Дочь Солнца

Была у Солнца дочка. Тень, – может, слышали? Черненькая такая. 

Отец ее воспитывал светлой, лучезарной, но вы же знаете отцовское воспитание. С утра до вечера на работе, крутится вокруг земли, как какой-нибудь космонавт, а как стемнеет, дочка куда-то намыливается. Такая шалава. 

А тут как раз Муравей. Жил он до этого беспечно, по жизни шел, не оглядываясь. Но однажды оглянулся – это еще что за номера? Кто-то его за пятки хватает, жмется к земле, будто за ним от кого-то прячется.

Это была она, дочь Солнца, и пряталась она от собственного отца, что-то, видать, уже натворила.

Муравью что – пускай прячется. Но только пусть плотней прижимается к земле, потому что за его комплекцией спрятаться трудно.

Напрасно он это сказал. Услышав, что он такой никудышний, она попыталась над ним возвыситься. Полезла вверх по стенке.

– Слазь, упадешь! – кричит ей вдогонку Муравей. – Отец увидит, тогда будешь знать!

А она чешет вверх, даже не обернется.

Она же дочь Солнца, тяга у нее к высоким местам. Но стоит Муравью отойти от высокого места, она уже на земле. Хватает за пятки, просит прощения. Но при первом удобном случае опять лезет на стенку.

Однажды Муравей зазевался, так она увязалась за троллейбусом. Припустил за ней Муравей, стал скандалить – и вдруг слышит сзади:

– Ну чего шумишь, я же здесь.

Как радовался Муравей! Он боялся, что она уйдет от него к троллейбусу, а она – вот она, опять к нему вернулась.

Ненадолго, правда. Такие, как она, без комплекции, только и норовят куда-нибудь сигануть. Порой Муравей не выдержит, сам навострит лыжи. Но разве от такой сбежишь? Она же буквально на пятки наступает.

Даже заболел Муравей на нервной почве. Но куда денешься? Так и живут. То она даст деру, то он намылится. И оба чуть что – лезут на стенку.

Большая маленькая любовь

Один Муравей, козел по национальности, полюбил Корову, по национальности муху. Корова немножко стеснялась своей национальности, но Муравей был по своим убеждениям интернационалист и прощал Корове ее национальность.

Они ходили на свидания, причем ходила одна корова, а Муравей ехал на Корове, так что еще не дойдя до свидания, его можно было уже начинать.

Они резвились, как дети, которые от этого могли появиться в любой момент, играли в прятки, которые Корова называла жмурками, потому что она только жмурилась, а спрятаться никак не могла.

Они играли в перегонялки, и Муравей всегда Корову перегонял, забираясь на самый кончик ее носа, и торчал вперед, а Корова вся торчала назад, и как бы быстро она ни неслась, она не могла перегнать кончик своего носа.

И все у них могло быть хорошо, и Муравей женился бы на Корове, и у них на свадьбе гулял бы целый муравейник козлов и целое стадо мух, и после свадьбы они бы уехали на Корове, – нет, улетели бы, пускай думают, что хотят, – в свадебное путешествие, и Корове было бы не тяжело нести на себе Муравья, потому что любимого нести не тяжело, даже любимого слона нести на себе не тяжело, и у них была бы здоровая, дружная семья, и они были бы счастливы, и дети их были бы счастливы, и внуки их были бы счастливы, и все, все у них в семье были бы счастливы, если б не эти проклятые национальные предрассудки.

Букаш Медведев на лоне природы

Это сейчас Букаш Медведев такой маленький, а когда-то он был большим. Он даже из семьи ушел, потому что в ней не помещался.

Они все такие, Медведевы: ну не помещаются в семье. Дядя Букаша, Мураш Медведев, раз десять уходил из семьи. Дедушка, Таракаш Медведев, раз пятнадцать. А папа, Мошка Медведев, вообще мелькал где-то на стороне, мама его даже не разглядела.

Сам Букаш всего четыре раза уходил из семьи. От трех жен ушел нормально, даже присел на дорожку, чтоб дома не скучали, но четвертая ему попалась – ух, четвертая! Козявой звали. Не поверила, что Букаш от природы в семье не помещается, и потащила его к природе на очную ставку.

Природа как раз отдыхала на свежем воздухе. Разлеглась, понимаешь, раскинулась. Раскидывалась бы так Козява, от нее бы ни один мужик не ушел.

Ну, понятно, Козява к природе со скандалом. Подавай ей дополнительную жилплощадь, чтоб мужик помещался в семье. Как же, разбежалась природа с жилплощадью. У нее таких козяв тысячи на квадратном метре.

А Козява как раскрыла рот, так потеряла всю свою привлекательность. Отвернулся от нее Букаш и стал смотреть на природу.

Ну, природа – тут никаких слов. Шелестит, щебечет, ветерком посвистывает. Ничего не скажешь, природа вам не Козява, умеет себя показать.

В общем, что долго рассказывать. Мужик есть мужик. Засмотрелся на природу, залюбовался – и Козяве привет. Остался жить на лоне природы.

Хорошо ему, вольготно. Шагай на все четыре стороны – никто тебе и слова не скажет, не спросит, у кого ночевал, где тебя черти носили.

Гуляет вольный Букаш по природе, и так у него на душе хорошо. Чувствует: не зря на свет народился. Только теперь начинает жить.

Но иногда что-то внутри защемит, вспомнит свою Козяву. Ух, Козява! Какая была жена! Какие фортели выкидывала, какие скандалы закатывала! И главное – у нее он был Медведев, а у природы – всего лишь мелкий букаш.

Хотя, конечно, природа – это природа, есть и у нее свои достоинства. Но если вдуматься, если по-хорошему вдуматься и сердцем затосковать… Никакое лоно природы не заменит лона Козявы.

Похороны

Муравьи, у которых принято хоронить 
своих усопших, не всегда могут отличить 
живых от мертвых и хоронят живых.

Приходят к Муравью друзья, печально хмурят брови:

– Хотим тебя похоронить, прости на этом слове.

– Да что вы, братцы, я живой! Зачем вы сняли шапки?

Качают братцы головой, заламывают лапки.

– Наш милый брат! Наш добрый друг! Нам бесконечно жалко!

И Муравья они берут, влекут его на свалку.

Но он не мертвый, он живой, во здравии и силе, а потому идет домой, а не лежит в могиле.

Приходят к Муравью друзья:

– Старик, ты нас не понял. Мы выплакали все глаза, а ты не похоронен.

И, взяв беднягу без труда, как милого дружочка, они ведут его туда, где можно ставить точку.

Но он не мертвый, он живой и жить еще способен, а потому идет домой, а не лежит во гробе.

Друзья, конечно, тут как тут, и, к уговорам глухи, они опять его берут... Ну, словом, в том же духе. 

Из всех гробниц, из всех могил сбегал домой покойник, покуда не сообразил, что там лежать – спокойней. Никто тебя не теребит, никто не докучает, и все живые муравьи в тебе души не чают. 

С тех пор бедняга Муравей лежит вдали от дома. И кто-то из его друзей, смеясь, сказал другому: 

– Как будто малый не дурак, а главного не понял. Других хоронят разве так! А он – смотрите – помер!