Группа людей со ско­рбными лицами и музыкальными инструментами. Впереди Бригадир-дирижер. Звонок. Выходит Жилец. 

Бригадир (вежливо приподнимает шляпу). Ай-я-яй, мне уже говорили. Такое горе!

Жилец. Какое горе?

Бригадир. У вас по­хороны?

Жилец. Похороны?

Бригадир. Ришельевская, шесть, квартира семь?

Жилец. Да.

Бригадир. Ну?

Жилец. Что?

Бригадир. Будем хоронить?

Жилец. Кого?

Бригадир. Что значит «кого»? Кто должен лучше знать, я или ты? Ну, не валяй дурака, выноси.

Жилец. Кого?

Бригадир. У меня люди. Оркестр. Пятнадцать человек живых людей. Они могут убить, зарезать любого, кто не вынесет сейчас же. Ма­ня, прошу.

Толстая Маня, в носках и мужских ботинках, ударила в тарелки и посмотрела на часы.

Жилец. Минуточку, кто вас сюда прислал?

Бригадир. Откуда я знаю? Может быть, и ты. Что, я всех должен помнить?

Из коллектива вылетает разъяренный Тромбон.

Тромбон. Миша, тут будет что-нибудь, или мы разнесем эту халабуду вдребезги пополам! Я инвалид, вы же знаете.

Бригадир. Жора, не изводите себя. У людей большое горе, они хотят поторговаться. Назовите свою цену, по­говорим как культурные люди. Вы же еще не слышали наше звучание.

Жилец. Я себе представляю.

Бригадир. Секундочку. Вы услышите на­ше звучание — вы снимете с себя последнюю рубаху. Эти люди чувствуют чужое горе как свое собственное.

Жилец. Я прекрасно представляю.

Бригадир. Встаньте там и слушайте сюда. Тетя Маня, прошу сигнал на построение.

Толстая Маня ударила в тарелки и посмотрела на часы.

Бригадир (прошелся кавалерийским шагом). Константин, за­стегнитесь, спрячьте свою нахальную татуировку с этими безграмотными выражениями. Вы там все время пишете что-то новое. Ес­ли вы ее не выведете, я вас отстраню от работы. Федор Григорьевич, вы хоть и студент консерватории, возможно, вы даже культурнее нас — вы знаете ноты, но эта ковбойка вас унижает. У нас, слава Богу, есть работа — уличное движение растет. Мы только в июле проводили пятнадцать человек. Теперь вы, Маня. Что вы там варите себе на обед, меня не интересует, но от вас каждый день пахнет жареной рыбой. Переходите на овощи — или мы распрощаемся. Прошу печальный сигнал.

Оркестр играет фантазию, в которой с трудом угадывается похоронный марш.

Жилец (аплодирует). Большое спасибо, достаточно. Но все это напрасно. Наверное, кто-то пошутил.

Бригадир. Может быть, но нас это не касается. Я пятнадцать человек снял с работы. Я не даю юноше закончить консерваторию. Мадам Зборовская бросила хозяйство на малолетнего бандита, чтоб он был здоров. Так вы хотите, чтоб я понимал шутки? Рассчитайтесь, потом посмеемся все вместе.

Из группы музыкантов вылетает разъяренный Тромбон.

Тромбон. Миша, что вы с ним цацкаетесь? Дадим по голове и отыграем свое, гори оно огнем!

Бригадир. Жора, не изводите себя. Вы же еще не отсидели за то дело, зачем вы опять нервничаете?

Жилец. Почем стоит похоронить?

Бригадир. С почестями?

Жилец. Да.

Бригадир. Не торопясь?

Жилец. Да.

Бригадир. По пятерке на лицо.

Жилец. А без покойника?

Бригадир. По трешке, хотя это унизительно.

Жилец. Хорошо, договорились. Играйте, то­лько пойте: в память Сигизмунда Лазаревича и сестры его из Кишинева.

Музыканты по сигналу Мани начинают играть и петь: «Безвременно, безвременно... На кого ты нас оставляешь? Ты туда, а мы — здесь. Мы здесь, а ты — туда». За кулисами крики, плач, кого-то понесли.

Бригадир (повеселел). Вот вам и покойничек!

Жилец. Нет, это то­лько что. Это мой сосед Сигизмунд Лазаревич. У него сегодня был день рождения. А, эти шутки!