Серый, усатый, весь полосатый

Даня в детском саду получил роль котика. Готовилось открытое занятие, на котором должны были присутствовать директора других детских садов, воспитатели и методисты облоно. Меня вызвали к заведующей и предупредили, что роль котика, которую поручили моему сыну, очень значимая, практически для садика «Солнышко» эпохальная роль. Что эта постановка про котика – главная фишка открытого занятия. Что на четырехлетнем Дане лежит гигантская ответственность за результаты аттестации воспитательницы Марты Васильевны и аккредитации детского учреждения. И заведующая перечислила, что именно для этого я должна сделать. Как мать Даниила. 

Мы с Даней, сложив руки на коленках, послушно, тихо и смущенно сидели в кабинете у заведующей и понятливо кивали головами. Так, нервно бегая по кабинету, она воспитывала нас, иногда помахивая правой рукой куда-то в окно, где предполагалась засевшая в кустах бузины ужасно строгая аттестационная комиссия, которая уже – подчеркивала заведующая – уже следит за нашей работой. Мы с сыном даже стали нервно озираться.

Данька запомнил больше, чем я. Дома он повторил все слово в слово: про ответственность, про оказанное доверие и что надо сделать костюм котика. Чтобы все было серое и полосатое, чтобы были лапки, хвостик, ушки и все, что полагается иметь коту. И всю неделю он повторял мне: «Лапки, хвостик, ушки, мордочка – и чтобы костюм был серый и полосатый».

Конечно, все делалось в последний день. Я долго и, надо сказать, лениво искала серый мех. В конце концов, пожалев дочь и внука, мой папа с барского плеча одарил нас меховой серой подстежкой, сняв ее со своей зимней куртки. Мы с подругой выкроили большую кошачью голову, вшили в нее ушки, вырезали круг для лица и специальной белой краской для ткани нарисовали спереди и на затылке полоски.

Затем выкроили варежки и сапожки. Сшили и опять располосатили.

И потом – было уже совсем поздно – подруга ушла домой, и я, сонная, сшила из остатков меха хвостик.

Утром дедушка повел Даньку в детский сад. Ребенок, помахивая повелительно пальчиком, еще раз предупредил: «В десять часов, мама. Принеси костюм котика в десять часов».

Я кивнула и села пить кофе. Потом поболтала по телефону, потом стала наносить основные черты лица… Без четверти десять я спохватилась, сложила в сумку белую рубашечку, галстук-бабочку, шортики, белые гольфы, весь серый, полосатый костюм котика и помчалась в детский сад, благо он был в пяти минутах неспешной ходьбы. Данька уже ждал и сильно нервничал.

– Мама! Ну где ты? Сейчас придет комиссия! Комиссия сейчас придет. А я неодетый совсем.

Мы стали наряжаться. Надели белую рубашечку с галстуком-бабочкой. Данька одобрил. Он всегда критично относился к своей одежде. Да и к моей тоже. Когда я приходила за ним в сад в джинсовой куртке, или в сапогах-казаках, моей гордости из лондонского «Маркс-энд-Спенсер», или в бейсболке, маленький Данька, натягивая свою куртку, ворчал:

– А по-человечески нельзя, что ли, было одеться? Идем быстрей, чтобы тебя никто не видел.

Так вот, я надела на него белоснежную рубашечку, галстук-бабочку, шорты, белые гольфы, на руки – полосатые, с пластмассовыми, остроумно придуманными подругой коготками, сделанными из узких длинных пуговиц, варежки-лапки. На ножки – мягкие меховые носки-сапожечки, тоже полосатые. На голову мы надели нашу гордость, практически верхнюю половину кота. В вырезанный кружок была видна только Данькина довольная мордочка, на которой косметическим черным карандашом я нарисовала чудные вибриссы. Данька осмотрел себя в зеркало, затем, изогнувшись, точнее извернувшись, посмотрел на свои шортики сзади и ахнул. Глаза его тут же наполнились слезами, и, открыв ротик, он хрипло, сдавленно, сквозь душившие его слезы обиды, пискнул:

– А… хвостик? Я же говорил тебе: главное – хвостик! 

