Из одесских легенд

Не клевало. Полдюжины мелких бычков – вот и все, что висело у меня на кукане. У соседа по пирсу, высокого, с седой головой и орлиным «румпелем», на кукане болталось на пару «песочников» больше…

Я начал сматывать удочки, седой тоже засобирался. Снял черные очки, согнул сутулую спину над моей добычей, спросил:

– Вы это домой понесете? Для кошки?

– Не-а, нет у меня кошки. Если хотите – можете взять.

Я протянул ему жалкий свой куканишко.

– Вот-вот… Я этого и хотел. Вместе на небольшую ушицу наберется. Не для меня. Фима-Три помирает, ухи просит…

– Вы прямо как в кино «Чапаев», – улыбнулся я.

– Нет, это из жизни, – ответил он серьезно, – сам Фима-Три помирает…

– А кто это?

– Вы не знаете Фиму-Три? Вы что, приезжий? Ах, одессит… Так никому не говорите про то, что не знаете Фиму и его семейство! С вас будут смеяться! Это же такое семейство! Династия! Короли – и не меньше! Пошли, вы возьмете нам по паре пива, сядем в холодок под тот чумак, и я про них расскажу…

1. Фима-Раз, или Специалист по первому классу

Он начал еще в том веке вместе с императором Николаем II. Талантливо начал. Первым среди одесских воров сообразил применить в своем деле сложную машинерию. Делом он был занят доходным – брал чемоданы, самые дорогие, на выбор. А как красиво работал! Пижоном, одетым во все самое модное, заявлялся он на вокзал, в роскошный зал ожидания первого класса. Входил, садился на дубовый резной диван, ставил у своих ног большой дорогой чемодан из крокодиловой кожи, закуривал питерскую папиросу, сидел, смотрел на публику и ее багаж…

Спокойно вставал, с трудом поднимал свой чемоданище, шел, не торопясь, к кассам… И вот уже шум, гвалт, собирается толпа, и какой-то толстый вспотевший коммивояжер поднимает крик, требует полицию, в который раз сбивчиво рассказывает. Мол, вот только что, сейчас, сию минуту, его чемодан с дорогими образцами – новейшими парижскими жилетками и дамскими гарнитурами – стоял вот тут, туточки, рядом с его новыми лаковыми штиблетами, и что он – ну вот только что – чувствовал его коленом… И никто вроде не подходил и не отходил, а чемодана нету…

В самом центре возбужденной толпы собственников чемоданов, саквояжей и баулов стоял Фима-Раз и не меньше других возмущался одесскими и российскими беспорядками, бездеятельностью полиции, железнодорожным начальством: «И это в Одессе называется первый класс?! Тоже мне первый класс!» – солидно басил он, покидая зал ожидания.

Потом он вальяжно выходил на привокзальную площадь, нанимал извозчика и катил себе домой на Молдаванку с отменной добычей…

– Ах, вы хотите знать, в чем тут был фокус? Все просто и гениально – чемодан из крокодиловой кожи и был тем великим достижением воровской техники конца прошлого века. Это был еще тот чемодан! У него не было дна. И Фима-Раз аккуратно накрывал облюбованный чемодан своим! Нажимал на рычажок под ручкой, и под чужой чемодан выдвигались стальные штырьки…

Оставалось только поднять и нести себе куда хочешь! Или стоять рядом с обворованным, громко ему сочувствовать или брехать ему на утеху про то, как совсем недавно в Москве, на Казанском вокзале, у него самого увели два чемодана с очень дорогим и редким товаром…

На этом деле Фима-Раз не погорел ни разу. Тайна чемодана стала известна его родственникам и друзьям только после его кончины.

2. Фима-Два, или На Ришельевской снимается кино

Ефим Ефимович работал уже в нашем веке и в применении техники пошел дальше своего батьки. Его операция летом 1913 года стала легендарной.

