Лиза Потоцкая спряталась за фаллический символ феноменальных размеров, чтобы спокойно выпить рюмочку коньячку и согнать наконец краску со щек. Заливаться краской на вернисаже эротического искусства, конечно, несовременно. Но что делать, если ты плохо воспитана: мама-педагог, бабушка-педагог, прабабушка – выпускница Смольного. Папа – доктор филологических наук. Самой деваться некуда – тоже пришлось податься в филологички. Русская классика, утро с Вивальди, вечер с Боккерини. Косметику долой, скромность – лучшее украшение девушки. 

Теперь можно было попробовать еще раз оглядеться вокруг.

Фаллических символов в выставочном зале было как бананов на африканском рынке. Полотна беспредметников поражали разнузданностью цветовых сочетаний. Для предметов, изображенных на полотнах предметников, в словаре Ожегова слов не предусмотрено, а словари новейшего времени Лизочкин папа целомудренно прятал за собранием сочинений Льва Толстого. 

Откусывая попеременно сразу от двух бутербродов на шпажках, подскочила к Лизе вертлявая Люсьена, похожая на неравномерно подстриженного ежика. Это у нее называлось «французский выщип». 

– А нехило я тебя сюда приволокла, а, Лизетт? Нечего тебе по филармониям и библиотекам ошиваться. Отморозилась совсем…

Люсьена… Она перевирала слова, мешала, как сама говорила, «в-кучу-кони-люди» – жаргон всех времен и народов, пила, закусывала, курила и говорила одновременно и сама была в восторге от своего имиджа «анфан терибль». 

Лизе приходилось про себя переводить это все на привычный русский язык. И еще пытаться запомнить – может, папе-филологу пригодится? Погруженная в процесс перевода, она запаздывала с реакцией. 

– Тормоз! – вопила французский ежик. – Ну ты тормоз! – и переходила с не каждому понятных слов на всем понятные действия: щипала, тормошила, волокла, подталкивала. – Там! Там! Да не там, а там! Ты туда не ходи, ты сюда ходи! 

Там – это была эксклюзивная выгородка с эксклюзивными работами эксклюзивной Магдалины Маг. 

Такая себе была до сорока пяти лет тетка – ну, тетища на птицефабрике имени Инессы Арманд, ничего эксклюзивного. А в сорок пять, как раз в свой день рождения, волокла через кукурузное поле корзинку с ворованными яйцами и полузадушенным петухом, – и тут разразилась ужасная гроза. И молнией прямо в Магдалину – тыдысь! 

Это в Магдалине птичница так говорит – «тыдысь»! А так она вообще вся в кармах, чакрах и мистических отметинах. Специально платье с голой спиной надевает (некрасивая такая спина, выдает возраст) – чтобы было видно, куда молния вошла. И вышла – через кундалини (это чакра такая, неприличная), активизировав ее чрезвычайно, но этого увидеть нельзя. Смотрите картины. 

Именно что картины. Чудом очухавшись после удара молнии, Магдалина начала бешеной кистью создавать шедевры, молниеносно – бац, бац, бац, тыдысь! И вот уже шедевр: «Петух и яйца, размазанные по небу». Это первое Откровение. Все в желтке и перьях. Не продается. 

Может, и не покупается?

– Да нет, это я не продаю, – спохватывается Маг. – Охотников-то много…

– Много званых, но мало избранных… – на автомате (это Люсьена так говорит – «на автомате») выдает начитанная Лиза. 

Магдалина с пронзенной кундалини останавливает на беленькой застенчивой девушке пронзительный взгляд:

– Я вижу, вы понимаете… 

Лиза опять заливается краской. Беленькие – они вообще легко краснеют. И знают это. И от этого краснеют еще больше. 

– О краски, краски, краски… – Магдалина практически впала в транс. – Я не стану продавать вдохновение. Не хочу торговать искренностью творца! Но могу подарить… 

Широким жестом она обвела свои полотна. Там бесновалось, клубилось и сплеталось нечто вулканическое. Особенно сплеталось. Выставка-то была эротического искусства. 

