Откуда это странное увлечение литераторов 30-х годов фантасмагориями? Грин наполнил свой Гель-Гью мистериями. Булгаков не уберег Москву от Воланда. А у Ильфа древние римляне чуть не захватили Одессу. «Чуть» потому, что остались только в «Записных книжках».

Это ж надо додуматься: в городе пикейных жилетов вдруг появились легионеры. Власть перешла к легату, который жил во дворце командующего округом. Но самое странное: одесситов абсолютно не волновало, что по бывшей улице Лассаля, которая, слава Богу, снова стала Дерибасовской, начали маршировать римские когорты, возглавляемые центурионами. «Лучше уж римский военный деспотизм, – рассуждали мудрые участники погромов с потерпевшей стороны, – чем советский военный коммунизм! С римлянами таки можно жить». 

«Мишка Анисфельд, известный босяк, первым перешел на сторону римлян. Он стал ходить в тоге, из-под которой виднелись его загорелые плебейские ноги. Но по своей родной Костецкой он не рисковал ходить. Там над ним хихикали и называли консулом. Что касается Яшки Ахрона, то он уже служил в нумидийских вспомогательных войсках, и друзья его детства с завистливой усмешкой говорили ему: «Слушай, Яша, мы же тебя совсем не держали за нумидийца». Яшка ничего на это не отвечал. Часто можно было видеть его на бывшей улице Лассаля. Он мчался по ней, держась за хвост лошади, как это принято среди нумидийцев. Шура Кандель, Сеня Товбин и Трубочистов-второй собирались пойти в гладиаторы и уже сейчас иногда задумчиво бормотали: «Идущие на смерть приветствуют тебя». Но мысль о необходимости сражаться голыми вызывала у них смех. Впрочем, крайней нужды в этом еще не было, потому что от последнего налета они еще сберегли несколько десятков тысяч сестерциев и часто могли лакомиться сиропом «Свежее сено» и баклавой у старого Публия Сервилия Воскобойникова. Они даже требовали, чтоб он начал торговлю фазаньими языками. Но Публий отговаривался тем, что не верит в прочность римской власти и не может делать капиталовложений. Римлян, поляков, немцев, англичан и французов Воскобойников считал идиотами...»

Читатель, послушай хороший совет: если, проснувшись в полвосьмого утра, ты вдруг почувствуешь, что через час, максимум полтора, надо становиться юмористом, не вставая с постели повтори три раза как заклинание: «Комическое рождается при сопоставлении несопоставимого». Всё – иди и твори! Ильфу кто-то таки дал такой совет, и он послушался. Но что самое смешное – его римская власть оказалась опасно похожа на советскую. Древний Рим изумительно вписался в быт Одессы.

«Жизнь шла довольно мирно, пока не произошло ужасающее событие. Из лагеря легиона, помещавшегося на Третьей станции Большого Фонтана, украли все значки, – случай небывалый в военной истории Рима. При этом нумидийский всадник Яшка Ахрон делал вид, что ничего не может понять. Публий же Сервилий же Воскобойников утверждал, что надо быть идиотом, делая такие важные значки медными, а не золотыми... На другой день значки были подкинуты к казармам первой когорты с записочкой: «Самоварное золото не берем». Подпись: «Четыре зверя». 

И при этом чувствовалось: не мог Ильф вознамериться стать одесским Тацитом (а что, Илья Арнольдович Тацит – очень по-одесски) на совершенно голом месте. Он должен был это все где-то видеть воочию! Но вот вопрос – где? Причем вопрос волюнтаристский. Что значит «где можно увидеть живых римлян»? Конечно, только в Одессе. Так вот, хватит ныть, что вы тоже интеллигентный человек и тоже читали «Записные книжки» Ильфа. Послушайте, как все было в действительности:

«Процессия рабов в хитонах, внезапно показавшаяся на Ришельевской улице. Рабы с галдением останавливаются на углу. Вслед за ними движутся патриции в тогах. За патрициями следуют начальники когорт и преторы. За преторами бегут какие-то нумидийцы и пращники. За пращниками следуют тяжеловооруженные воины из секции совторгслужащих биржи труда. Шествие замыкает разнокалиберная толпа, которая несет в кресле очень тощего Юлия Цезаря, закусывающего на своей высоте бубликом семитати». 

Вы в растерянности? Смятенье чувств – что за абсурд?! А между тем сам Ильф признался, что однажды наблюдал это буйство антики: в тот день, когда одесская кинофабрика пошла на смелый кинематографический эксцесс – постановку картины из быта древнеримской империалистической клики.

О, это особая история. Но, ей-богу, без нее не восстановить такую зыбкую «связь времен». И тут на помощь пришел рассказ уже позабытого, наверное, многими Алексея Каплера.

...Угар нэпа стремительно сменил угар советского интернационализма. Когда угарный дым слегка рассеялся, из него вдруг показалась фигура видного мужчины – кремовые фланелевые брюки, синий пиджак, трость и умопомрачительные башмаки на «гумми». Вертлявая дверь «Лондонской» проводила его самого, а ее зеркальные стекла – и его отражение на бульвар Фельдмана, в объятья ненормальных почитательниц киноискусства, мечтающих хоть на расстоянии лицезреть прогулку знаменитости.