В те июльские дни на Ланжероне снимали кино. Снимали прямо с автомобиля, на ходу и с остановок. И там, в толпе зевак, Фима-Два придумал и разработал все детали этой операции. В его честной банде налетчиков был один штымп – Леня Крац. Так этот Леня умел ехать на автомобиле. Мог запустить мотор и крутить руль.

И вот, когда киношники сделали перерыв на своих съемках и все бросились на пляж освежиться перед обедом, Леня Крац завел мотор и угнал автомобиль вместе с аппаратом и мотками толстой бельевой веревки. На малом ходу в машину вскочили налетчики, и Фима приказал ехать на Ришельевскую. Поехали, а у Коммерческого банка остановились.

Там они спокойно вылезли из машины, деловито ого­родили белыми веревками площадку у входной двери, с двух сторон перегородили тротуар – сразу стала скапливаться публика.

Фима-Два через жестяной, очень блестящий рупор оповестил мосье и мадам, всю уважаемую публику: не напирать, за ограждение не заходить, стоять себе и смотреть, как будет идти съемка очень важного эпизода для новой фильмы-боевика – ограбление Коммерческого банка…

Когда подошли два младших полицейских чина – городовые, то Фима им очень обрадовался и выразил уверенность, что присутствие властей благотворно скажется на съемках – будет обеспечен порядок на площадке, за что кинодеятели будут им весьма благодарны. Городовые сразу взяли власть над толпой в свои крепкие руки, а Фима со товарищи надели на лица черные маски, напялили на головы огромные серые картузы и, выхватив из карманов большие наганы марки «Смит & Вессон», с диким воем ринулись в вестибюль банка и… сорвали первые аплодисменты ценящей искусство одесской публики.

Леня Крац навел аппарат и закрутил ручку. И началось! Это было еще то кино! На это надо было посмотреть! Распахнулась дверь, огромный детина-охранник выскочил, округлил глаза, утробно завопил: «Гра-а-абя-а-ат!» Но один из налетчиков стукнул его сзади по кумполу рукояткой нагана… Очень натурально стукнул! Охранник упал тоже очень натурально… Публика неистово зааплодировала. Вот громко звякнуло, треснуло, развалилось стекло в зарешеченном окне, окровавленное лицо появилось и пропало… Леня Крац крутил ручку, а сам кричал городовым:

– Господа полицейские! Внимательно смотрите в сторону вокзала! Должна подъехать конная полиция и жандармы. Как увидите, дайте знать – я должен на них направить аппарат.

– Работайте. Положитесь на нас – упредим сразу, – покручивая ус, ответил один из младших чинов.

Леня крутил ручку…

Но вот наконец распахивается настежь дверь, налетчики выбегают с зелеными брезентовыми мешками, бросают их в автомобиль. Вот бежит с мешком и Фима-Два. Мешок у него раскрыт или разорван, со звоном падают на тротуар, на мостовую золотые монеты, разлетаются разноцветные купюры. Все налетчики уже в машине. Леня перестает крутить ручку, бросается к рулю, автомобиль затарахтел, затрясся, взял резко с места и уехал, дымя…

Публика в восторге, аплодисменты бушуют, но тут из банка, шатаясь, выходит бледный банковский служащий в мундире. Остановившимся взглядом смотрит перед собой, потом на людей, на городовых, на разбросанные деньги, потом кричит истерично: «Что же это, Господи?» – и вдруг бросается собирать деньги. Публика ахает. Кто через белые веревки, а кто под них, бросаются к золоту, к ассигнациям. Заваривается такая каша! Такая куча-мала! Фима-Два хорошо знал, что делал, когда будто бы невзначай разбросал денежки…

Полиция и жандармы, конечно же, прискакали – шесть всадников, но тогда, когда на земле не осталось ни одной монетки, когда публика разбежалась и только белые веревки ограждения тихонько покачивались на ветру.

