В творческой биографии литератора при желании можно выделить пять основных этапов: дебют, расцвет, мемуары, завещание, некролог. И хотя я не планирую завершать даже второй этап, сегодня хотелось бы ненадолго перейти к третьему, чтобы рассказать о первом...

В начале было слово, вернее, два слова: «эстрадный монолог».

– Миша, вот… парочку эстрадных монологов написал, – нерешительно сказал я Михаилу Задорнову – в те времена, в середине 80-х, молодому, ироничному, талантливому, малоизвестному и тогда еще вполне вменяемому писателю, служившему редактором отдела юмора журнала «Юность».

Бывая в Москве, я часто приходил к нему в редакцию. Откровенно говоря, до нашего знакомства я смутно представлял, чем целыми рабочими днями может заниматься человек, вся задача которого состояла в том, чтобы подготовить и раз в месяц сдать в журнальный номер несколько страничек юмора. Понял это позднее, когда мы подружились, и я втерся к нему в доверие.

– У тебя есть время, поможешь? – спрашивал Миша.

– Да! – охотно отвечал я, усаживался и придвигал к себе мешок с письмами в адрес отдела юмора «Юности».

В те докомпьютерные времена весь юмор хранился не на сайтах, а в письмах трудящихся, направляемых в средства массовой информации. Если бы производительность труда в СССР хотя бы приблизительно равнялась производительности авторов писем в многочисленные советские СМИ, в стране был бы исключительно дефицит мешков, потому как мешками носили бы не только письма, но и зарплаты. Вот эти мешки писем и должен был по долгу службы читать Михаил Задорнов.

«О, спорт! Ты – мир!» – воскликнул некогда Пьер де Кубертен.

«О, юмор! Ты – бред!» – не раз хотелось воскликнуть мне в процессе разбора писем.

Неудивительно, что на этой должности Задорнов продержался где-то с год. Но к моему разговору об эстрадных монологах он отнесся со всей серьезностью.

– Я тоже не так давно начал писать для артистов эстрады. Могу познакомить тебя с Петросом? Хочешь?

Кто же из молодых авторов не хотел познакомиться с Евгением Петросяном – уже тогда ведущим артистом всесоюзной эстрады? Интеллектуалы, спрячьте ироничные улыбки! Не было и нет другого артиста, кто бы так внимательно относился к начинающим авторам или актерам. Много позже в офисе Петросяна меня поразили стены. На них висели фотографии его авторов. Скольким он помог – издать книгу, засветиться на ТВ, устроить близких в больницу или садик… Правда, в последние годы он увлекся «Кривым зеркалом», а не благотворительностью. Лучше бы – наоборот…

Я шел к нему на встречу в знаменитый Театр эстрады на Берсеневской набережной, радуясь и расстраиваясь одновременно. Радовало одно: я понимал, что при мне Петросян вряд ли прочтет все, что я собирался ему показать, а значит, и пошлет меня не сразу. Расстраивало – многое, в особенности мои несмешные монологи, а также зимняя шапка из кролика на моей башке. Столько лет ни кролики, ни шапки из них не живут!

Мне казалось, что эта убогая ушанка подчеркивает убогость меня самого и моих опусов, и по дороге я зашел в универмаг с целью приобрести новый головной убор. На мою голову шестьдесят второго размера отечественная торговля предлагала в тот зимний вечер только кепки из искусственного меха в ассортименте. Благодаря длиннющему козырьку они были больше похожи на длинноствольные орудия, для маскировки выкрашенные в коричневый цвет.

– Евгений Ваганович, – несмело сказал я, когда мы прощались, – кроме того, что я показал, у меня есть еще один женский монолог на возрастную актрису…

Кто из нас первым назвал имя Марии Владимировны Мироновой, я уже не помню. Но в итоге Петросян дал мне ее телефон.

Робея, я позвонил. Мария Владимировна была холодна, но вежлива.

– Молодой человек! Я живу на Старом Арбате, улица Сивцев Вражек. Зайдите в дом и опустите ваши листочки с текстом в почтовый ящик. Я достану и прочту.

Я сделал все, как она просила.

