Начала войны ждали с минуты на минуту. Года три уже как ждали. И все с минуты на минуту. Сознательные граждане надели лучшие свои костюмы и галстухи, надели – и в предвкушении не снимали. А сознательные гражданки вымыли окна, и стекла в них засверкали на ласковом предвоенном солнце. В квартирах произвели генеральную уборку. Как перед Рождеством или Первым мая. Пропылесосили зимние вещи и личное стрелковое оружие, вымыли до блеска боеприпасы к нему – все, вплоть до противотанковых мин и гранат. Съездили в супермаркеты и купили впрок самых лучших, самых калорийных продуктов – вдруг война затянется до следующих выходных или еще дольше, и начнутся перебои с французским сыром, итальянской пиццей, тюрингскими сосисками или испанской клубникой. А также и с пивом «Радебергер» и «Будвайзер». Да, и с дынями. Испанскими же, как и клубника, дынями. Ну, нанесут, допустим, враги удар по бахчам, аэродромам и автобанам – вот тебе и перебои. В общем, граждане сделали все возможное для того, чтобы война протекала сыто и комфортно. Всесторонне подготовившись. Многие даже приняли ванну, плюнув на экономию воды и тепла. Теперь оставалось только дождаться.

– Хуже всего ждать и догонять, – сказал гражданин Корбах верной своей жене, гражданке Корбах.

– Да, – поддакнула ему верная жена и гражданка, и они посмотрели вертикально вверх, в глубину голубизны неба.

В небе летал туда-сюда самолет военно-воздушных сил. И граждане задирали головы и с надеждой на ковровую бомбардировку вглядывались. Звук мотора приближался и достигал их слуха. Самолет вхолостую пролетал мимо, и граждане головы опускали. Потом поднимали их опять. Как заведенные. Как по команде сверху.

– Может, это наш самолет? – спросила гражданка Корбах у гражданина Корбаха.

– Судя по характерному грозному гулу и вою, а также по узнаваемым пятиконечным крестам на фюзеляже – может, и наш, – ответил гражданин Корбах гражданке Корбах. – Но вообще-то черт его знает. Может вполне оказаться перекрашенным разведчиком врагов.

– Что значит фюзеляж и почему мы не сбиваем этого разведчика нашей победоносной системой ПВО с цифровым программным управлением? – не поняла гражданка Корбах.

– Фюзеляж – это… – гражданин Корбах окинул корпус гражданки Корбах скользящим взглядом и сказал, сомневаясь в душе: – По стратегическим мотивам не сбиваем. В войне же главное – это стратегия, а не какой-то там единичный самолет тактического назначения.

– Но он же летает, – сказала гражданка Корбах. – Летает.

– Ну и хрен с ним, – ответил гражданин Корбах, – на то он и самолет, чтоб летать, а не плавать или нести чепуху.

– Тогда, может, пойдем обедать? – намекнула гражданка Корбах. – Раз все равно войны нет.

– Подождем еще, – сказал гражданин Корбах и посмотрел на часы. – Минут десять-пятнадцать. Видишь, все ждут.

Все действительно ждали. То есть мужественно продолжали ждать, хотя в животах давно урчало. Ждали если не победы над врагом, то хотя бы начала боевых действий. Или, на самый худой конец, официального объявления войны, неизбежно ведущей от всеобщей мобилизации к безоговорочной капитуляции врага. К победе, одним словом, ведущей. Как минимум, к победе одной из сторон.

А обед неумолимо близился, урчанье было уже слышно не только внутри животов, но и снаружи. А война все не наступала. Потому что ее не объявляли. И толпы на площадях от этого нервничали.

– Вы заметили? – сказал гражданин с тиком согражданам. – Численность нервных людей в стране увеличивается с каждым днем.

– Заметили, – сказали сограждане и стали озираться по сторонам. И пристально вглядываться во всех и вся, а особенно в двери кафе и забегаловок – не закрыты ли они случайно из-за приближения войны и ее последствий.

– Война должна быть долгожданной, – сказал гражданин Корбах, один из самых мыслящих и вместе с тем умных сограждан, – а иначе никакого от нее удовольствия.

– Кстати, а с кем ожидается война? – спросил подозрительный с виду тип, наверно, шпион. 

А другой, не менее подозрительный тип, ему ответил:

– А почему вы интересуетесь? Из простительного любопытства или почему-то еще?

– Может, с русскими? – проигнорировал вопрос первый подозрительный тип.

– Нет, с русскими война уже была, – ответил ему человек, похожий на школьного учителя географии. – Скорее уж с арабами или с немцами. Да и какая, в сущности, разница? Война, она и в Африке война.

– И что, в ней может кто-нибудь погибнуть? – этот вопрос задала предполагаемому учителю дама в шляпке без вуали. Потому что такой поистине дурацкий вопрос могла задать только дама и только в шляпке.

– Кто-нибудь, наверное, может. Но мы надеемся на лучшее.

– А лучшее – это что? 

– Лучшее – это война, – сказал гражданин Корбах. – Что может быть лучше войны?

– Лучше войны? Нет-нет, ничего. 

– Война – это дисциплина, мужество, братство! 

– Это в конце концов! Победы! Ликование! Трофеи!

– А русские, они какие? – сказал мальчик в праздничной бронежилетке.

– Русские-то? Да кто ж их знает. Они сегодня такие, завтра сякие, потом никакие. Но все равно страшные, – объяснили ему родители.

– А я вот не боюсь русских, – сказал мальчик, – не боюсь.

