельдблюм тут же руку поднимает:

– Товарищ подполковник! Но этого же не может быть!

– Чего это не может быть?! – изумляется Мариничев.

– Не может быть минус 295 градусов, – твердо говорит Аркаша. – Не бывает таких температур во Вселенной, товарищ подполковник. Минус 273 – абсолютный нуль по Кельвину. Ниже – не бывает…

Подполковник Мариничев оказывается впервые за всю свою жизнь в состоянии величайшей психологической раздвоенности. С одной стороны – он так уверенно говорит, еврейчик этот противный… Как там его – Фельдфебель? С другой стороны – ну вот же написано: «Минус 295», в его собственной тетради, его четким готическим почерком. И чернила зеленые… Нет, ну что же это? Ошибка исключена.

– Вам, товарищ Фельдъегерь, – предельно ехидно интересуется подполковник, – в институте так говорили?

– Да нет, – не удерживается от саркастического тона и Аркаша. – Еще в средней школе, курс физики девятого класса. А фамилия моя – Фельдблюм.

И, взвившись бравым соколом над пакостным еврейчиком и остальными, товарищ подполковник Мариничев выдает лучшую фразу своей жизни:

– Раз и навсегда запомните, товарищи студенты! Есть на свете такие вещи, о которых ученые еще понятия даже не имеют – а в Советской Армии о них уже знают.

Вот как сказал – на века сказал! – в тот день товарищ подполковник Мариничев. Кстати, кандидат технических наук.

Потом он обиженно спросил:

– Ну что вы ржете, товарищ Фельдмаршал?

Аркаше стало жалко подполковника, и он признался в своей проделке..

Мариничев сперва надулся, покраснел, а потом поднял палец вверх и произнес:.

– Вот! Минус 95! И ученые об этом еще не знают!..

 

Прошло с моих студенческих времен уже более тридцати лет – и я снова вхожу в аудиторию. Курсы повышения квалификации, ничего не поделаешь. Я долго ерзаю, выбирая за столом максимально удобную позу (остеохондроз), вытягиваю подальше ноги (артроз коленных суставов) и скашиваю глаза на присутствующих коллег. Так и есть, половина седых и лысых. «Чему уже можно нас таких научить?» – скептически думаю я. К тому же половину лекции я и расслышать толком не могу – возрастной неврит слуховых нервов (правда, выручает экран, на котором лекция отображается в формате компьютерной презентации).

Следующую лекцию нам читает доцент кафедры дерматовенерологии. Она младше меня минимум лет на пятнадцать – такая изящная большеглазая брюнетка. Тема – заболевания, передающиеся половым путем. Вскоре я ловлю себя на том, что благодаря формам и шарму лекторши голову мою заполняют исключительно мысли вот именно об этом самом пути...Такого эффекта тридцать лет назад не наблюдалось, и он – явно омолаживающий.

И это вселяет некоторую надежду на повышение моей квалификации.

 

Материалы, опубликованные на страницах из произведений разных авторов, не отображаются в списках. Воспользуйтесь поиском по сайту для получения более полной информации по автору.

Фонтан рубрик

«Одесский банк юмора» Новый одесский рассказ Под сенью струй Соло на бис! Фонтанчик

«эФка» от Леонида Левицкого

fontan-ef-dirizher.jpg

Книжный киоск «Фонтана»

«Фонтан» в соцсетях

  • Facebook – анонсы номеров и материалов, афоризмы и миниатюры, карикатуры
  • Google+ – анонсы номеров
  • YouTube – видеоархив

 

 

Авторы