Средь нас был юный барабанщик, 
В атаках он шел впереди, 
С веселым другом барабаном, 
С огнем большевистским в груди. 

Михаил Светлов «Маленький барабанщик»

– Этому барабану больше ста лет. Он называется джембе. Послушай…

Мурик начинает выстукивать какую-то африканскую мелодию. Я слушаю, он мечтательно улыбается, и мне заметно, что несколько зубов ему неплохо бы вставить… Мы не виделись лет сорок. И, хотя Мурик старше меня, у него мало седины, едва видна лысина, так же сияют умные карие глаза, и только морщины, обильно разбросанные по лицу, выдают давно пенсионный возраст. Да еще огромные с детства уши как-то скукожились и обвисли. Мне рассказывала моя мама, что уникально лопоухие органы слуха маленькому Мурику привязывали к голове на ночь полотенцем, но поутру они распрямлялись еще шире, и на это плюнули. Похоже, герой моего рассказа некогда вдохновил автора на создание образа Чебурашки, но это всего лишь гипотеза, да и не только в этом состояла его уникальность...

Мурика, своего первого ребенка, в семье долго ждали папа и мама, а потом – великие дела. И Мурик вполне мог стать героем не только этого рассказа, но и моего романа, если бы у меня хватало терпения романы писать.

Реально его звали Марик, но дедушка и бабушка называли по-своему ласково – Мурик. Говорить Мурик-Марик начал в девять месяцев, сразу произнеся целую фразу: «Эдик – падлюка, нэ стилькы заробляе, скильки жэрэ»! Одаренный мальчик точно воспроизвел характеристику, данную соседкой Галей своему незабвенному зятю Эдику. Причем произнес именно в тот момент, когда занять десятку до получки зашел сам Эдик. 

– Гениальный пацан! – сказал Эдик и пошел искать тещу.

С детства Мурика берегли, как редкий артефакт. Бабушка Роза – врач-гигиенист даже бросила работу, безраздельно посвятив себя чаду. Все овощи, фрукты и прочие продукты перед употреблением в пищу обдавались кипятком с целью тотального уничтожения микробов, комната регулярно кварцевалась кварцевой лампой, а детский горшок… На горшке, пожалуй, остановимся подробнее.

Где, по-вашему, должен стоять горшок маленького мальчика, чтобы на него, не дай бог, не села муха или другой бациллоноситель? Правильно – бабушка держала горшок Мурика в специально сшитом мешочке на центральной полке холодильника. Перед употреблением горшок доставали и тоже обмывали кипятком, чтобы согреть и добить микроорганизмы, которые чудом выжили. Поэтому, о своем желании пописать или покакать, Мурик должен был предупреждать минут за пять до события, что получалось у мальчика не всегда. С тех пор, я полагаю, ему не нравилось заранее планировать свои поступки. Еще заслуживает описания, как бабушка с целью определить степень готовности, пробовала манную кашу, которую варила. Из персональной кастрюльки Мурика она набирала немного каши в персональную серебряную ложечку Мурика, затем подбрасывала дымящееся содержимое этой ложки вверх и ловила ртом. Практически, цирковой трюк, и хотя бабушка Роза иногда промахивалась и обжигала губы, зато ложечка и каша сохраняли девственную стерильность.

Благодаря такой неустанной заботе о его здоровье, Мурик успешно переболел всеми известными в мире детскими болезнями, так как иммунитет его изрядно ослаб. И, тем не менее, близких он радовал поведением, успеваемостью и после окончания школы с золотой медалью легко поступил в университет города Воронежа, куда в застойные годы без проблем принимали способных мальчиков иудейского происхождения. Никто в тот момент и подумать не мог, что рельсы, по которым мчался поезд Мурикиной жизни, уже начало заносить.

– Надо ехать! – сказали родители Мурика – тетя Люся и дядя Сема. Причем сказали еще в те годы, когда никого из страны не выпускали и этот знаменитый впоследствии лозунг, не был таким актуальным. Они раз в неделю по очереди садились в скорый «Киев-Воронеж» и ехали к сыну, везя ему еду, чистую одежду и деньги, а обратно забирали «грязное», включая трусы из набора «Неделька». Это был дефицитный комплект из семи импортных «коттоновых» трусов, на каждом из которых, чтобы не перепутать, выше гульфика английскими буквами был вышит день недели. Ценное белье подарила дедушке Иосифу, профессору-гинекологу благодарная пациентка, а дед передарил их внучку-студенту.

Кто проморгал – не знаю, но однажды у Мурика пропали трусы за вторник. По преступной халатности никто не спросил юношу прямо:

– Мурик! А где же твои трусы за вторник?

