По пути из Кореи в Гвинею,
очарованный цветом волос,
в молодую портовую фею,
как мальчишка, влюбился матрос.

Мимо жемчуг везли из Китая,
из Бразилии кофе везли.
Он сулил ей все прелести рая,
все сокровища грешной земли.

Под безумные, пылкие речи
у изъеденных бурями скал
он ласкал обнажённые плечи
и такие же груди ласкал.

Говорил, что не может без феи,
что он лучше покончит с собой.
А повсюду цвели орхидеи
и котёнком мурлыкал прибой.

...Минул месяц, и парусник снова
бросил якорь у памятных скал.
Свою фею в объятьях другого
потрясённый матрос увидал.

Два ножа из манчестерской стали
зазвенели, как выводок ос.
И покрытые кровью упали
тот, другой, и влюблённый матрос.

Фея низко склонилась над ними.
Тот, другой, был убит наповал,
а матрос, прошептав её имя,
прямо в сердце вонзил ей кинжал...

Он всю ночь просидел возле феи,
а при свете зари, поутру,
по пятну возле феиной шеи
опознал в ней родную сестру.

...Через месяц матроса судили,
и почтенный седой прокурор
настоял, чтоб оставили в силе
наихудший из всех приговор.
А когда к небесам отлетела
из матросского тела душа,
прокурор, обозрев это тело,
вдруг узнал своего малыша.

Эти губы и волосы эти
он не видел четырнадцать лет.
Прокурор заперся в кабинете
и достал из стола пистолет.

...В до краёв переполненном зале
возле гроба, с пяти до семи,
погружённые в траур стояли
сослуживцы и члены семьи.

Вдруг монахиня вышла из круга
с выраженьем тоски на лице,
потому что узнала супруга
в том лежащем в гробу мертвеце.

И, утратив контроль над собою,
с похорон воротившись назад,
в медный кубок дрожащей рукою
нацедила припрятанный яд.

...Удивлён был надменный прохожий
длинным рядом похожих могил.
Вскрыв очечник шагреневой кожи,
он пенсне на себя водрузил.

Имена прочитал воровато –
и мгновенно утратил всю спесь,
так как дети его и внучата
вперемешку покоились здесь.

Коротать безысходное горе
в одиночестве путник не стал.
Он заплакал и бросился в море
с прилегающих к кладбищу скал.