Если вернуться к годам счастливого детства моего товарища, то можно сказать, что детство моего товарища не слишком быстро пронеслось. Обычно у человека детство быстро проносится, а у него не очень. Он, правда, простейшую фразу «в отваре шиповника витаминов навалом» долго не мог правильно выговорить. Ну и что из того? Мало ли кто в детстве какие фразы неправильно выговаривает. У меня был другой товарищ. Так вот он даже в юности «космополит» совсем никак не выговаривал. Ну и что из того? 

Родители, правда, в панике. Гречишный мед из деревни выписали, отец из станкостроительного министерства уволился, мать ночами «Археологические ведомости» на железном «Ундервуде» перепечатывает, а Тыквин сидит посреди комнаты на табуретке, ногами болтает, а ничего выговорить не может. Его просят: «Скажи хотя бы “чеснок”». А он не говорит. Затаился. 

Такое и потом с ним тоже было. А тогда впервые случилось. Не могу утверждать, что всю жизнь преследовало. Все-таки он потом девушек в танце водить научился, по городу пешком ходить, на поездах ездить. Вареную кукурузу полюбил. А поначалу что-то тяготило его. До пятнадцатилетнего возраста. То есть он, по-моему, до этого возраста не очень хорошо говорить мог. Просят его хотя бы «троллейбус» или «хлеборезка» сказать, а он: «В отваре шиповника витаминов навалом». И все. 

Вскоре на ХХ съезде культ личности с дерьмом смешали, и под песни Московского фестиваля молодежи и студентов негры болезни западные в СССР завезли. Затем Белку со Стрелкой на космическую орбиту запустили. А у Тыквина опять никаких связей. Он их и после Карибского кризиса и подлого убийства Джона Фитцджеральда Кеннеди никаких не наметил, и после внезапной смерти высокогрудой киноартистки Мэрилин Монро не обозначил. Зато бояться стал. Причем всего. Но все же больше высоты и дворников. Ему что на крышу залезть, что плюнуть с крыши – одинаково стало. А каждый дворник был злее всех остальных. Хотя остальные тоже были человеконенавистниками. И все они почему-то у нас во дворе жили. 

Поэтому его можно понять. Возможно, он еще не знал, чем вообще дело кончится, однако понять все равно можно. Это все-таки легче, чем разобраться в том, куда человека жестокая повседневность нагнет. Сразу скажу: нагнуло его. И по профессии, и по судьбе, и по всему остальному. А чуть пораньше, лет за тридцать до этого, он был, на моей памяти, заядлый парнишка. Он и в среднюю школу ходил. По-настоящему. 

Обязан заметить, что Тыквин, как ученик, был человек абсолютно невыносимый. Это он после лучше стал, когда школу окончил и по устройству кинопроекционного аппарата кое-что выяснил. А сперва совсем плохо соображал. Вот спросят его что-нибудь по элементарным основам гидромеханики или на сколько тектонических слоев разделена Прикаспийская низменность, а у него от этого ладони потеют и в голове поет «сладкоголосая птица юности». Одним словом, опять мечта владеет всем существом человеческой натуры. Опять ему надо чего-то еще. 

Годам к шестнадцати он стал чуток побольше эту свою мечту афишировать. Аккурат накануне Никиту Сергеевича Хрущева по приезду из Пицунды друзья из Политбюро за задницу взяли. Мать, печатавшая по-прежнему на «Ундервуде», сообщила отцу: «Чуяло мое сердце!» Отец от безысходности промолчал. Он сделал себе в стакане чаю с медом и лег в темноте на кровать. Утром встал и сказал: «И мое сердце чуяло!» А Тыквина на другой день надолго поглотили любовные отношения с женой какого-то полковника. Она жила в соседнем доме, а полковник – напротив, через улицу. Так география этого места сложилась. Короче, роман их был исторически предсказуем. К тому же и возраст у этой женщины подходящий оказался: в самом начале романа – тридцать два, а после – неизвестно сколько. 

Сам Тыквин так и не смог объяснить, как это так получилось. Должно быть, из-за потенции, которую он через всю жизнь пронес и нам немножко оставил. А тогда был год приблизительно 196...-й. Оттепель – в прошлом. Лет двадцать до перестройки и больше тридцати до конца века ХХ, не говоря уж про начало ХХI. И запомнились два медных канделябра, шелковая ночная рубашка розовая, темный чулок на стуле и запах «Красной Москвы». 

Потом он проснулся. И почему-то дома. За шторой, в другой комнате, чужой и низкий голос: «Еще раз в кровати с Ниной Андреевной застану – убью». Так повторялось три раза. Однако почему полковник приходил поздно ночью и трижды обещал выстрелить в Тыквина из табельного оружия, сам Тыквин старается не вспоминать. Помнит, что вскоре война в Афганистане кончилась, Берлинская стена рухнула, ГКЧП ненадолго в тюрьму посадили, кризис на людей обрушился, и американские ученые открыли, что разные психические особенности от одного поколения к другому посредством генетических носителей передаются. Это было. 

А все остальное я либо забыл, либо вспоминать тяжело. Одно из двух.