Затем Данька распахнул рот во всю ширь и уже беззвучно, как обычно бывает у детей в большой обиде или горе, начал интродукцию. Вот-вот должен был грянуть нечеловеческий взрыд.

– Уже несу! Сейчас-сейчас! Не плачь, Данечка! Только не плачь! Мама уже несет!

Неслась я домой гигантскими скачками, пыхтя и подвывая. Неслась с такой скоростью, что встречные люди, собаки и коты шмыгали от меня в разные стороны.

Хвостика дома не было. Вот-вот должна была явиться комиссия, мой бедный сыночек с красной усатой рожицей в нелепой кошачьей шапке нетерпеливо переминался в раздевалке с лапки на лапку, утирая передними слезы и сопли, а я потеряла хвостик. Такими же гигантскими скачками – в тот миг мне позавидовал бы любой гепард – я кинулась обратно в сад. Влетела в группу и стала перетряхивать ту сумку, в которой принесла костюм. Хвостика не было.

– Где хвостик? – Данька поднимал на меня умоляющие мокрые глаза. – Хвостик? Ты нашла хвостик?

– А хтой-то на лестнице потерял вот это вот чтой-то? – вдруг в группу зашла нянечка тетя Фразина.

– Хвостик! – заорали мы оба, Данька и я.

Но я облегченно, а Данька вопросительно и нервно, добавив:

– А полосочки? Хде полосочки? Мама?!

Тут уже за дело взялась няня, тетя Фразина. Все было решено в течение одной минуты. Она побежала в умывальную, принесла оттуда зубную пасту, причем выбрала не фруктовую, какую обычно покупают малышам, а белую, и ею мы вдвоем (няня держала хвостик, я наносила полоски) завершили Данькин костюм. Тетя Фразина быстро и аккуратно пришила хвостик к Данькиным шортам. Ребенок сиял.

Родителей на утренник не пустили. Все-таки там же была комиссия. Но я подглядывала в зал через стеклянную дверь.

Это был праздник Маршака. Чудесный получился утренник. Данька, оказывается, был главным героем стихотворения «Усатый-полосатый», а остальные детки просто сидели и слушали. Марта Васильевна, замечательная воспитательница, душа-человек, полненькая, уютная, милая, с детским ласковым голосом, начала:

– Жила-была девочка.
Как ее звали?
Кто звал,
Тот и знал.
А вы не знаете.
Сколько ей было лет?
Сколько зим,
Столько лет, –
Сорока еще нет.
А всего четыре года.
И был у нее... Кто у нее был?

Тут она вдруг из-за ширмы вынесла Даньку. Тот свернулся у нее на руках и лапочкой старательно делал круговые движения у лица, как будто умывался. А Марта Васильевна продолжала:

– Серый,
Усатый,
Весь полосатый.
Кто это такой? 

И почти все дети закричали:

– Это Дани-и-и-илка!

Но Марта Васильевна под смех комиссии возразила: 

– Котенок. 

После этого по сюжету Марта Васильевна уложила котенка спать, а он, как репетировали, лег наоборот – перевернулся. И, улегшись так, аккуратно дотянулся и лапкой уложил свой хвостик (наш хвостик!) на подушку.

– Хвостик – на подушке,
На простынке – ушки.
Разве так спят?

Вот для чего ребенку так нужен был хвостик. Вот для чего! Данька послушно прыгал, лежал, играл с мячиком, мурлыкал и бегал. Комиссия умилялась. Детскому нашему саду подтвердили категорию, и Марта Васильевна была аттестована. За счет моих, между прочим, нервов. И главное – Данькиных. И потом весь город нас поздравлял, потому что праздник Маршака снимало телевидение. И в новостях на секундочку показали усатого-полосатого Даньку, на секундочку нашу любимую Марту Васильевну, даже на какие-то доли секунды промелькнули наши с тетей Фразиной расплющенные физиономии в стеклянной двери зала, а в основном-то, конечно, показывали комиссию.