Миша Пошехонов

Когда-то, очень давно, мы играли в эту игру. Лет десять подряд. Реквизитор Миша Пошехонов и я.

Миша якобы пишет роман. Я консультирую, веду переговоры с издательствами, с известными писателями, которых близко знаю.

Встречались с Мишей в студийных коридорах, павильонах, в буфете. Разговаривали серьёзно, доверительно. Иногда отходили в сторонку – посекретничать. Иногда что-то важное кричали издалека.

Кто-то верил, что это правда, кто-то смеялся, кто-то ничего не понимал.

– Простите, Исаак Семёнович, вам вчера не удалось повидать Симонова? – спрашивал Миша.

– К сожалению, он ещё в Коктебеле. Есть проблемы?

– Хочу девятую главу сделать седьмой, а восьмую – двенадцатой.

– Интересно. Весьма. А куда вы денете Панкрата с его семейством?

Миша задумывался.

– Младший-то, Ванятка, потонет. Лёд провалится. А дальше надо думать...

– Миша, вы умеете отдыхать?

– Спешу, Исаак Семёнович. Хочу к седьмому ноября.

Миша был прекрасен: сорок с лишним, носяра с горбинкой, печальные глаза, сигарета в тонких губах, на щеке – родимое пятно, как след от оплеухи.

– Не понимаю, как он пишет? – удивлялась Анна Евсеевна, бухгалтер.– Там же пять классов!

Игра продолжалась и тогда, когда нас никто не видел и не слышал. 

Как-то около часа ночи – телефон:

– Простите, Исаак Семенович, это Миша Пошехонов. Я чего-то не соображу, как правильно пишется слово «да»? Через чёрточку?

– Конечно. Дэ, черточка, а.

– И ещё вопрос. В эпилоге у меня появляется старичок, страховой агент. Болтун, жулик, ладошки потные. Можно его писать с маленькой буквы? Не «Хрящиков» – с большой, а «хрящиков» – с маленькой? Имею право?

– Вы автор.

И снова на ходу, в коридорах:

– С гадалкой прояснилось, – радовался Миша. – Она подавится не сливой, а персиком. Другая косточка! Точнее.

– Что с казачеством?

– Дон, Кубань, сцена на водопое – в Сибири. Свадьба тоже.

– Вундеркинда из Тобольска не потеряли?

– Там – чётко. С двенадцати лет – в почтовом ящике, где-то под Воронежем. Все расчёты – в уме. Выезжает только за орденами.

– Где развернёте госпиталь?

– В Сызрани или в Тамбове.

– Подумайте о Кимрах.

О чём мы только не трепались! Кто нам только не звонил! Михаил Шолохов, Хемингуэй, скульптор Вера Мухина, академик Тарле, Будённый Семён Михайлович...

Куда мы только не летали за новыми фактами! В Париж, в Ашхабад, в Нарьян-Мар, Ливерпуль, Чебоксары. За бумагой для черновиков Миша мотался в Калькутту... 

С кем бы сейчас так поиграть?! 

Советуете – с Пушкиным? 

Пускай звонит.

Педагогическая поэма

Учился я в опытно-показательной школе имени А. Н. Радищева. Москва. Улица Радио, 10. Сейчас там областной педагогический институт имени Н. К. Крупской.

В зоне досягаемости Радищевки было пять кинотеатров: «Спартак» на Земляном валу, «Третий интернационал» на Елоховской, «Аврора» на Покровке, «Колизей» на Чистых прудах и «Форум» недалеко от Сухаревки. Вполне достаточно, чтобы не просто прогулять школу, но и посмотреть хорошую картину.

В этот раз мы рванули в «Аврору» на «Весёлых ребят». Валька Елистратов, Сенька Израилевич и я. Дылды, семиклассники.

Пришли за полчаса до начала сеанса. В зал ещё не пускают. Взяли мороженого, ситро. Блаженствуем, листаем журнальчики.