В результате после первого курса он вернулся домой в Киев не один. Ее звали Валя. Она была худенькая и маленькая – от рождения, зато беременная. От Мурика. 

– Мурик, а кто – Валечкин папа? – робко поинтересовалась бабушка Роза.

– Поп! – ответил внучек. – У него приход в деревне под Воронежем.

– Значит, Валя – поповна? – это были последние слова бабушки Розы. В то лето. Правда, к осени речь у нее после инсульта частично восстановилась.

А уже с сентября родители Мурика ездить в Воронеж прекратили, потому что университет он бросил. Физика перестала манить Мурика, и он помчался к следующей остановке. Валя-поповна, воспитанная в домостроевском смирении, покорно внимала мужу, который увлекся игрой на барабане и еврейским диссидентством. Отмечу – все, за что брался Мурик, он делал истово и талантливо. Поэтому вскоре он стал своим среди киевских ресторанных лабухов и советских диссидентов. Все родственники сочувствовали Златопольским.

– Слыхали, Люсин Мурик бросил вуз и играет в ресторане на барабане! Ужас…

Я, послушный мальчик, слышал эти речи и тайно считал Мурика, сумевшего бросить вызов общественному мнению, своим кумиром. Мне такое было не дано. С молоком мамы я впитал мысль, что нельзя огорчать папу.

Однажды Мурик принес в дом записи Галича и бобинный магнитофон «Днепр». 

– Мурик, – задрожал от страха папа Сема, – не надо! Выброси эту бобину, сейчас же!

– Ага, выбрось, пожалуйста! Вместе с магнитофоном, – заплакала мама Люся.

И тут снова оказалось, что Мурику не занимать мужества. Магнитофон он оставил, а также стал ездить в Москву, привозить оттуда запрещенную литературу и даже, говорят, встречался с самим академиком Сахаровым. Его вызывали в КГБ, предупреждали, сажали на пятнадцать суток, а он и дальше боролся с режимом. Как-то раз поздним вечером, когда он нес к друзьям на день рождения «Киевский» торт, в подворотне к нему подошла прилично одетая молодая женщина. 

– Простите, ваша фамилия Златопольский?

– Да! – ответил Мурик.

– Вы-то мне и нужны! 

С этими словами она вырвала у Мурика торт, бросилась на землю, подмяв коробку под себя, и стала вопить:

– Помогите! Насилуют!

Не успел мой герой опомниться, как с заломленными руками оказался в милицейском бобике, где на него надели наручники.

– Надоел ты нам, парень! – устало сказал ему седой человек в штатском. – Вали-ка ты в свой Израиль. Даем тебе две недели. Не уедешь – посадим лет на семь за изнасилование.

И Мурик уехал. Оставив Валентину с сыном дома на попечение родителей и бабушки Розы. Дедушка Иосиф еще успел принять у поповны роды, однако покинул этот мир до отъезда Мурика…

 На Земле обетованной в самом начале семидесятых его встречали, как героя. Телевидение, цветы, а потом последовало приглашение в МИД.

– Вы должны помочь вашей новой, но бедной Родине. Вы поедете в США, где вас знают, как борца за права угнетенных евреев, и постараетесь убедить конгрессменов выделять Израилю больше денег. 

В Америку он поехал вдвоем с Борей Гутманом – таким же молодым диссидентом из Риги. В США тоже были встречи, телевидение и приглашение в Конгресс к знаменитому сенатору Джексону, который долгие годы успешно «троллил» СССР в дуэте с сенатором Вэником. Джексон предложил пламенному Мурику и гораздо более спокойному Борису работать с ним, продолжая разоблачать империю зла – Советский Союз, причем – за неплохие деньги. Открывались заманчивые перспективы…

– Ноу, – сказал ему Мурик. – Моя страна теперь Израиль, и я буду бороться за то, чтобы там счастливо жили все люди.

– А что они там живут не так счастливо? – удивился сенатор.

– Да. У них там тоже социализм, и мне это не нравится, – сказал Мурик.

Честный Мурик к тому времени успел разочароваться в израильской бюрократии и вместо СССР решил критиковать Израиль. В итоге его вызвали в посольство Израиля и предложили заткнуться, а то американцы бабок не дадут. Затем Мурика по-тихому отозвали из Штатов, он вернулся в Иерусалим, и нашел новую тему. А Боря Гутман остался в Америке, и потом даже стал сенатором от штата Массачусетс по имени Боб Гудмэн…

Ее звали Серена или Венус, точно не знаю, но она была такая же чернокожая, как знаменитые сестры-теннисистки Уильямс, чьи имена я вспомнил. Девушке, нелегально прибывшей на Ближний Восток, грозила депортация, и Мурик с жаром Нельсона Манделы бросился на борьбу с апартеидом и расовой сегрегацией. Правда, не уверен, что Мандела пошел бы на такой подвиг, а вот Мурик-Марик, чтобы прав у африканки было больше, на Серене-Венус – женился. Уже потом  выяснилось, что она – мать двоих очаровательных деток, но это – потом.