Автомобиль с аппаратом полиция обнаружила через два часа в проходном дворе на Херсонской…

3. Фима-Три, или Галантные кавалеры

Этот Фима трудился в новую эпоху – эпоху становления и упадка нэпа. Он раздевал нэпмановских жен и любовниц – сдирал с них самые дорогие по тем временам меха: манто из каракуля, котика, обезьяны, беличьи шубки.

Фима прощался с нэпом с печалью – женщины ответственных работников не радовали его. «Не то манто!» – говаривал он. Пришлось переключиться на деятельниц культуры и искусства – лауреатов сталинских премий, из тех, кто приезжал в Одессу на гастроли… Следил за афишами, за карьерой. Заранее знал дни приезда и отъезда. Работал с напарником под видом встречающих «от имени и по поручению». Извозчик, букетик. «Как доехали?» «Это ваши вещи?»

Как-то встречали вокальный дуэт из Питера. А те не приехали. Досада! Замерзли и не ужинали… Что делать? Тут же толкнули одному фраеру букетик из подмерзших гвоздичек, спустились в винный подвальчик, опрокинули по стакану мадеры, пирожком с горохом закусили и злые потопали домой. И тут видят: пересекает привокзальную площадь дамочка с чемоданчиком, а на ней манто заграничное. У-у-ух какое! Пошли следом. В начале Пушкинской догнали, финки показали, попросили вежливо: манто надо снять, так нужно. А та дамочка:

– Что вы? Что вы? Такой мороз! Почти под двадцать. А ветер? Нет, мне нельзя, могу простыть, а завтра я в опере должна петь. Давайте так: дойдем до гостиницы «Красной», и у входа получите свое манто. Идет?

– Идет, – вдруг согласился Фима-Три, – только смотри, не баловаться мне!

– А я не балованная. Пошли, что ли? Чемоданчик возьмите – пальцы в перчатках мерзнут. Тоже мне кавалеры, а еще одесситы.

Идут, разговаривают за неожиданную одесскую погоду, за очень сильный мороз в Москве и про совершенное тепло в Париже и Риме. И тут, как на грех, «газик»-легковушка к самому тротуару подъезжает, останавливается. Выпрыгнул мужчина, здоровый такой, в костюме и без шапки. Перед дамочкой заюлил, заизвинялся:

– Прошу простить, что опоздал вас встретить, мадам. Садитесь, пожалуйста! В машине очень тепло…

А дамочка ему в ответ:

– Езжайте с Богом, голубчик. Погода как на заказ, пройдусь, подышу, товарищи меня проводят… Интересные люди…

А что тут скажешь, когда ребрышками финку ощущаешь?

Уехал автомобиль. Дошли до гостиницы «Красной», остановилась мадам у входа, пуговицы пушистые на манто стала расстегивать. А Фима-Три вдруг руку ей пожал, чемоданчик отдал и сказал, уходя:

– Мы с товарищей не берем…

А назавтра та певица пела в оперном и поимела успех. Хлопали ей – дай Боже! А под конец большой шикарный букет белых роз преподнесли. Это в январе-то! А в том букете конверт розовый, а в конверте записочка: «От товарищей!»

4. Фима-Четыре, или Новогодний спектакль

Про Фиму-Четыре я знаю больше, чем про остальных Ефимов Ефимовичей – воевал вместе с ним в полковой разведке на Калининском фронте. Он тогда вошел в самую силу после пятилетней отсидки за неудачно «взятую» сберкассу на Пересыпи… Недосидел всего год. После нескольких докладных с просьбой «отправить на фронт громить ненавистных захватчиков» этой чести удостоился и осенью сорок четвертого после прохождения курса молодого бойца прибыл в действующую армию, а там сразу попал в разведку.

Вы спросите, почему? Так он три раза подряд поднял руку… Это когда построили молодое пополнение и комполка скомандовал:

– Кто из Одессы – поднять руку!

– Я! – ответил Фима и поднял руку.

– Кто сидел по уголовке – поднять руку!

– Я! – крикнул Фима и поднял руку.

– Кто знает немецкий язык – поднять руку!

