Аркадий Аверченко: Граждане

Соло на бис!

Когда я зашел к Оголтелову, он взглянул на меня и ахнул.

– Что с тобой?

– Беда, брат!

Он вскочил с дивана, на котором лежал, и побежал ко мне.

– Ты меня пугаешь! Что случилось?

– Положение Думы шаткое.

Оголтелов лег опять на диван, заложив руки за голову, и задумчиво сказал:

– Тебе не случалось замечать, что иногда встречаешься с человеком, даже дружишь с ним и – ничего не замечаешь. Но вдруг мелькнет в нем какой-нибудь микроскопический зигзаг – и сразу осветит его: эге, думаешь… Да ведь ты, братец, дурак!

– Мне не случалось замечать, – ответил я после некоторого размышления. – А тебе… случалось?

– Да вот хоть сейчас.

– Оголтелов! – сказал я. – Я не дурак, но мне больно, что осуществление гражданских свобод все отодвигается и отодвигается.

– И очень больно?

– Чрезвычайно!

– Ты извини, что я без жилета!

– Это ты к чему?

– Тебе очень важно, чтобы жилет, в который ты сейчас не прочь заплакать, был бы на ком-нибудь надет? Если это не принципиально, достань в шкафу любой из жилетов и плачь в него.

Я печально смотрел в угол.

– И законы о печати отсрочены, потому что не решен вопрос о чрезвычайном положении… А чрезвычайное положение не может решиться без урегулирования законов о печати. И никаких нашему гражданину нет гражданских свобод.

– Они ему не нужны, – лениво улыбнулся Оголтелов.

– Тт… то есть… кккак… не нужны?!

– Да так. Ну посуди сам – ведь ты человек, в сущности, неглупый – куда нашему человеку гражданские свободы?

– Да что же он, не человек, что ли?

– Конечно, не человек.

– А кто же он?

– Он?.. – Оголтелов встал с дивана и принялся одеваться. – Если ты свободен, пойдем прогуляемся. На улице я тебе покажу нашего человека.

 

Мы вышли на улицу, и Оголтелов, взяв меня под руку, подошел к одинокому извозчику.

– Эй, ты!

– Пожалуйте-с!

– Нет, не пожалуйте… А что это у тебя на руках?

– Рукавицы, – ответил оторопевший извозчик.

– Рукавицы? Ах ты мерзавец! В участок хочешь? В Сибири сгною тебя, подлеца! Брось рукавицы!

– Ваше благородие! Нешто ж можно… Опять же хозяйская вещь…

– Брось рукавицы! – истерически закричал Оголтелов. – Тебе говорю – брось! Какой твой номер? Вот мы его сейчас запишем! Ты, негодяй, не знаешь этого, что ли?

Оголтелов пошарил в карманах и вынул счет от прачки.

– Вот. Не читал? Насидишься ты у меня в тюрьме!

Извозчик, путаясь в армяке, торопливо и неуклюже слез с козел, стащил с головы шапку и стал на колени.

– Батюшка! Не погуби… Чичас брошу, чтоб им пусто было.

– То-то. Учить вас, дураков, нужно. Пойдем, брат.

Оголтелов взял меня под руку и зашагал дальше.

– Видал?

– Слушай… Ты берешь безграмотного, глупого извозчика и строишь на этом…

– Хорошо! Я возьму грамотного, неглупого, не извозчика. Эй, молодой человек!

Мимо нас проходил какой-то господин в котелке и золотом пенсне.

– Молодой человек!

– Что вам угодно? – удивленно спросил прохожий, останавливаясь.

– Это вы сейчас узнаете. Не будете ли вы так добры пожаловать под вот эти ворота? На одну минутку.

– Что вам нужно? Отстаньте, я вас не знаю! 

– Не знаете? – ядовито засмеялся Оголтелов. – Удивительно! Эй, дворник! Вот этого господина… Позвольте! Вы не вырывайтесь – вам же хуже будет…

– По какому праву вы… – возмущенно начал прохожий, вырываясь.

– Это вы узнаете там, куда я вас предоставлю после результата обыска. Позвольте вас обыскать… Эй, дворник! Что же ты, осел, стоишь, открыв рот. Помоги мне.

Оголтелов толкнул дворника в грудь, ввел прохожего в арку и внушительно сказал:

– Если при вас ничего подозрительного нет, я вас отпущу. Поднимите ру­ки… Вот так. Это что, паспорт? Ага! Позвольте… жилетный карман. Благодарю вас! Извините, что обеспокоил. Можете идти.

Прохожий испуганно огляделся, застегнулся и быстро зашагал от нас.

– Эй! – закричал ему Оголтелов. – Может быть, вы хотите жаловаться? Может, вы считаете меня не имеющим права так поступать? Вы скажите… Желаете жаловаться?

– Не-ет, – донесся из темноты несмелый голос. – Я ничего не имею…

Оголтелов погрозил дворнику пальцем, взял меня под руку и, отведя в сторону, спросил:

– Нет ли тут поблизости какого-нибудь общественного учреждения: церкви, почты или театра?

– Вот, в следующем доме почтовое отделение. А что?

Оголтелов вынул из кармана какую-то большую бумагу и развернул ее.

– Смотри… Видишь – плакат! Самая магическая шту­ка для нашего человека. Всего четыре слова: «Вход посторонним строго запрещен». Смотри.

Оголтелов прицепил бумагу к дверям почтовой конторы и отвел меня в сторону.

– Смотри!

Изредка по улице деловито пробегали прохожие. Они добегали до дверей почты, хватались за дверную ручку, но тотчас отдергивали руку и, потоптавшись у дверей, уходили медленными, нерешительными шагами.

Один чиновник, с телеграммой в руке, стоял у дверей минуты три, очевидно, размышляя про себя: постороннее он лицо или нет?

Решив, что постороннее, почесался, махнул рукой и пошел обратно. Я не выдержал:

– Послушайте! – закричал я, догоняя его. – Почему вы не вошли в контору?

– Да там надпись: посторонним нельзя.

– Так ведь это же общественное учреждение! Разве может кто-нибудь, ни с того ни с сего, запретить вход на почту?

Он призадумался.

– Бог его знает. А вдруг может.

Я разозлился.

– Осел вы этакий! Как вы смеете разговаривать со мной, держа руки в карманах? Знаете, кто я такой? Почему в калошах? Демократии захотелось! Я вам покажу демократию! Вон из этого города! Чтобы духу вашего не было!..

В голосе моем дрожали слезы.

Невдалеке стоял Оголтелов и, держась за бока, хохотал.

 

Фонтан рубрик

«Одесский банк юмора» Новый одесский рассказ Под сенью струй Соло на бис! Фонтанчик

«эФка» от Леонида Левицкого

fontan-ef-gruzin.jpg

Книжный киоск «Фонтана»