Поодиночке писать надоело, поэтому решили вдвоем что-нибудь написать. 

Он, правда, мне первый позвонил. А потом я ему. Мы две недели звонили друг другу. То он мне, то я ему. То утром, то вечером. Правда, глубокой ночью он звонил мне, а не я ему. А я ему на заре. И должен прямо сказать: у каждого голос был очень взволнованный. Это можно понять: не каждый день два человека принимают решение написать что-нибудь вдвоем!

А исходили из того, что, когда двое юных, но очень талантливых собираются что-нибудь написать, то это не один. Двое обязательно что-нибудь напишут. Не сразу. Сначала твердо для себя решат: надо бы обязательно собраться и создать какое-нибудь произведение не в две руки, а в четыре. Так ведь многие делали. А некоторые еще и втроем писали. И даже однажды человек двадцать собрались в одной комнате и страшно в ней накурили. И ясно, что и за водкой кто-то сходил, и за колбаской, и длиннолицые шикарные женщины стояли во всех углах той же комнаты. Хотя этот опыт никак нельзя принять за то, что эти двадцать человек только тем и занимались, что писали что-то вдвоем!

Что касается нас. Мы уже через два месяца к окончательному выводу пришли. Он, правда, меня первый уговорил. А потом я его. Мы, можно сказать, с пеной у рта месяца три друг друга уговаривали. Я даже несколько раз к нему в его квартиру выезжал. А он в мою. Вот я приезжаю к нему, в его квартиру, и он мне говорит: «Ты зачем приехал?» А я ему говорю: «Пора, знаешь ли, что-нибудь вдвоем написать, а то поодиночке писать надоело!» – «Точно! – говорит он. – Дико осточертело и самым сильнейшим образом!» И тут же добавляет: «Ты свежую селедку любишь?» Я ему: «При чем тут селедка? Какое она имеет отношение к тому, что…» А он мне: «Без свежей селедки нельзя. Никто еще без нее ни черта не написал! Даже вдвоем!» Скажу сразу: когда он ко мне приезжал, я тоже его селедкой угощал. И поразительно приходилась ему по душе моя селедка! А он меня потом адыгейским сыром и одесскими малосольными огурцами. А водка была какая! Какая душистая была у него водка на почках, а у меня на шишках! 

По душе пришлось нам и все остальное, что позволяет двум талантливым людям написать что-нибудь не в одиночестве, а исключительно только вдвоем. К примеру, его поездка с женой в Турцию, в Гондурас, в Исландию, в Таиланд. Моя поездка на метро и в автобусе. Или покупка им новой тумбочки в комнату. Ремонт не в его, а в моей квартире. Собака, которую ему отдали, чтобы он с ней гулял. Мое новое пальто. Его старая шапка. Мои ортопедические стельки в ботинки. Его лоджия, которую он застеклил. Его диски с музыкой, которые мы слушали у меня, и мои диски с музыкой, которые мы слушали у него. Его однажды состоявшийся взволнованный телефонный звонок: «Когда писать-то начнем?» – «Да хоть завтра!» – воскликнул я, хотя точно знал, что на завтра у меня запланирована важная встреча с каким-то человеком, кажется, из правительства Москвы, и встречу с этим человеком я никак отменить не могу. Правда, и у него в тот же день должна была состояться встреча, но не с человеком из правительства Москвы, хотя отменить ее он тоже не мог. 

Потом, безусловно, мы еще несколько раз приходили к твердому убеждению, что надо нам написать что-нибудь вдвоем. Мы и по электронной почте стали друг другу писать. То он мне напишет, то я ему. Мы даже тему определили и название придумали: «Человек и обстоятельства». Правда, это не я придумал, а он. Я ничего не придумывал. Я как раз к тому времени из семьи ушел, а он у своей новой любовницы поселился. 

А потом лет на десять (а то и на двадцать) жизнь нас с ним разлучила, и только однажды встретил я его среди вечных снегов Килиманджаро, а после в Крыму: он шел по набережной. На нем были соломенное канотье, зеленые вьетнамки, голубая рубашка, гигантские солнцезащитные очки и оранжевые широкие бермуды ниже колен. Он шел медленно и мечтательно. Он шел как человек из бывшего профсоюзного санатория. Как настоящий отдыхающий. Как тот, кто хоть и постарел, а всегда только и делал, что постоянно мечтал о том, чтобы написать хоть что-нибудь вдвоем! 

По той же набережной шел и я. На мне не было ни соломенного канотье, ни широких бермудов ниже колен, ни гигантских солнцезащитных очков. 

Плескалось Черное море внизу, лежали люди на пляжной гальке, и медленные упитанные чайки парили над головой. Из-за пальм доносилось: «Отцвели уж давно…» И дальше что-то про эти цветы, которые неизбежно когда-нибудь отцветают. 

Я подошел к нему и спросил: «Ты еще не забыл?»

Вместо ответа он вытащил из кармана железнодорожный билет: «Сегодня назад уезжаю, а то бы точно что-нибудь написали!» 

Через день и я уехал. Тем более что низовка поднялась и ветер с гор холодный подул. И не было иных препятствий к тому, чтобы что-нибудь вдвоем написать или хотя бы поодиночке.