– Их! – выкрикнул Фима и поднял руку в третий раз, добавив: – Читаю и пишу!

Комполка приказал ему выйти из строя и бросил начальнику полковой разведки:

– Этого – тебе, капитан!

Нет, нет! Фима-Четыре никаких университетов-инъязов не кончал. Просто, когда в девятнадцатом году Фима-Три случайно родил себе сына, его мутерша оказалась немка из Люстдорфа – из Черноморки, значит… Потом она увезла Фиму-Четыре в Зельцы, в немецкую колонию… Там он учился в немецкой школе. Мать умерла, и когда ему было четырнадцать лет, после семилетки, отец забрал его к себе для обучения семейной про­фессии…

Как солдат Фима-Четыре приносил командирам один гембель, а как разведчик был что надо. Про «коники», которые он выкидывал в разведке, писали фронтовые газеты и даже сама «Красная звезда»… А вот про одно приключение я знаю от и до.

Под новый сорок четвертый год на Калининском фронте, в самых болотистых местах, ожидали вражеское наступление. Будто как ударит мороз, болота замерзнут, тогда и начнется. Надо было провести разведку, достать карту полка или батальона, а в крайнем случае добыть «языка», и желательно офицера. Перед рассветом тридцать первого декабря в немецкий тыл пошли трое, Фима за старшего. Надели немецкую форму, просочились в тыл, вышли на очень интересное место: с запада тянется лесом просека и заканчивается у болота. Болото подмерзло, и от просеки по нему в трех направлениях тянулись узкие тропки, отмеченные аккуратными вешками.

Разведчики лежали у троп, наблюдали, ждали. Они видели одну, другую, третью машину с солдатами, офицерами и какими-то грузами в мешках и ящиках. Рассвело, потом стало совсем светло, но никто больше на просеке не появлялся… Лежали в снегу, по очереди отбегали в гущу попрыгать, погреться, пожевать сухой паек, перекурить. Дождались – шла легковушка. А в ней лишь двое. Вот «опель» остановился, открылась задняя дверь, и на снег опустился огромный чемодан, потом второй такой же, а затем появился очень крупный полный немец в блестящих сапогах и кожаном пальто с широким меховым воротником, в русской шапке с опущенными ушами. Ремень опоясывал его талию, кожа на пальто топорщилась, но кобуры на ремне не было. Зато на ремешке через плечо свисала новенькая, из блестящей клеенки, очень объемистая и пухлая полевая сумка.

– Ага, – шепнул ребятам Фима. – Вот это чин! А в сумке карты… Блеск! Не тащиться же с этим боровом через фронт… Шлепнем, а карты в штаб… Наведем шмон в чемоданах… Полковник? А может, генерал?

А «чин» пожал руку водителю, «опель» развернулся и уехал. Немец сел на чемодан, достал портсигар, закурил, улыбнулся белке, которая сбежала вниз головой по стволу сосны. Спокойно докурил, притушил окурок, затоптал в снег и понес чемоданы к тропам. Почитал что-то на одной из вешек, пошел по тропе, ведущей влево, и вот тут-то и услыхал негромкое, но требовательное:

– Хенде хох, оберст!

Немец бросил чемоданы, неуклюже вздернул руки в наших меховых рукавицах, повернулся и увидел двух немецких солдат с русскими автоматами, с заиндевелыми бровями и бородами.

– Я не полковник, – сказал он доброжелательно.

– Майор? – спросили сзади.

– Нет, я не майор… Я Николаус.

– Взяли его! Там разберемся, – решил Фима.

Заставили взять чемоданы, повели в глубь леса, положили пленника на снег, обыскали, отняли часы, портсигар, серебряный перстень. Фима занялся сумкой, шепча: «Карты, карты, карты…» Но в сумке только бутерброды, полотенце, бутылочка шнапса и термосок с горячим кофе. В чемоданах тоже карт не оказалось, там было много самого несуразного, не фронтового: костюм Деда Мороза из красной материи, парик, борода, коробка с гримом, крохотная гармошечка-концертино, бенгальские огни, множество картонных коробочек насыпью и еще пачки листовок. Вот и все!