– Оцепенеть! Дайте две! – выдохнула покоренная Люсьена. 

Магдалина не дала. Она не любила анфан териблей. Она сама стала таким териблем – в сорок пять, когда обыкновенные, не отмеченные молнией, бабы прыгают (или выбывают?) в «ягодки опять». И соперников, а тем более соперниц, рядом с собой терпеть не хотела. 

– Я подарю только одну картину! Лучшую! «Соитие № 5!» Вам, вам! 

«Вам! Вам!» – это оказалась Лиза. 

Лизе эти живописные вулканизмы совсем не нравились. Она любила Левитана. Но деликатность – проклятая деликатность, следствие плохого воспитания – помешала решительно отодвинуть картину. И нерешительно отодвинуть – тоже помешала. И вообще помешала. Взяла Лиза картину. Это творцы – искренни. А филологички – деликатны. Врут они, да, врут. Чтоб никого не обидеть. Вот только никого не обидеть не получается. 

Художница была довольна: Лиза способствовала промоушену не только «Соития № 5», но и всех прошедших и грядущих соитий Магдалины. Сбежались местные папарацци – и в жарком свете фотовспышек испарилась гордая фраза «Не продается!». 

А Люсьена фыркала: она хотела иметь шедевр известного автора у себя – «чтоб все попадали». Она вообще любила иметь. И чтоб все падали. И вот фортуна ее обошла. Конечно, анфан терибль была недовольна. 

А уж как родители Лизы были недовольны! Это, мол, кич под видом авангарда. 

Побили дочурку (морально, только морально!) малыми голландцами и великими передвижниками. Да еще и могучую кучку зачем-то приплели. 

Могучая кучка совсем Лизу придавила. Она позвонила подружке и пожаловалась на невыносимость семейного гнета. 

– Тебе не справиться с вихревой энергетикой этого полотна… – заважничала в трубке Люсьена. – Кишка тонка. 

– Ты думаешь, картина влияет на семейный микроклимат?

– Тормоз! Про фен-шуй слышала? Даже вазочка какая-нибудь может всю жизнь перевернуть! Если ее не туда поставить. Или наоборот – туда. А то кар-ти-на! Да еще той самой Магдалины, ударенной громом. Бывают роковые вещи, – и таким, как ты, лучше держаться от них подальше. 

– А таким, как ты? 

– Я-а? – щипанный ежик подняла иголки. 

Лиза стыдливо завернула «Соитие № 5» в шесть слоев газетки и приволокла к подруге под покровом ночи. 

Через четыре дня Люсьена позвонила в полном отчаянии: «Забери! Забери! Больше не могу!» Оказалось, что в первый же вечер картина вырвала гвоздь с мясом, свалилась и разбила кальян и калебас для мате, который ей подарил любимый человек. Калебас – это такая тыквочка, а мате, если кто вдруг Кортасара на читал, – такой аргентинский чай. Который пьют из калебаса. Немного непривычно на вкус, но пить надо, потому что это очень тонко. 

А потом пришел любимый человек, чтобы сначала вбить гвоздь покрепче, а потом уж – как обычно. То есть выпить мате. Гвоздь-то он вбил, даже два, но потом разгорелась безобразная ссора, каких не было никогда. С калебаса началось, а дальше… Неохота рассказывать. Но картину пусть Лиза заберет. Дурная у нее аура – у этой картины. 

Забирать картину Лиза, натурально, не хотела. Но и выбросить на помойку произведение какого-никакого искусства рука не поднималась. Стали искать, кому бы всучить произведение. А это было так же невозможно, как если бы, скажем, кошка принесла двенадцать котят. 

А ведь принесла. 

У Амалии Ивановны, которой с трудом пристроили роковую картину после Люсьены, тихая старая кошка-девственница ни с того ни с сего окотилась. И ладно бы – три-четыре котеночка, а то именно что двенадцать. 

Сообразительная Амалия Ивановна связала кошмарное событие с появлением в доме картины и передарила ее племяннику. 