На следующий день я решился перезвонить Марии Владимировне. Голос ее звучал теплее.

– Вы можете зайти ко мне домой? – спросила она.

– Я?! К вам??!

– Александр, сколько вам лет?

– Двадцать девять…

– Увы, я несколько старше. Поэтому именно вам придется прийти ко мне. И лучше поторопитесь, позднее мне нужно будет уйти…

Открыв дверь, Мария Владимировна сперва с интересом оглядела мою кепку, потом меня – и пригласила войти. Мы устроились в холле, за удобным столиком. Из холла сквозь приоткрытую дверь была видна стена гостиной, напоминавшая музейную, – на ней почти без просвета висели картины, а может, расписные тарелки, а может, и то и другое. Не помню. Я жутко робел.

– Деточка! Я прочла ваш монолог. У вас есть способности, вы чувствуете смешное...

Тут я понял, что немедленно должен удачно сострить. Поэтому поклонился и произнес:

– Я передам папе и маме, что они воспитали не полного идиота, – содержание своей дурацкой эскапады привожу не дословно, но по смыслу точно.

Мама моего любимого Андрея Миронова посмотрела на меня с материнской жалостью и добавила:

– Но вам предстоит немало потрудиться, чтобы ваша миниатюра могла прозвучать со сцены…

Я приходил к Марии Владимировне еще несколько раз, приносил переделанный снова и снова монолог, в котором все меньше оставалось от первоначального варианта.

И наступил миг, когда она взяла эти два листика в руки, надела очки… Актриса сидела в кресле, прямо напротив меня. Миронова начала читать вслух. И мои слова вдруг зазвучали так, что мне немедленно захотелось еще много раз сидеть вот так же и слушать, как артисты читают то, что я написал.

Их будет много потом, в том числе известных: Винокур, Хазанов, Новикова, Петросян, Шифрин… Но завораживающий голос Марии Владимировны Мироновой я словно слышу и сегодня. Закончив чтение, она сказала:

– Все, деточка! Завтра утром вас будут ждать в Минкульте.

В Министерстве культуры всего Советского Союза меня встречали, будто я не пацан зеленый, а какой-нибудь Хемингуэй. Я развалился в кабинете заведующего отделом эстрады нога на ногу, мы беседовали, его секретарша принесла кофе. Со стороны можно было подумать, будто мелкого чиновника почтил своим присутствием мэтр литературы. За принятую интермедию платили тогда по вилке 100-200 рублей. 100 давали часто. 150 – реже. 200 – никогда. В тот же день со мной заключили мой первый в жизни договор, и сразу же в кассе выплатили 200 рублей, а потом пригласили на семинар эстрадных драматургов и вообще попросили звонить и приходить при малейшей возможности. И все закрутилось…

В книге, которую подарила мне когда-то Мария Владимировна, есть фотография. Кадр сделан из той гостиной, стену которой я описал. На фото – тот самый столик и два кресла по бокам. В одном сидит Мария Миронова, в другом – ее муж и партнер по сцене Александр Менакер. Когда мы общались, я сидел на его месте. Книга называется «В своем репертуаре» и подписана немудрено: «Александру Ефимовичу на добрую память». Вот я и решил все это написать, пока не забылось…

Да, вас наверняка интересует, как же сложилась судьба той самой кепки?.. Трагично. И в то же время оптимистично. Трагедия произошла в тот незабываемый день, когда Ольга Гарибова, завлит театра миниатюр Аркадия Райкина, в метро сообщила мне, что собирается устроить в знаменитом театре читку моих произведений. В театре моего кумира – Райкина! Услышав такое, я в ту же секунду чуть не свалился под поезд. А потом на радостях забыл на лавочке свою коричневую кепку. Нет, я еще увидел ее один раз – тут же в поезде, из окна. Она одиноко лежала, прижавшись к лавочке. Я рванулся к ней, хотел выпрыгнуть, но двери вагона закрылись. На следующей станции я выскочил, быстро пересел на поезд в обратную сторону и вернулся на то же место. Однако кепки там уже не было. К тому времени она успела поменять владельца. Надеюсь, ему она тоже принесла удачу…