Что показал допрос? Оказалось, что это артист дрезденского театра приехал в командировку изображать Деда Мороза, по-ихнему – Николауса. Привез он два чемодана подарков: для каждого солдата батальона по упаковке с презервативами и по коробочке с часами – завалященькие такие часики, штамповка и дешевка. И еще – листовки с поздравлением солдатам батальона капитана Августа Крайса от самого фюрера.

Вот тебе и карты! Вот тебе и «язык», вот тебе и провал задания! Зря мерзли, уже темнеет, домой так идти нельзя – командир устроит «вырванные годы»… Да и начальство капитана по головке не погладит.

Разведчики подогрели себя шнапсом и кофе пленного, закусили его бутербродами с маслом, сыром и ветчиной, угостили немца своим сухим пайком: дали сухарь, кусок сахара и большую селедку…

И тут, может, от шнапса и кофе, а может, и от ветчины, Фиму-Четыре осенило, и он начал репетиции. А когда до Нового года осталось чуть больше часа – начался и сам спектакль, в котором главную роль играл «Николаус». Фима на репетиции очень убедительно показал, как он умеет стрелять через карман, и немец согласился на главную роль.

По тропе к штабу немецкого батальона шли четверо. Впереди, одетый в костюм Николауса, при парике и бороде, шествовал дрезденец, чуть позади в трофейном кожане шагал сам Фима, а по бокам два разведчика попеременно несли чемодан (другой, с часами, остался пока в лесу).

Удивительно благополучно про­шли две заставы боевого охранения, где их встречали с радостью, потому что каждому вручалась листовка и резиновый презент… К тому же «Николаус» поздравлял солдат, читал им хорошо поставленным голосом сопливенькие стишки с отменной жестикуляцией и персональными обниманиями…

У большой землянки взвода охраны их встретили уже проводившие старый год солдаты – распахнули дверь и показали елку, всю в игрушках, блестках и свечах. Но «Николаус» им спел только одну песенку под свое концертино, высыпал на снег у входа листовки и коробочки и пообещал вернуться, как только поздравит самого командира батальона.

Им показали, как пройти к штабу. У землянки штаба стоял одинокий часовой… Он на процессию ужасно психанул – думал, что идет уже смена, проворчал, что «сменить его должны еще в этом году…» Потом злорадно заявил, что они опоздали: комбат и начштаба уже десять минут как ушли в штаб полка на офицерский ужин.

– Доннерветтер! – выругался Фима. – А зачем тогда ты тут торчишь? В такую ночь стоять у пустой землянки!

– Не пустая, – возразил часовой, – там рация, радист и сейф с документами.

Короче. Через пару минут у фашистов стало на два солдата (часового и радиста), на два автомата, на две пары валенок и на одну рацию меньше… Артиста решили не обижать, но и не отпускать. Да и нужен он был: ему нагрузили на холку тяжелую железную шкатулку-сейф.

Пошли домой. И опять их останавливали бдительные солдаты охранения. Но все было хорошо отрепетировано… А вот перед нашими окопами залегший в снег секрет, увидев красного Деда Мороза, чуть не перестрелял всех. Пришлось залечь, и Фима несколько раз подавал условный сигнал фонариком и кричал кукушкой (это зимой-то!).

А потом случилось сразу две хохмы… Когда начальнику разведки вручили шкатулку-сейф, он спросил:

– Открывали?

– Никак нет! – ответил Фима.

– Так-так… – довольно протянул капитан и стал осматривать сейф со всех сторон. – Жалко портить такую вещь, нам самим пригодится… Кто может открыть? – спрашивал всех, а сам смотрел на Фиму.

– Я могу, – отвечал Фима, – только надо подобрать кое-какой инструмент.