И вдруг в фойе входит Фёдор Васильевич Давыдов, директор нашей школы. С билетом. Простолицый, синяя сатиновая рубашка, узковатый пиджак. Прораб, не директор.

Фойе маленькое, народу – человек десять. Спрятаться некуда. Положение идиотское. Мы с Валькой уткнулись в журналы. Сенька не выдержал:

– Здрасьте, Фёдор Васильевич!

Дальше – хуже не бывает! Я думал, Давыдов подойдёт, тихонько скажет: «Встать! В школу бегом марш!» или «Утром с родителями!» Или порвёт наши билеты, вернёт рубли и тут же, в фойе, влепит в дневник двойки по поведению. Но всё было страшней. Давыдов ничего не сказал, ничего не сделал. Он нас не заметил, как мух на буфетной стойке. Даже не повернул голову на Сенькино «Здрасьте!».

В зал мы, конечно, не пошли. Дождались, когда войдёт Давыдов, – и домой! Даже билеты не продали.

Много дней ждали кары. Откуда придёт? Чем обернётся? Вызовом в дирекцию или в роно? Или просто выгонят из школы?

Дни вырастали в годы. Мы больше не прогуливали уроков. Давыдов был вежлив, весел. Как-то на школьном вечере уступил мне партнёршу по вальсу:

– Танцуй, Магитон. Я уже старый.

Я рассказал историю с «Весёлыми ребятами» мудрому дяде Сулейману, дворнику.

– Твой директор – юморной человек,– сказал дядя Сулейман.

В сороковом я закончил школу. Потом – война. Фёдор Васильевич Давыдов ушёл в ополчение…

Сначала я хотел назвать этот рассказик «Юморной человек». И вдруг понял: директор школы Фёдор Давыдов – это поэма. Педагогическая.

Серега

Всё моё детство, вся юность – футбол. Дом, школа, дни рождения, Первое мая, двадцатиградусные морозы – футбол. О чём бы ни вспоминал – футбол не обойдёшь.

Играли всё свободное время. Не свободное – тоже. Или ходили на игры. Первенство района, первенство Москвы и, конечно, ездили на «Динамо».

Серёга был самым пытливым из нас. Он первый прочитал «Тарзана», «Из пушки на луну», Козьму Пруткова. Где-то достал «Половой вопрос» Фореля. Прятали, читали.

Книжные увлечения не мешали Серёге говорить вместо «жребий» – «жербий», вместо «Архимед» – «Арихмед», «пилимени», вместо «спурта» – «спрут», петь «Из-за острова на стержень»...

Но это ладно. Главное – на «Динамо».

Огромный стадион гудит в ожидании матча. Серёга осматривался, и начиналось:

– Шестьдесят тысяч! Представляешь? И кто-то из них самый старый! Хоть на один день, на одну минуту, на секунду, а всё равно самый старый!

Или:

– У кого-то самый длинный нос! Хоть на сантиметр, на миллиметр...

– У кого-то самая большая ж... – как-то подсказали из нижнего ряда.

Серёга задумался:

– А правда, есть такие – на одно место не помещается. А билет один. Чего делать? – и продолжал удивляться: – Кто-то быстрей всех считает в уме... У кого-то самые кривые ноги... Кто-то глубже всех ныряет...

Для Серёги на трибунах не было одинаковых людей. Усредненных, подсчитанных. (Сейчас это называется электоратом). Были только самые-самые! Каждый – в чём-то «самый»!

Я поневоле включался в игру.

Вот сидит малый. Может, он больше всех любит сказки? А может, он самый скупой? Или тётя в платочке. Может, она самая упрямая? А может, лучше всех знает латынь?

А вон – краснощёкий. Может, он самый-самый по гемоглобину? Или у него самая большая дырка в кармане?..

Война надолго нас разлучила.

Году в сорок восьмом встретились. Хорошо посидели. Вместо «Любимый город в синей дымке тает» Серёга пел: «Любимый город синий дым в Китае»...

Где он сейчас? Не знаю.

Самый пытливый из нас.