О поэзии Уганды

В артистичном испытанном блеске
у Виктории-Нил у реки
угандийский поэт Угандлевский
угандийцам читает стихи.
И они так печальны, туманны,
так волшебен их нежный мотив,
что внимают вожди и шаманы,
экстатично глаза закатив.
Если б только увидеть могли мы,
нити слов удержав на весу,
как дрожат, ветерком шевелимы,
два кольца у поэта в носу.
Где-то дождик, берёзки, подлески
и ознобистый волжский туман...
Всё читает стихи Угандлевский.
Будет следующим Угандельсман.
Поэтический праздник в Уганде –
все могли бы мечтать о таком.
Был талант бы, допустим, у Ганди –
он в Уганду пришёл бы пешком.
Ведь сегодня там центр Ойкумены,
и забыта потребность в еде...
Жаль, культуры расцвет несомненный
есть в Уганде, а больше нигде.
Равнодушное небо над Доном,
безразличный полёт облаков...
Тот в Уганде слывёт угандоном,
кто не любит хороших стихов.

Ситуация 

Какая ситуация обидная! –
Прекрасна и невинна, как дитя,
неподалёку девушка ковидная
прошествовала, бёдрами вертя.
Она прошла в короткой юбке клетчатой,
покашливая (всё-таки ковид).
А мне как будто и бояться нечего,
ведь я недавно Файзером привит!
Хотелось телу по сердечной низости
быть с девушкою этой тет-а-тет.
Возможно, нам сам факт интимной близости
создал бы групповой иммунитет.
Но, оставаясь аскетичным дервишем,
я, чувств высоких вдохновенный скальд,
лишь посмотрел вослед прошедшей девушке,
слюной горячей капнув на асфальт.

Иванько

Мы все порою с кем-то, да не ладили.
Дружить с людьми не так уж и легко.
Зато со всеми был доброжелателен
студент мединститута Иванько.

Порою злились мы ещё с заутрени,
кололи остальных кусками льда...
Один был Иванько спокоен внутренне,
нося улыбку на лице всегда.

А время шло походкой осторожною,
бесстрастно нас топя в рутине дел...
Любить людей – искусство невозможное,
но Иванько им взял и овладел.

Спросите всех: Олега, Иру, Якова...
Стабильный, словно маятник Фуко,
своих клиентов любит одинаково
патологоанатом Иванько.

Софа

Софа Перельмутер тяжко дышит;
словно изотоп – в полураспаде,
Но, как прежде, бёдрами колышет,
и бессменно – с губками в помаде.
Ох, уж та помада цвета вишни,
ох, уж тени в свет ультрамарина!..
Пусть на Софе – полуцентнер лишний
и двойной запас холестерина,
на ступеньку вверх – уже одышка,
ноги после ста шагов – свинцовы...
Но зато как выставочна стрижка,
маникюр – извечно образцовый.
Не была б моделью для да Винчи,
вряд ли б стала Музою поэту,
но зато супруг её, Рувимчик,
говорит, что Софе равных нету,
он готов её восславить одой
и пылать пожаром дни и ночи...

Ибо сладу с женскою природой
нет ни у Рувима, ни у прочих. 

Сон кинофаната 

Мне кино приснилось, как снится фото –
до того реально, что дрожь по коже.
Бондарчук и Гек мне втирали что-то,
восхваляя громко годар мой божий.

Не боясь давно никакой огласки,
позабыв о яде критичных строчек,
я порой по летней бродил полански,
там, где вудиалленький рос цветочек.

Ввысь летела славы моей карета
в восхищённых брызгах людского гама...
Рисовал меня Тарантинторетто
в роли Трюффольдино из Спилбергамо.

Ворошил себе я роскошны кудри,
услаждал чужими мольбами уши...
Все меня свистали на стэнли кубрик,
ну, а я бездельничал. Бил лелуши.

Жаль, что сон окончен. На то и сон-то.
Я житейской прозе теперь попутчик...

А над пазолинией горизонта –
самый первый трепетный бертолуччик. 

Некрасов 

Эмигрантом он был. Не дебилом,
хоть, возможно, тупил иногда.
И Некрасова очень любил он.
Почему-то Некрасова. Да.
Он бродил по Нью-Йорку в пальтишке,
элемент социального дна.
И народ свой, а также картишки
обожал, как Некрасов Н.А.
Брёл по свету с артритом в коленях,
объясняя сей горестный факт
тем, что женщины в русских селеньях
с ним давно не идут на контакт.
От веселья навеки избавлен,
он всё ищет для счастья резон...

Выть на Волгу уже не судьба, блин.
Остаётся лишь выть на Гудзон.