– Хорошо, я распоряжусь! – капитан продолжал осматривать трофей, даже почему-то понюхал замок, потом приложил ухо к дверке, отшатнулся, побледнел, поднял шкатулку, на вытянутых руках понес к двери, выбросил и что есть мочи закричал: – Мина! Всем разбегаться! Быстро! Бегом!

Всех «выдуло» из землянки, рванул было и Фима, но немец ухватил его за плечо и сказал, улыбаясь:

– Там не мина! Там часы, будильник! Я слышал, когда нес это. В двенадцать ночи будильник звенел.

– Ага, звенел, – подтвердил Фима, – а я думал: откуда этот звон? Может, у меня в ушах?

Фима вышел из землянки, позвал народ назад, в тепло… Потом открыл сейф. Там оказался маленький будильник и целая куча карт, пакетов с сургучными печатями, линеек, цветных карандашей, немецких денег…

Вторая хохма случилась просто как чудо в новогоднюю ночь. Вдруг исчез чемодан с «урами» – часами, значит. Был тут, стоял, все видели, а тут вдруг – нет. Искали-искали – нетушки! Хоть тресни! Что за чертовщина такая? А фокус в том, что, когда началась суматоха с «миной», Фима ловко вынес чемодан, вдавил его в сугроб, снег полой кожанки разровнял…

Позже, когда сейф и «Николауса» увезли в разведотдел дивизии или корпуса, схлопотав благодарность и обещание представить к ордену, Фима пошел в свое подразделение, с опозданием отметил с друзьями Новый год. А чуть свет он откопал чемодан, пересыпал половину коробочек с часами в свой вещмешок, хорошо его спрятал и с чемоданом смылся в самоволку – перелесками добрался до ближайшей тыловой деревни. Там он обменял чемодан на две четверти самогона у местного сапожника. Тот был очень рад толстой коже, сказал, что может из этого товара выкроить с десяток моделёвых дамских туфель. Потом Фима пошел по избам – делать сельскому народу новогодние подарки. Всем вручил штамповку – и старым, и малым, за что его одарили кто картофельниками, кто салом, кто рыбой, а кто и квашеной капустой…

Приволок Фима все это в разведвзвод и устроил такой выпивон, что вместо ордена его на медаль «За боевые заслуги» представили. Да и ту не дали – набедокурил опять… Так и пошло… Отличится, к награде представят, а он что-нибудь «отмочит» – и прощай, орден! Так и отвоевался без орденов…

А потом, сразу после окончания войны, Фима-Четыре исчез. И никто не знает, куда. Говорили разное: будто в разбомбленном здании он откопал сейф, вскрыл, а там валюты навалом. Был разговор и про то, что видели Фиму в Западном Берлине, весь в гражданское одет, за рулем шикарной машины…

А батя его, Фима-Три, на запросы две бумаги получил. На одной писано, будто сын его «погиб смертью храбрых в боях за Родину», а на другой – «пропал без вести». А кто знает правду?

Вместо эпилога, или Игра в поддавки

Долго горевал Фима-Три. Старый он теперь. Один живет. У старика пенсии нету. Он ее и не добивался. Стаж-то у него только тюремный, за четверть века… С чего живет? А промышляет. На Привозе. Костюм отпарит, оденется прилично: шляпа, галстук-бабочка, трость, перчатки. Сумку в руку – и пошел по рядам. Ходит медленно, степенно, солидно, смотрит ястребом, а как заметит, что продавец зазевался, – хвать яблоко – и в сумку, хвать грушу – и туда же… Все по одному берет: бурачок, морковину, луковицу, редьку, картошину или еще что. Много ли ему надо? Уверен, что воровством кормится, горд этим…

А на деле все не так. Все его знают, как облупленного, знает весь Привоз, что берет только по одной штучке. Увидят, что подходит Фима-Три, – для блезиру отворачиваются, дают у себя украсть, в поддавки играют. Пусть берет себе! Не жалко, живая легенда же…

Ну вот, пиво допили, домой пора. К Фиме зайду, ухи ему сварю… Просил он…