А знаменитость была простым аферистом… Нет, вы не читали этих строк! Немедленно вычеркните их из памяти! Знаменитость была известным (у себя в Турции, конечно) турецким кинорежиссером Мусин-беем. ВУФКУ (Всеукраинское фотокиноуправление), готовое исполнить свой интернациональный долг, взяло и отвалило турецкому другу на постановку фильмы (так тогда говорили) колоссальную сумму – бюджет пяти обычных картин (так тогда делали).

Аферист… Ну что ж это такое?! Режиссер забыл сделать только одно: сказать новым советским друзьям, какое полотно он будет ваять. Честно говоря, этого он еще и сам не знал. Ну не придумал! И тут, подобно другому турецкоподданному (вот вам и параллели) Остапу-Ибрагиму-Сулейману-Бендер-бею, ваявшему «Сеятеля», наш герой тоже почувствовал, что еще день, от силы два – и начнут бить. А что еще хуже: выкинут из обворожительной «Лондонской». В такой ситуации мозг заработал с утроенной силой. Требовалось что-то социально значимое, отвечающее идейным установкам новой власти. Но и о вкусах публики забывать не следовало. И вот, громы и молнии, пришло: Спартак! Ну да, революционно озабоченный раб. А революцию социальную можно слегка разбавить революцией сексуальной – все-таки порочный Рим.

Пригласили даже консультанта, виднейшего профессора Б. В. Варнеке. Отгрохали невиданные декорации. В парикмахерских и костюмерных выстроились длинные очереди из усатых рыбаков Лузановки, бывших негоциантов с Французского бульвара, проходимцев с Молдаванки и (возможно, единственных соответствующих теме Древнего Рима в силу своей тоже древнейшей профессии) красавиц с Греческой площади.

Но, видимо, коленкоровые доспехи и холщовые тоги не выдержали испытания временем. Никаких следов того шедевра отыскать так и не удалось.

И все же природа не терпит пустоты. Один след сыскался, и именно на природе. Оставила его исполнительница главной роли. Но обо всем по порядку.

Дело было так: хитроумный Мумин-бей, похоже, все-таки недолюбливал революционные порывы масс и ловко повернул сюжет своей фильмы в романтическое русло. В общем, львиную долю сюжета съел бурный адюльтер Спартака с женой диктатора Рима Суллы. И вот он, сюрприз: на роль жены диктатора турецкий режиссер пригласил не профессиональную актрису, а мадам Бродскую – жену одесского адвоката Бродского. 

Одесская красавица, утвержденная на роль римской матроны, соответствовала всем турецким стандартам – 90х60×190. Нет, здесь наш слог бледнеет – и уступает место свидетелям той эпохи. «Жгучая брюнетка. Когда она проходила по улице, формы ее колыхались в такт шагу. Одесситы мужского пола покачивали головами и уважительно цокали языками».

Конечно, таланта у нее было ноль, но «190»! На съемках она оказалась идеально ни на что не способной. В такой ситуации запаниковал бы любой режиссер, только не турецкий. Мусин-бей изящно дополнил открытое Станиславским «сквозное действие» актера действием не столько сквозным, сколько сквозящим. Актрису в кадре усаживали, а больше укладывали в различных упоительных позах, и снимали, снимали, снимали…

И вот мы подошли к ключевому повороту нашего сюжета. Если вам доведется посетить мекку поэтов Коктебель, пусть вас не смутит фраза какого-нибудь местного гида, небрежно указывающего на холм, нависающий над золотыми пляжами: «А вот мадам Бродская». Да, это та самая одесская Бродская!

Коктебель – чудо природы. В 30-е годы на его пляжи была особая мода. Приезжали позагорать даже из Одессы. Каждое лето здесь появлялась и мадам Бродская. Пикантная деталь: пляжи той поры были разделены на мужские и женские, что давало два несомненных преимущества. Во-первых, отдыхающий мог подставить солнцу всего себя, ну то есть без остатка. Короче, без одежды. Во-вторых, очень процветала торговля биноклями, подзорными трубами, фотоаппаратами. 

Так вот, не надо было быть Айвазовским, чтобы в цейсовский бинокль увидеть, что поза, в которой мадам Бродская всегда располагала свою фигуру на пляже, со стереоскопической точностью повторяла линию холма, возвышавшегося сразу же за ней. Любители стереоскопии буквально вырывали друг у друга бинокли, чтобы сопоставить нежно-розовые линии одесситки со светло-зелеными очертаниями холма.

Ни секунды не колеблясь, народная молва нарекла тот холм «Мадам Бродская». А мы в свою очередь готовы утверждать, что свою историческую позу мадам Бродская принесла в крымский рай из уже известного исторического фильма. И это еще счастье, что несостоявшаяся актриса, лежа на песке Коктебеля, не утруждала себя сменой поз. Потому что, не сомневаемся, каждый новый ракурс ее божественной фигуры, каждая складка ее бронзового тела нашли бы аналог в складках окружающей местности, и тогда крымские любители топонимики просто потеряли бы головы, подыскивая всякий раз новые имена.

Вот так жизнь причудливо переплела волюнтаризм еврейского писателя, авантюризм турецкого режиссера, идиотизм советского кино и неотразимые без всяких «измов» формы одесской красавицы.