– Глупый ты еще, – сказали родители, – потому и не боишься.

– Я не глупый, я храбрый, – сказал мальчик.

– А храбрые, они обычно и глупые, – сказали родители. – Потому что умные – не храбрые, а бережливые. Умные умеют жить, а храбрые – только умирать умеют ради сомнительной победы над врагом. Что гораздо проще и не требует никакого специального образования.

– Да, как надо умирать за родину, знают все. Никто не знает, как надо за родину жить, – сказал учитель. 

– Так кто враг, уже известно? – занервничала дама в шляпке. – Неужели эти идиоты еще и врага не нашли? Это вообще уже ни в какие ворота не лезет. Мы же все с голоду помрем без обеда. И никакой войны не понадобится.

– С голода помирать неприятно. И о душе подумать некогда, – сказал толстяк, ожидавший начала войны в непосредственной близости от дамы. – Поскольку жрать все время хочется так, что ни о чем другом думать уже не можешь.

– Вам довелось испытать голод на себе?

– А на ком же. Еще как довелось. Когда от лишнего веса лечился. В институте красоты тела. Спасибо покойной маме, она мне тайно под юбкой колбасу носила. Хотя мама же меня туда и упрятала. В моих собственных интересах и в заботе о моем здоровье.

– «Помирать неприятно» – это хорошо сказано, – вмешался в разговор посторонний военный в штатском. – И от голода так же неприятно, как от войны.

– Зато на войне человек живет полной, так сказать, грудью, – сказала дама.

– На войне человек не живет, на войне человек воюет. А живет он до войны. Он даже после войны не живет. Потому что забывает, как это делается.

– Значит, мы сейчас живем?

– А что же вы сейчас? Конечно, живете. Дышите вон, говорите ерунду, самолетом любуетесь снизу, ждете. Чем не жизнь?

– Нет, по-настоящему человек начинает жить, только когда его жизнь оказывается под угрозой. До этого он живет обычно, как последний болван.

– Если человек болван, он в любом случае живет как болван. Под угрозой тем более.

– На кого это вы намекаете? – вступил в этот беспредметный разговор гражданин Корбах.

– На человека намекаю, – ответил ему военный в штатском. Считая, что ответил достойно.

Но Корбах считал по-своему:

– Человек ничто, – считал он. – Народ – все.

– Войны давно не было – все или почти все воевавшие вымерли, и, случись новая война, народ обязательно окажется к ней неспособным. Поскольку в народе преобладают люди мирного времени. А их к войне нужно готовить и приучать.

– Вы хотите сказать, что мы не способны к войне?! – не поверила своим ушам дама в шляпке.

– Хочу, – сказал военный в штатском.

– Да он шпион, – сказал учитель.

– И провокатор, – сказал гражданин Корбах.

– Бей его, – сказал мальчик, который не боится русских, и толпа рванулась к военному, чтобы его разорвать на части.

Но военный достал из кармана гранату, выдернул чеку и сказал: 

– Ложись! 

И еще сказал: 

– Сволочи.

Толпа, не раздумывая, легла на брусчатку, прижалась к ней тысячами животов и прикрыла затылки руками. И замерла. Только военный остался презрительно возвышаться над лежащими. 

– Я ж говорил, что к войне народ не готов, – сказал он. И: – Ладно, – сказал, – вставайте. Муляж это. Игрушка. Учебное, мать бы его, пособие.

Но ему не поверили. И не встали. Военный повертел головой и бросил гранату в ближайшую урну. Лежащая толпа в ужасе взвыла. А военный, переступая через тела, пошел в кафе. В котором тоже все уже лежали.

– Официант, – крикнул военный.

Официант подполз к столику и протянул снизу карту вин и меню. Военный сделал заказ, и официант уполз. 

И тут самолет сбросил первые осенние бомбы.

– Черт, как не вовремя, – сказал военный. – Принимать пищу под бомбами – только продукты переводить.

За первым привычным самолетом появился второй, третий и так далее. И из них тоже посыпались бомбы. 

– Как из рога изобилия, – сказал гражданин Корбах и трагически погиб. 

– Сыно-ок! – завопил какой-то мужчина. – Сыно-ок…

– Говорила тебе – пойдем обедать, – проворчала, лежа на боку, гражданка Корбах, – нет, «подождем, подождем»…

Официант подполз к военному с бутылкой «Бордо» и тарелкой мяса. Военный принял все это и поставил, пригнувшись, на соседний стул.

– Не могли бы вы расплатиться? – сказал где-то в ногах официант.

– После того, как поем.

– После может быть поздно.

– Расплатиться никогда не поздно. Было бы с кем расплачиваться.

Официант уполз – без денег и без надежды на них. Работы у него потихоньку прибавлялось. Народ начал короткими перебежками расползаться с площадей по близлежащим кафе. Нетронутые осколками граждане расползались быстрее, раненые – медленнее. Но все равно расползались. Война – это, конечно, прекрасно, а обеда собой не заменяет. 

Люди лежа устраивались у столов, делали заказы. Повара героически варили и жарили. Официанты не менее героически и к тому же по-пластунски обслуживали посетителей. Посетители живо шутили на темы войны и мира и ели, держась к полу поближе. На всякий случай. И никто не спешил расплатиться, что очень огорчало официантов. В общем, жизнь, прерванная на обед, продолжалась. Несмотря на бомбы, несмотря на раненых и убитых, несмотря на войну. Которую, слава тебе господи, дождались. Хотя многие уже не рассчитывали.