Выиграв все суды, он заставил израильские власти предоставить девушке гражданство, социальный пакет и даже возместить моральный ущерб. И тут любимая вспомнила о брате, который остался в далекой Кении. О, нет, она не собиралась сажать брата на шею Мурику! Узнав об увлечении Мурика игрой на барабанах, она воскликнула:

– Вау! 

Кстати, вы знаете, откуда пошло это словечко «вау»? Один филолог из Хайфы догадался. Это сокращенное до неузнаваемости: «Азохэн вэй!»

– Что вау? – спросил Мурик.

– Мой брат Икечукву – тоже великий барабанщик! – сказала чернокожая красавица.

И Мурик решил стать импресарио. Он зарядил гастроли африканского ансамбля барабанщиков «Бабабу» в десяти городах от Тель-Авива до Эйлата. Турне музыкантов, которым Мурик оплатил дорогу и гонорары, прошло с редким успехом. В каждом городе в зале было не более десяти человек. Что делать, ну не много оказалось среди евреев ценителей игры на там-тамах… В итоге Мурик стал банкротом, и его бы посадили, если бы не папа и мама, которые к тому времени репатриировались и пахали в Израиле, оставив свою киевскую квартиру поповне с ребенком. 

«Не мое это…», – подумал Мурик и вышел на следующей остановке. 

Один из музыкантов оказался из племени кикуйю или масаи и предложил ему посетить Родину.. Короче, вместо того, чтобы посетить тюрьму, Мурик решил посетить Кению. И тут случилось неожиданное. Вождь племени, у которого было своих детей штук сто пятьдесят, полюбил Мурика, как сына. По вечерам Мурик брал барабан, стучал и пел песни советских композиторов. Особенно полюбились вождю Нкомо: «Марш красных кавалеристов» братьев Покрасс, «Марш энтузиастов» Исаака Дунаевского, и вы не поверите – «Семь сорок»! Если не знать, что вождь никогда не выезжал из Африки, можно было подумать, что он – наш человек! Так вот. Как Сальери некогда был придворным композитором архиепископа Зальцбургского, так Мурик стал придворным музыкантом вождя племени. Он с успехом прошел обряд инициации: заколол быка, выбрил затылок и построил себе хижину из кизяка, обмазанного глиной, в престижном районе – рядом с хижиной шамана. Высокое положение в племени обеспечивало Мурику безбедную жизнь, но мятущаяся душа не давала ему покоя. 

– Останься! – умолял его вождь, когда минули полгода, – и ты станешь вождем после меня. 

– Но как это возможно? – недоумевал Мурик, – у вас же полно наследников!

– Это мои проблемы! Народ примет любой мой выбор. А если какой-то урод будет против – пойдет на корм шакалам!.. 

Африканские вожди, они так похожи на наших… Мы сидели в иерусалимской квартире Мурика. Он говорил, а я слушал. За долгие годы жизни в Израиле Мурик сменил много профессий: ресторатор, дальнобойщик, охранник, массажист и даже раввин прогрессивного иудаизма. Недавно Мурик освоил новую профессию – краснодеревщик. Освоил досконально, став одним из лучших в своем деле. 

Целую комнату его жилища занимает уникальная коллекция африканских ударных инструментов. Одних там-тамов – больше десятка. А также есть дунумба, самгбан, кенкени. У Мурика новая, уже седьмая по счету жена – марокканка. Однако Мурик в семье, и это понятно сразу – не вождь племени. Он состарился – на барабанах пыль. К тому же, у него неприятности. Случайно, отмечая Первое мая, они с другом пропили столик красного дерева, который ему отдали на реставрацию. Грозит суд, если не вернет хозяйке столик или деньги. 

– Знаешь, – говорит Мурик, – где мне было лучше всего? 

Я ловлю его взгляд, брошенный на коллекцию, и догадываюсь... 

– Каждый человек хоть раз в жизни оказывается в нужное время в нужном месте. Но жизнь – не метро, остановки никто не объявляет… Там, в Кении – были самые счастливые полгода моей жизни. Но я проехал свою остановку…

– Не ты один. Многие проехали, но живут все равно счастливо, – я пытаюсь утешить Мурика. 

Но он не слышит меня, он весь там, во глубине тропических африканских лесов… Мурик Златопольский – несостоявшийся вождь племени кикуйю или масаи… Но иногда, временами – юный в душе барабанщик.