О чем я подумал сегодня. Подумал о том, что бы со мной было, если бы в далеком 1987 году я остался в Москве навсегда после окончания Высших театральных курсов, а не вернулся через год домой, в Киев. Чем бы занимался, что писал…

Помню, мой друг и однокурсник Игорь Иртеньев после занятий завел меня в центре Москвы в тихую, неприметную контору, которая оказалась редакцией газеты «Гудок». Я знал о славном прошлом этой газеты, которое было связано с Катаевым, Ильфом, Петровым и другими, но был уверен, что это былая слава 20-х годов, и такой газеты вообще давно нет...

 В углу большой комнаты сидел высокий, лысоватый, сутулый человек, который показался мне пожилым и изрядно уставшим от жизни. Он что-то писал. Мы прервали его занятие, о чем-то поговорили. 

– Ну, чудик! – думал я, насмешливо глядя на него. – Тут такие дела творятся: Москва, перестройка, новая жизнь, а он живет в столице и протирает джинсы в какой-то нудной газетенке.

Это был – Александр Кабаков, и он наверняка писал тогда свою знаменитую повесть «Невозвращенец», которая совсем вскоре вышла и сразу сделала Кабакова видным писателем.

Короче, я был довольно глуп, тщеславен, холост, набирал обороты как юморист-сатирик и был не прочь остаться в Москве. Меня даже приглашали на работу в киножурнал «Фитиль», но не хватало малости – московской прописки.

Самый простой способ ее получить в те времена – была женитьба. Я понимал: у меня есть около года – столько длились театральные курсы – и за это время я должен в Москве жениться. И у меня было два шанса…

Первую звали Гульдар. Она была потрясающе красива: темноволоса, длиннонога, чернораскосоглаза, сидела на курсах рядом со мной и очень любила театр, а еще больше свою родину Башкирию. Она и сейчас, говорят, главный режиссер театра в одном из промышленных центров Башкирии, заслуженный деятель искусств своей республики. Уверен, я бы тоже дослужился до этого звания. Представляете, какая бы у меня была визитка: «Александр Володарский, заслуженный деятель искусств Башкортостана!» Мы пили с ней чай с «башкорт балы», балы, по-башкирски – мед, я запомнил. Короче, хотя это происходило в Москве, Москва в этом случае мне не светила, но я увлекся. Однако, когда надо было что-то решать, я представил, как моя восточная красавица является в Киеве в украинский национальный театр имени Ивана франко или в русский национальный театр имени Леси Украинки устраиваться на работу актрисой.. Кого она там могла играть? Жену Чингиз-хана или сестру Салавата Юлаева…А еще я представил, что бы сказал мой папа моей маме, если бы я привез эту восточную женщину домой. А сказал бы он следующее: 

– Нюра, я же говорил – он таки сумасшедший! 

Да, папа мог сказануть. Некогда я привез домой свою первую жену, которая в силу своих небольших габаритов иногда покупала вещи в «Детском мире» и однажды постирала и повесила на балконе свое белье. Вышел папа, воззрился на ее, пардон, трусики, позвал маму и недоуменно спросил: 

– Нюра! Это что, с куклы?!

Его можно понять, когда мама вешала сушить свое белье, шторы были лишними, и в самый солнечный день в квартире было сумрачно и прохладно.

Вторую как звали, я не помню. Ее специально для меня нашли в Москве мои родственники из Киева. Она была «наш человек», что заочно уже грело мою маму. И она была детский врач. Я посмотрел в интернете, сколько в Москве детских больниц. Страшное дело! Но она жила под Москвой, то ли в Красногорске, то ли в Мытищах, а выбрала для себя детскую больницу в Химках. Это около трех часов езды туда и столько же обратно. У любого мужчины, в том числе и у меня тоже, она могла вызывать только одно чувство – чувство жалости. Она его и вызывала. Мне она напоминала амебу, у которой не было сил даже просто делиться. Она засыпала в начале свидания, и потом спала стоя, пока мы ходили в кафе, театр или целовались. Она практически все научилась делать во сне. А я хотел наяву... 

И я вернулся в Киев. И нашел здесь свою семью и всех остальных, присутствующих в моей жизни в качестве реальности, которая хоть и не очень радует, но дана мне в сегодняшних ощущениях. Вероятно, у меня на роду было написано: 

– Не рыпайся, парень!