Племянник – так себе, ни рыба ни мясо. Доктор физико-математических наук, сорок лет, в голове одни формулы. Расслаблялся тем, что поливал герань. После появления в доме картины неожиданно начал интересоваться девушками, причем выбирал невообразимо размалеванных и чтобы непременно чулки в сеточку. Катавасия в доме началась такая, что, может, все-таки лучше котята. 

Слава Богу, одна из девиц картину уволокла без спросу, после чего племянник вернулся к герани, а девица неожиданно для самой себя за две недели выучила французский язык и укатила наобум Лазаря поступать в Сорбонну. Но поступила на пляс Пигаль. А ее квартиру сняла пожилая специалистка по Хармсу, которая вдруг стала испытывать непреодолимое желание спиться и пойти по дорогам. 

Короче, через год все в городе знали о роковой картине и никто ни за что не соглашался, чтобы она хотя бы сутки провисела в доме. 

Пришлось все-таки выставить шедевр на помойку. Об имени того, кто это сделал, городская история умалчивает. Но это точно была не я, хотя именно в день, когда я впервые услышала о существовании этой разнузданной вакханалии красок, мой годовалый внучек умудрился уронить мне на ногу пятикилограммовую гантель. 

Ну да, я, рассказчица, тоже живу в этом городе, и очень давно, так что знаю всех племянников и племянниц и однажды видела саму Магдалину Маг выходящей из казино. Она громко хвасталась, что выиграла двести долларов и подарила их очень симпатичному крупье. 

И еще я видела (с балкона), как детская писательница Агния Корнеевна Михальчук в пять часов утра выводила свою собачку Самуильчика и заметила одиноко стоящую на помойке картину. 

– Какая хорошенькая картинка! – сложила ручки Агния. – Самуильчик, возьмем? 

И Самуильчик ответил:

– Тяф! 

И они ее взяли. И я всем об этом рассказала. И мы стали ждать, чем аура отвергнутого обществом шедевра припечатает Агнию, невинную и трогательную старушку, живущую в обособленном мирке шизанутых, как сказала бы Люсьена, белочек и зайчиков.

Однако дни шли за днями, то мороз крепчал, то веяло весною, то смеркалось, то вечерело, а Михальчук все так же выводила в пять утра собачку на прогулку, так же сладенько улыбалась дворникам и с завидной регулярностью выпекала свои сладенькие книжечки, похожие на прелестные пирожные с масляным кремом, – тьфу, какая гадость. 

Общественность почуяла некую тайну. Общественность заклубилась. Общественность выделила делегатов, стоявших у истоков. 

Делегаты (Лиза, Люсьена, Амалия Ивановна, ее племянник – ну и я как первый информатор и почетная стукачка) позвонили грозовым (а как же!) вечером в обитую розовой кожей дверь Агнии Корнеевны. Провалиться мне на этом месте – розовой! Ну, может, не кожей. 

Она открыла, щебеча. Как птичка. И повела всех в свой уголок: цветочки, полки детских книжек и картинка. 

– Картинка? И что – картинка? Дискомфорта не вносит? Жить не мешает? 

– Нет, картинка не мешает. Милая такая картинка. Ромашки. Душистый горошек, бабочки. Овечки. В уголке – да, белочки и зайчики. 

Общественность оторопела. Присмотрелись внимательно… Вот, вроде, та же самая картина, но никаких безумных переплетений. В самом деле 

– трогательный примитивизм: ромашки, бабочки, овечки – как в раю. И зайчики. 

– А что, деточки, произошло? Чайку? Я вам свои новые стишки почитаю… «Здравствуй, белочка, дружок, съешь с малинкой пирожок…» И вы угощайтесь. Правда, пирожки не с малинкой, а с черной смородиной. Но у меня в размер не уложилось. 

Не уложилось в размер у Агнии. А она привыкла укладывать в размер. И уложит. Все уложит: и ежик будет не щипанный, а с яблоком на боку (хотя ежи яблок не едят), и доктор физико-математических наук найдет себе невесту из приличной семьи, 

и пожилые специалистки по Хармсу не пойдут по дорогам. 

И сомнительный шедевр расклубится – и превратится в идиллический пейзаж. 

Милая такая картинка. 

Совсем не роковая.